1964 год.
В баре тепло и пахнет спиртным. Людей практически нет, где-то по углам сидят пьяные бугаи, громко смеются и просят налить им ещё пива. Местечко, в целом, хорошее, здесь редко случаются стычки и никто не толкает наркоту. Накахара любит этот бар прежде всего потому, что хозяин сия заведения у него в посмертном долгу, из-за чего пьёт юноша здесь всегда бесплатно. Бармен учтиво интересуется у рыжеволосого клиента, сидящего за стойкой, подать ли ему ещё виски, и продолжает натирать полотенцем пустые стаканы. На Чуе потрёпанные джинсы, слегка испачканные в грязи ботинки, клетчатая бордовая рубашка, а сверху куртка болотного цвета. У него сильно вьются его рыжие кудри — это после вечернего дождя, а на левом плече лежит не расчёсанный хвост. Накахара ненавидит плохо выглядеть, но сегодня ещё не предоставилось возможности привести себя в порядок. Он почти весь день убил на поимку вендиго в лесах Оклахомы, а потом ехал обратно в Канзас, чтобы встретиться с Дазаем. У того тоже было какое-то дело, рыжий не вдавался в подробности, его напарник уже большой мальчик, сам справится. На входе гремит колокольчик. Чуя не оборачивается, чтобы посмотреть на посетителя, а только поднимает глаза к стене над баром, чтобы узнать, который час. Да уж, далеко за полночь, припозднились они, а им ещё домой добираться часа два. — Ну и долго же ты, — беззлобно ворчит Накахара, когда на рядом стоящий стул заползает высокая темноволосая тушка. На Дазае тоже потёртые ботинки, рваные джинсы, клетчатая синяя рубашка и тёмно-зелёная куртка. У него неглубокая царапина на левой щеке, видимо, от стекла, и растрёпаны каштановые пряди. — Я на автобусе ехал. Потом пешком. Накахара хочет отпить из стакана виски, но переводит взгляд на Дазая и смотрит на него, как на последнего придурка во всех штатах. — Ты идиот? — всё-таки не выдерживает и выпаливает он. — Могли бы встретиться здесь раньше, я бы отдал тебе ключи. — Ну, это же всё-таки твоя машина, — пожимает плечами тот, прося бармена налить и ему тоже. — Она наша, тупая твоя голова, — бурчит Чуя, а потом залпом допивает свой виски. Осаму в ответ тоже что-то бурчит, а потом принимается вливать в себя принесённый коньяк. Рыжему хочется спросить у напарника, как прошло его сегодняшнее дело, но он так устал, что просто подпирает рукой голову и молча смотрит, как темноволосый неохотно пьёт. А когда бар, наконец, окутывает тишина, когда последний пьяница уходит и остаются только двое охотников, Накахара начинает: — У меня, кстати, есть новости. — Да? Какие же? Дазай сидит, завалившись на стойку и подпирая одной рукой голову, тыкает пальцем в кубик льда в стакане. — Ты слышал легенду о Чёрном Шаке¹? — Кто это? — морщит нос темноволосый парень. — Какой-то гигантский пёс, — Накахара смотрит в поверхность стола, прикрыв веки, пытаясь вспомнить, что ему втирал этот старый хмырь сегодня. — Живущие ближе к горам рассказывали, что видели его один раз. Только один. А те, кто видел его трижды — умирали. — Похоже на адскую гончую, — предполагает Осаму, кажется, начиная проявлять интерес к услышанной истории. — Похоже, — соглашается рыжий, но тут же хмурится сильнее. — Вот только гончих никто ни разу не видел, а Чёрный Шак вполне себе заметный. И, наверное, единственный в своём роде. — А сколько в нём футов тебе не сказали? — Может, триста, может, четыреста. — Да ладно? — выгибает бровь Дазай, садясь на стуле ровнее. — Серьёзно? Может, это выкидыш горного медведя? — Осаму, — сверкает на него глазами Чуя. — Твою мать, ты можешь относиться к этому хоть на каплю серьёзнее? Тот пожимает плечами и неоднозначно кивает, позволяя партнёру продолжать. — Тот старик попросил помочь выследить этого призрака и убить. — Но ты же сказал, что те, кто его видят — умирают, — задумчиво произносит Дазай. — Да, так говорят очевидцы. Последний случай был в Вайоминге. Там Рюро живёт, можно будет позвонить ему, рассказать, он покопается в своих книжках, авось найдёт что-нибудь на этого пса. На последней фразе Накахара устало вздыхает, сползая со стула, и, направляясь к выходу, лениво бросает Дазаю: — Поехали уже. На улице накрапывает мелкий дождь. Прохладно, хотя сейчас май. Парни не спеша курят, расположившись под козырьком здания, и смотрят на парковку впереди, где стоит всего лишь одна чёрная машина под мерцающим фонарём. Из-за тонких и рваных облаков сиротливо выглядывает луна. — Я так заколебался, — в какой-то момент честно говорит Чуя, выдыхая дым. И он имеет ввиду не только сегодняшний день, а своё состояние в целом. За последний год их стали очень часто дёргать по штатам с просьбами избавить от тех или иных призраков, терроризирующих чьи-либо дома на протяжении нескольких лет. Это всё сильно вымотало, хотелось какого-нибудь отпуска, что ли. Но, к сожалению, у охотников такого не предусмотрено. — Хочешь, я могу… — Нет, за рулём — моё место, — мгновенно скалится рыжий, туша сигарету о кирпичную стену бара, а темноволосый после этого обиженно горбится. Что бы Дазай ни говорил, а водит он ужасно. Хлопают двери, вспыхивают фары, включается бесшумный двигатель, и импала² очень скоро покидает парковку. Мимо тут же начинают мелькать деревья по обе стороны дороги, а в салоне включается тихое радио. Одинокая царица ночи вместе с фарами освещает парням путь домой. Накахаре и Дазаю двадцать два. Они охотятся за нечистью с самого детства, спасают людей, продолжают семейный бизнес. Обе семьи парней прилетели в Соединённые Штаты из Японии, поселились в Чикаго и жили рядом. Когда Накахаре исполнилось шесть, его мать, чью фамилию юноша носит, сгорела заживо вместе с родителями Дазая. И после этого случая их воспитывал отец Чуи — Огай Мори. Мужчина обучил мальчишек всему, что умел сам; он вёл личный дневник, в который записывал всё, что так или иначе должно было привести его к желтоглазому демону, убившему их родственников. Когда ребятам было восемнадцать, Мори ушёл на охоту и не вернулся. А месяцами позже стало известно, что он погиб. Накахара психовал, кусал локти, жаждал мести, но вот только не знал, кому мстить. Рюро Хироцу — старый друг семьи, предположил, что в смерти Огая навряд ли виноват желтоглазый, но Чуя всё равно не опускал руки. В отличие от напарника, он жил охотой. Накахара стремился отыскать того самого демона, который убил его маму и родителей Дазая, дабы почтить память об отце. Чего не скажешь об Осаму. Темноволосый не рассказывал о своих целях, мотивы его были размыты, а желания неприступны. Рыжий по сей день злится, потому что напарник ничем с ним не делится, будто бы не доверяет ему, скрывает что-то. Дазай без всяких зазрений совести кладёт свою лапу Накахаре на бедро, а тот, сильнее впиваясь в руль, сразу начинает рычать. — Граблю свою убери и терпи до дома. Темноволосый цыкает, но всё равно слушается, покорно убирая руку, и, отворачивая голову, принимается смотреть в окно. Обиделся. Но Накахара слишком любит эту машину, чтобы заниматься в ней сексом. Она досталась ему от отца, и вот уже пять лет с неё бережно сдувают пылинки и кличут «Деткой». Дазай однажды пошутил, что Накахаре нужно жениться на импале — так сильно он её любил, за что потом получил болезненный оплеух. Коттедж, некогда принадлежащий Огаю, находится на северо-западе от города Канзас-сити. Он стоит в конце заброшенной улицы, на пригорке. С одной стороны виден лес, с другой — сплошные поля, и тянутся высокие линии передач. На веранде расположен небольшой круглый столик с пепельницей и две деревянные кресло-качалки. Внутри три комнаты: рабочий кабинет, зал и спальня; кухня и общая с туалетом душевая. В целом, в доме очень уютно; здесь много книжных полок, стопок журналов, вырезок из газет; диван в зале всегда не заправлен, в холодильнике полно пива по акции, а на столике в кухне стоят недопитые чашки с чаем. Слышно сверчков. Парни сидят на веранде, курят и пьют дешёвое пиво из железных банок. Занимается рассвет. Из-за полей виднеются первые солнечные лучи. Красиво выглядит. Накахара заостряет на этом внимание, не моргая, наблюдая рассвет, и одним ухом слушает, что ему рассказывает Дазай про сегодняшнее его дело, точнее, уже вчерашнее. — …потом я бегал до кладбища, могилу искал с час наверное. Так задолбался, ещё эта старуха все мозги проела своим покойным мужем, я дума- — Осаму, — внезапно зовёт его Чуя, перебивая. — М-м? — Помнишь, ты когда-то сказал, что хотел жениться. Накахара растекается по кресло-качалке; его пиво стоит на столе, а в руке начатая сигарета. С виду рыжий кажется расслабленным, но на деле его губы сжаты, глаза сощурены, а плечи и руки сильно напряжены. Он вдруг вспоминает неприятные моменты из прошлого, и это не даёт ему успокоиться. Дазай же горбится, подаваясь вперёд, держит локти на коленях, а в руках у него незаконченная банка пива. Он хмурится, явно не понимая, почему тема разговора зашла в такое русло. — Да, вроде, припоминаю, — неуверенно отвечает Осаму. — А что? — Как там её звали? — бурчит Чуя, не поворачиваясь к собеседнику. — Элизабет, — спокойно сообщает Дазай и невозмутимо добавляет. — Она была стервой. — Но ты хотел, — напористо повторяется Накахара. — Она спала с тремя моими знакомыми, — темноволосый переводит на рыжего свой взгляд, но тот отворачивается, усмехаясь. Осаму хмурит брови. — С четырьмя. Тогда Накахара, прыснув, запрокидывает голову и хохочет, заметно расслабляясь. — Почему ты решил поговорить об этом? — почти сразу спрашивает Дазай, улыбаясь уголком губ, наблюдая за напарником. — Ну, — заминается Чуя, успокаиваясь, кусая губы. — Ты хотел семью. А у нас её, наверное, никогда не будет. Темноволосый поворачивает к нему голову; чуть щурится. Слушает. — Ты сам знаешь, как заканчивают охотники. — Мы с тобой — семья, — тихо произносит Осаму, переводя взгляд куда-то вперёд, в поля, думая, видимо, о совершенно другом. И это неимоверно бесит. Чуя подносит сигарету к губам, как вдруг замирает и глядит на партнёра. Рыжий щурится, на лбу собираются морщинки, а потом он моргает, и его лицо сразу становится каким-то уставшим, замученным, разбитым. Да, он услышал от Дазая то, что хотел, но ему не понравилось, как это было сказано; как-то отрешённо, безучастно, будто это было неправдой. Возможно, ему так только показалось. — Пойдём спать, — Чуя, не докурив, тушит сигарету о край деревянного подлокотника и поднимается с кресла. Дазай как-то странно на него косится, а потом говорит: — Иду, солнышко. Чуя кривится, но не придаёт словам напарника какого-то должного значения и уходит в дом. На пороге его встречает шкаф и полка с потрёпанной обувью. Впереди видна арка в кухню, а сбоку дверь душевой. Накахара проходит дальше по длинному коридору и заворачивает перед кухней за угол, попадая в огромный зал. Из зала, собственно, есть ещё две двери: в небольшую спальню и рабочий кабинет отца, но рыжий остаётся стоять перед не заправленным диваном, скидывая на пол куртку и рубашку. В основном в зале возвышаются полки с книгами, доставшиеся ребятам от Мори. Кругом также валяется другая одежда, отрывки каких-то газет и пульт от старого телевизора, что стоит на широкой тумбочке у стены. Когда Накахара остаётся в одних боксерах, он потягивается руками вверх и, зевая, приковывает свой взгляд к окну, что располагается над диваном. Рассветные лучи уже понемногу проникают в комнату, и взору предстаёт весь тот бардак, что они вместе с напарником тут устроили несколько дней назад, и возникает мысль плотно завесить шторы, чтобы не наблюдать это непотребство. Но мыслям не суждено воплотиться в жизнь — холодные пальцы касаются талии, а после на неё кладутся широкие ладони. Чуя вздрагивает, но не отстраняется, наоборот, он заводит правую руку назад и зарывается своими пальцами в пушистые пряди партнёра. Рыжий чувствует невесомый поцелуй на своей шее и только и делает, что подставляется. Он прикрывает веки, рвано выдыхает и отдаётся. Юноша очень устал и хочет расслабиться, и в этом ему с удовольствием сейчас помогут. Они были первыми друг у друга, и Накахаре хочется, чтобы последними, хотя он никогда в этом не признается. Рыжий охотник намертво прикован к темноволосому, но он не знает — не понимает, что испытывает к своему напарнику; не пытался разобраться в своих чувствах, как-то не до этого было. Чуя считает, что они просто очень близкие люди; люди, которым вместе хорошо и которые не хотят ничего менять. На каком-то подсознательном уровне юноша чувствует, что их безудержно тянет друг к другу, а они и не сопротивляются. Внутри всё это смешивается в какой-то странный коктейль эмоций, но название ему рыжий так и не удосужился придумать. Сейчас Накахара пренебрегает растяжкой, хотя обычно нисколько не стесняется толкать в себя пальцы, и просит Дазая просто использовать больше смазки. Они уединяются довольно часто, начиная с семнадцати лет. Чуя не понимает, что они делают, не может подобрать слов, хотя мысленно останавливается где-то между «заниматься любовью» и «трахаться». Рыжий не в силах описать это чувство, поэтому просто проклинает свои преданность и привязанность. Осаму целует аккуратно, словно прикасается к фарфоровой статуэтке, а Чуя отвечает нетерпеливо и помыкивает ему в губы, лёжа под ним и держа свои ладони на его щеках. Когда они отстраняются друг от друга, в голубые глаза сразу бросается свежий и кривой шрам на левой щеке напарника. Так и не обработал царапину, тц. Чуя сдавленно ахает, когда в него толкаются, и притягивает Осаму ближе к себе, ощущая вполне болезненный укус на своей шее. Накахара негромко шипит, привыкая к начавшимся толчкам, и водит руками по чужим плечам, нащупывая подушечками пальцев старые шрамы Дазая. У того их пруд пруди по всему телу — совсем не бережёт себя, видимо, считая, что это дело Накахары. Юноша, если честно, никогда не понимал эту тягу напарника к слепому героизму — рыжий трактовал это именно так. У того все руки, плечи, грудь и спина в шрамах: косых, кривых, глубоких и не очень. В основном это раны, полученные по глупости на охоте, но бывало, что Чуя видел, как Осаму сам режет себя, смотря исподлобья и обычно никак не комментируя такие действия со стороны напарника — не понимал их. Накахара откидывает голову на подушку, и ему тут же утыкаются лбом в помеченное засосом плечо. Он нетерпеливо кусает губы, бегает глазами по потолку и параллельно помогает себе рукой — лишь бы быстрее кончить, чтобы поскорее завалиться спать. Дазай над ним едва слышно пыхтит, чуть задевает своими ногтями его кожу на талии, придерживает за бёдра и толкается довольно быстро — он явно тоже устал и хочет спать. Чуя, прогибаясь в спине, сильно царапает ногтями чужую спину и достигает разрядки, негромко стоная и кусая губы. Он почти сразу же расслабляется, довольно выдыхая и начиная мягко поглаживать Осаму плечи. Дазай же в этот момент обходительно вытаскивает и спускает Накахаре на исцарапанные бёдра, из-за чего откуда-то снизу тотчас слышится раздражённый цык. Темноволосый недолго копошится, чтобы накрыть их обоих одеялом, а рыжему кажется, что между ними возникает странная недосказанность и неловкая пауза, хотя они никогда после оргазма не разговаривают. Но в этот раз почему-то хочется услышать хоть что-нибудь. Накахара утомлённо водит указательным пальцем по засосу на левой стороне шеи, чуть давит на него — больно, и кусает губы, одним глазом наблюдая, как Дазай заваливается на живот рядом с ним. — Доброй ночи, — мямлит в подушку Осаму, перекидывая одну руку через талию партнёра. — Доброй, — с невесомой улыбкой отзывается Чуя.***
В полдень они едут в Южную Дакоту на встречу с близким другом. Накахара не выспался, хотя давно привык спать на ходу, по часа три-четыре, а то и вовсе сутками гоняться за вампирами, оборотнями или вендиго, не думая о еде, воде и сне. Чего не скажешь о Дазае — тот бодрячком: выпил какой-то дешманский кофе из пакетика, сходил в душ и готов отправляться в путь за несколько сотен километров. А Накахару, к сожалению, не спасли даже холодный душ и вонючий кофе. Доехали до места встречи они за часа четыре, довольно быстро. В сам город не заезжали, остановились в районе, где строились двухэтажные коттеджи, припарковались в самом конце улицы. У высокого и декорированного чёрного забора их встречает парень в деловом костюме тёмно-бежевого цвета; у него на носу сидят круглые очки, а волосы жидкие и небрежно расчёсанные. Сакагучи Анго — так его зовут — пожимает руку обоим и спрашивает как у тех дела. Он не охотник, всего лишь посредник, начитанный о монстрах и владеющий довольно обширной информацией. Анго провожает парней в коттедж — тот новый и, видимо, его только собираются продавать. Информатор рассказывает, что раньше здесь жил мужчина, чей призрак сейчас гуляет по коридорам этого дома, и добавляет, что неподалёку есть кладбище, где он, непосредственно, похоронен, а после даёт охотникам старый кулон, к которому привязан дух. Накахаре и Дазаю дважды повторять не нужно: они забирают кулон, достают лопаты из багажника, берут спички, и торопливо топают в сторону кладбища. Майское солнце стоит в зените и нещадно печёт макушки. Кладбище старое — судя по заросшим могилам, их редко кто-либо навещает, а короткий дощатый забор вокруг и вовсе покосился и сгнил. Неподалёку растут ветвистые вязы и ивы; их кроны не прикрывают охотников от слепящего солнца, но ничего не поделаешь, приходится работать. Когда лопаты почти ударяются в крышку гроба, Накахара запястьем вытирает пот со лба и устало выдыхает, отстраняясь. Он утомлённо оглядывается по сторонам, и его голубые глаза внезапно округляются. Впереди, среди серых крестов и могил неторопливо расхаживает огромный чёрный пёс. У него свалена шерсть, обрубок-хвост, горящие красные глаза, а изо рта выпускаются облачки пара. По телу бегут мурашки и наступает мгновенный ступор от незнания что делать, потому что клинок и винтовки с солью остались в машине. — Осаму? — Накахара растерянно тянет руку в сторону напарника, не отрывая глаз от пса. — Что? — нехотя бурчит тот, приподнимаясь от могилы, переставая копать. — Куда ты смотришь? — Ты видишь его? — Что? — Дазай быстро оборачивается, но тут же пожимает плечами. — Никого не вижу. — Там этот пёс, — проигнорированный Чуя недовольно ворчит и смотрит на Осаму, а когда возвращает взгляд к могилам, то уже никого не находит. — Чёрт. Исчез. Рыжий охотник слышит странный смех темноволосого и раздражённо цыкает: — Ты можешь быть хоть чуточку серьёзнее? — Извини, — снова пожимает плечами Дазай. — Я один тут работать буду? — Прости, — поджимает губы Накахара и принимается помогать напарнику. — Наверное, показалось. Когда они сжигают тело и возвращаются к Анго, тот сидит на лавке перед коттеджем и курит. Чуя хмурится, запуская руки в карманы куртки, и думает о чёрной собаке, которую видел минутами ранее. Это явно был Чёрный Шак, но какого чёрта этот пёс тут забыл? Юноша одним ухом слышит, как Сакагучи интересуется у них, как всё прошло, а после достаёт несколько зелёных — в благодарность, и передаёт те Дазаю. Информатор провожает охотников до стоящей неподалёку импалы. Чуя залезает внутрь первым и заводит её, параллельно смотря в лобовое стекло, как Осаму перекидывается парой слов с Анго, а после, когда напарник открывает дверь, слышит то, что уж точно не хотел бы. — Фёдор и Николай тебя искали, — довольно громко сообщают Дазаю. — Понял, — коротко отзывается тот, хлопая дверью импалы, залезая в салон. Накахара проглатывает вязкую слюну и стискивает зубы после услышанного. Пальцы впиваются в руль. Едкий осадок сиюминутно колышется и поднимается с глубокого промёрзлого дна. Неприятно покалывает сердце, рёбра сдавливают лёгкие. Воспоминания стреляют в висок. После смерти Огая Осаму исчез на полгода. Чуя ничего не знал: где он, с кем, умер ли, жив ли; в какой-то момент юноша даже был готов похоронить его. И пропажа Дазая дала по сердцу сильнее, чем смерть родного отца. Именно в тот период Накахара понял, что засыпать стало чертовски трудно, а голову начали донимать кошмары. Рыжий подсел на толстые сигареты и дешёвое пиво из железных банок. А Осаму вернулся к нему как ни в чём не бывало: завалился пьяный ночью на порог с двумя какими-то странными русскими; те потом уехали на своём внедорожнике, оставив темноволосого одного в дверях***
Лёгкие теряют последнюю капельку кислорода, и Накахара начинает задыхаться. Он, резко выдыхая, садится на диване и прикладывает ладонь к горлу. Ему снова снится, что он тонет, и одновременно кажется, будто на шее затягивается тугая петля. А это может означать только одно — рядом нет Дазая. Видимо, тот ушёл ещё ночью. Чуя раздражённо цыкает, запуская пальцы в волосы. Он ненавидит спать без него, терпеть не может все эти повторяющиеся кошмары, так похожие на чьё-то пророчество. Юноша одно время искал ответы в книгах, но находил лишь заезженные «меньше стресса» и «нормализуйте режим сна». Накахара некоторое время сидит на диване, пристально пялясь в одну точку в стене, гадая, куда мог свалить этот придурок, и все мысли кружатся вокруг двух этих странных русских, с которыми его партнёр зачем-то спутался. Рыжий не ревнует, нет, просто переживает от незнания и нулевой информации, которую приходится вытаскивать из Дазая спицами. Осаму всегда был не прошибаем; если что-то решил сделать — сделает и даже совета не спросит, только поставит перед фактом. Чуя оборачивается на окно, догадываясь, что солнце едва встало, и поднимается с дивана, идя в сторону душевой. После он долго сидит в кухне, пьёт невкусный кофе из пакетика, который так любит Осаму, и думает, думает, думает. Накахара неожиданно осознаёт, что стоит сейчас где-то на краю, балансируя между землёй и пропастью. Кажется, будто ещё чуть-чуть, и он пересечёт черту, сдастся, опустит руки. И охотник не понимает, из-за чего так чувствует себя: из-за очередной выходки Дазая или из-за усталости, медленно рыжего окутывающей. Он хочет порассуждать о своих отношениях с Осаму, как вдруг его разум пронзает одна идея, и юноша быстро топает собираться. Накахара едет к старику Хироцу: попить зелёного чаю, покурить дорогие сигареты и, в конце концов, выговориться. Давно пора. Заодно расспросит Рюро о Чёрном Шаке и этой странной легенде. На дворе ещё раннее утро, в полях и лесу до сих пор висит лёгкий, серый туман. На дороге нет машин, импала скользит по трассе мимо высоких кустов и деревьев, всё вокруг сливается в один зелёный пейзаж, а в голове стоят одновременно и хаос, и штиль. Чуе кажется, что его бросает из стороны в сторону, словно корабль во время шторма. Он видит знак, сообщающий, что до Вайоминга осталось двадцать километров, и вспоминает, как в юношестве они с Дазаем постоянно навещали старика и донимали рассказывать разные истории с охоты оного. Рыжий пытается выследить ту нить, когда Осаму стал другим, но упорно не выходит. В сердце закрадывается мысль, что он всегда таким был: отрешённым, замкнутым и вместе с этим придурковатым шутником, и, возможно, всё это вкупе и цепляло, заставляло дыхание учащаться, а кончики пальцев покалывать. Чуя сильно задумывается и не замечает, как на дороге впереди из тумана внезапно вырастает чёрный пёс. Тот стоит в центре, выгибает спину и испускает облачки пара изо рта. Огромные горящие красные глаза-точки отпечатываются на сетчатке и больно режут взгляд. Накахара, мгновенно зажмурившись, испуганно выжимает педаль тормоза. Колёса противно скрипят по трассе, импала останавливается прямо перед носом этой здоровой шавки. Но, открыв веки, Чуя видит, что пса, оказывается, нет. Он тотчас напряжённо принимается оглядываться по сторонам, смотреть в зеркала заднего вида, но никого не находит. Опять показалось, что ли? — Это уже второй раз, — губами шепчет Накахара, глядя прямо перед собой. Мурашки взбираются по спине и добегают до кончиков пальцев. В голове всплывает недавняя фраза того старикана: «Те, кто видели его трижды — умирали». Чуя складывает локти на руль, а лбом утыкается в руки и рвано выдыхает. Он прислушивается к тихо играющему радио, стараясь отвлечься от подступающего к горлу комка. Накахара не помнит, чтобы когда-либо просил обнять его, но почему-то именно сейчас хочется, чтобы Осаму был рядом. Хочется, чтобы этот олух как-нибудь глупо пошутил, разрядил обстановку, может, накрыл бы своей рукой чужую, поддержал, в конце концов. Смерти рыжеволосый не боится, потому что знает, как заканчивают охотники: либо падают на деле от лап монстра, либо медленно спиваются, как, например, Хироцу. Чуя ни разу не ловил себя на мысли, как он умрёт, ведь у него ещё была незаконченная миссия отомстить за отца желтоглазому демону, и когда миссия будет исполнена, тогда он уже будет думать, что ему делать дальше и как он хочет покинуть этот мир. Поэтому Накахара, тяжело вздохнув, отстраняется от руля и садится ровно. Импала не спеша продолжает движение по шоссе. Накахара плотно держится за руль, часто дышит и нервно оглядывает глазами дорогу перед собой. Он злится на себя, что дал слабину, что уже хотел сдастся, уступить, сломаться. Рыжеволосый совершает глубокие вдохи носом и касается затылком кресла, не отрывая взгляда от дороги. Чуя не успокаивается, хотя считает, что всё в порядке, и что он уже пришёл в себя. Внутри что-то неприятно бьётся о рёбра раненной птицей, но это что-то — непонятное, недосягаемое, недостижимое. Накахара проезжает Хартвилл и останавливается в пригороде у старой заправки. Здесь кругом полно сломанных и брошенных машин, и стоит здоровый, порядком запущенный, кирпичный, двухэтажный коттедж. Охотник паркуется среди хлама и вылезает из машины. На третий звонок входная дверь, наконец, открывается. — Чуя? Не ожидал, что ты приедешь, проходи, — удивлённо отходит в сторону Хироцу с бутылкой пива в руке. — А где Дазай? — Не знаю, — пожимает плечами Накахара, проходя в коридор и поджимает губы, потому что мерзкий комок снова подступает к горлу. В доме Рюро всегда грязно, то тут, то там валяются пустые бутылки дорогого и дешёвого алкоголя, заметны вырезки из газет, лежат какие-то стопки журналов и местами виднеются даже запчасти от машин. Кухня совмещена с залом аркой, а из коридора есть лестница на второй заброшенный этаж. Всё заставлено полками с книгами, даже на рабочем столе сейчас включена настольная лампа и открыта какая-то старая большая книжка. — Что читаешь? — для вида интересуется Чуя, проходя мимо зала в кухню. — Да так. Друзьям помогаю, они на дело поехали, — Рюро запахивает свой серо-синий в полоску халат и оставляет бутылку на столике в зале перед диваном. — Мне тоже нужна твоя помощь, — отзывается Накахара и останавливается перед кухонной стойкой, разворачиваясь, упираясь в неё бёдрами, скрещивая руки на груди. — Ты слышал что-нибудь о Чёрном Шаке? — Что-то — да, — забавно чешет затылок Рюро, подходя к плите и включая газ — погреть железный чайник. — А что там у вас случилось? — Да мне один мужик позавчера сказал про какого-то пса, видишь которого трижды — умираешь. — Всё правильно, есть такой, — утвердительно кивает старик, вставая напротив юноши. — Вас попросили избавиться от него? Накахара раздражённо цыкает: — Меня попросили. Дазай тут не причем. — Неужто что-то случилось между вами? — выгибает бровь Хироцу. — Я… — начинает Чуя, но тут же прикусывает язык и устало выдыхает. — Не знаю. Он мало мне рассказывает. — А ты спрашиваешь? — усмехается Рюро. — Спрашиваю. — А как ты спрашиваешь? — Тц. Накахара отводит взгляд в сторону. Кухня тоже не блестит чистотой. Здесь много грязных тарелок, в раковине есть немытая посуда, а местами даже валяются скуренные бычки. — Он опять ушёл? — вдруг спрашивает старик, усаживаясь за кухонный стол. — Да, — вздыхает рыжий, кладя руку на шею и глядя в пол. — Я даже могу предположить, где он. — С теми русскими, про которых ты рассказывал? — Да. Воцаряется недолгая пауза. Кипит чайник, и юноша, стоящий рядом, его выключает, а после возвращается в прежнее положение. — Слушай, Чуя, — осторожно произносит Хироцу, закрепляя руки в замок. — Дазай такой человек. Я давно заметил у вас эту разницу. Ты очень открытый, решительный, временами вспыльчивый, да, а Дазай… он закрыт от нас, от мира. И, видимо, открыться ему тяжело. Но я от чего-то думал, что с тобой он другой, знаешь, ну, ясный, уверенный. Возможно, это связано с тем, что он потерял семью. У тебя хотя бы Огай был, а у него никого, понимаешь? Я знаю, что вы были друг у друга, но это немного другое. Накахара слушает старика с прикованным к одной точке взглядом. Голубые глаза сощуренные, а губы сжатые, сам юноша становится каким-то подавленным, вдумчивым, сосредоточенным. — И я знаю, что ты его любишь, — добавляет Хироцу, внимательно смотря на юношу. — Вам нужно поговорить. Просто сесть и поговорить. Чуя давится воздухом и, тушуясь, переводит взгляд к старику: — Да брось, Рюро, я не… Мы с ним просто… — Просто что? — лукаво смотрит Рюро, поднимаясь из-за стола. — Я пойду найду про этого пса. Старый охотник скрывается в арке, ведущей в зал, и начинает копаться на книжных полках, а Накахара прикладывает кулак к губам и бегает глазами по полу. Ему кажется, будто его окатили из ведра ледяной водой. Он ощущает себя пятнадцатилетним подростком, стоящим перед своей одноклассницей, которой собирается сейчас признаться в некоторых чувствах. Вот только Осаму не застенчивая школьница, а взрослый упрямый парень, твердолобый и убеждённый в своей правоте. Чуе думается, что он опоздал. Время летело с невероятной скоростью, заставляя охотника всё осознать, вот только теперь кажется, что осознавать что-либо поздно. Омерзительный осадок в лице предательства со стороны Осаму не позволяет это сделать, препятствует, глушит эмоции. Дазай будто сломал Накахару, когда ушёл, и отстроил заново, когда вернулся. И нет такого средства, которое выпьешь, — и всё встанет на свои места, когда вам снова восемнадцать, вы дикие и свободные, спасаете людей, охотитесь на нечисть, ни о чём не думающие и совершенно не готовые к будущему, уже стоящему на пороге вашего дома. — Чуя, смотри. Накахара выныривает из раздумий и приподнимает голову к подходящему к нему Хироцу. У того в руках какая-то порядком измятая бумажка и маленький крестик. — Чтобы освободить души, умершие от клыков Чёрного Шака, тебе будет нужно озеро. Здесь неподалёку за Санрайз³ озеро небольшое есть, поедешь туда. Прочитаешь вот эти стихи, — старик передаёт юноше листок, где все строки написаны на латыни, а следом за ним и крест. — Прочитаешь три раза вот это и бросишь крест, смоченный святой водой, в озёрную воду. После проведённого ритуала Чёрный Шак должен умереть. — Умереть? — выгибает бровь Накахара, забирая листок и крест. — Так просто? — Всё, что нашёл. Должно сработать, — Рюро пожимает плечами. Внезапно раздаётся звонок в дверь. Пока Хироцу бежит открывать, Чуя раскидывает мозгами и думает взять с собой клинок, предварительно смочив его в святой воде, — так, на всякий случай. Чая и сигарет охотник не выпрашивает, решая как можно скорее поехать к озеру и разобраться с собакой. — Хироцу, мы к тебе по делу. Накахару всего прошивает от этого голоса, что донёсся до него с улицы. Он зло хмурится и, дотопав до входной двери, видит двух новоприбывших гостей на пороге дома. Дазай тут же мягко улыбается, едва заприметив своего напарника в коридоре старого знакомого, а парень, стоящий рядом с ним, удивлённо вскидывает брови. — Чуя! Вот уж не ожидал тебя здесь увидеть. Знакомься, кстати, это Фёдор. Русский, стоящий рядом с Дазаем, тут же приподнимает руку в приветственном жесте и тянет улыбку. Он одет в высокие сапоги, брюки, белую рубашку и чёрный пиджак. Вся его одежда чистая и вылизанная, совсем не похожая на одежду охотника. Волосы у него тёмные, прямые, едва достающие до плеч, а глаза фиолетового оттенка, отталкивающие и совсем не добрые. — Ясно, — грубо отзывается Накахара, обходя старика сбоку. — Спасибо, Рюро, и до встречи. Хироцу что-то мямлит, но рыжий охотник проходит мимо напарника и показательно, но не сильно, толкает его в плечо, а после устремляется к импале. Дазай тотчас оборачивается в его сторону, по странному мрачнея: — Чуя, что-то случилось? — Спроси своего нового напарника, — ядовито произносит Накахара, хлопая дверью машины. Он не сразу замечает чужой внедорожник, в котором на месте водителя сидит ещё и, видимо, партнёр Фёдора, который их сюда и довёз. «Ну, раз не хочешь решать свои проблемы со мной, тогда катись к чёрту», — хмуро думает Чуя, заводя машину и выруливает со свалки. Осаму же остаётся стоять на пороге дома, как-то тоскливо провожая импалу взглядом. Рыжеволосый охотник быстро доезжает по грунтовой дороге до посёлка Санрайз, а после сворачивает мимо опушки до озера. Кругом поля и высокие холмы. Накахара паркуется неподалёку от берега и выходит из машины. Солнце стоит где-то в зените, напекает макушку. Гуляет прохладный ветер. За озером полукругом располагается густой лес, стоят высокие ели и сосны, которые у корней прикрыты непроходимыми кустами и зарослями. Прихватив с собой клинок, предварительно ополоснув его святой водой из кувшина, юноша хлопает багажником и идёт к песчаному берегу. От назойливых мыслей не получается убежать, спрятаться, скрыться. Они сдавливают грудь и горло, вызывая неприятный комок внутри. Чуя привык прятать эмоции, изолируясь от них, позволив себе заплакать всего лишь два раза в жизни: в день, когда узнал, что отец погиб, и в одну из осенних ночей, когда подумал, что исчезнувший Осаму тоже может быть мёртв. И сейчас Накахара злится, потому что эти проклятые слёзы не хотят выливаться наружу. Они лишь терзают горло и заставляют дыхание сбиваться с привычного ритма. Охотнику чудится, будто он падает, потому что когда-то позволил себе взлететь слишком высоко. Однажды Чуя обмолвился, что у него есть цели и мотивы, но, похоже, что их вовсе нет. Он одержим местью за отца, жаждет найти Желтоглазого, но разве этого достаточно? Раненному сердцу кажется, что все совершенные подвиги напрасны, а выполненные действия безуспешны. Но какова же их причина? Где она? Что стоит за всем этим желанием двигаться дальше и продолжать идти, несмотря ни на что? Накахара рвано выдыхает, распахивая глаза от осознания. Вот же она — его причина «почему». Это он. Всегда был он. Тот, кто вывел его из тьмы к свету, кто намертво привязал к себе и теперь заставляет испытывать такое. — Осаму, ну какого чёрта? — тихо произносит Чуя, чувствуя, как слезятся глаза, и приподнимает голову к небу. Он стискивает в левой руке этот листок с латынью и маленький крестик, а правой сжимает рукоять клинка. И вопреки всем своим ощущениям Накахара упорно смаргивает слёзы и, опуская взгляд к листку, начинает читать стихи вслух, мельком оглядев озеро перед собой. Охотник проглатывает подступающий к горлу комок и настраивается на предстоящую встречу с Чёрным Шаком. И прочитав латынь в последний — третий — раз, рыжий выбрасывает крестик в мутную чёрную воду, а листок сминает и неуклюже запихивает в карман куртки. Пёс не заставляет себя долго ждать. Сразу после всплеска слышится громкое утробное рычание. Чуя напрягается, начиная бегать глазами вокруг себя и одновременно с этим крутиться вокруг своей оси, чтобы как можно быстрее отыскать виновника сия торжества. Раздаётся лай. Оглушающий и противный. Кусты по левую сторону от охотника шевелятся, и из них выходит огромный чёрный пёс. Его пасть угрожающе приоткрывается, являя взору зубы, которые, словно старая щётка, торчат во все стороны. Он замолкает, смотря своими красными глазами-точками ровно в голубые глаза охотника напротив. «Твою мать, он так близко», — отдаётся в голове белым шумом. Чёрный Шак стоит от Накахары в нескольких ярдах и не двигается, только утробно рычит, будто готовясь к внезапному нападению. В голове вдруг бьётся мысль, которая, словно пуля, простреливает виски. «Я ведь вижу его в третий раз». В это же мгновение раздаётся оглушительный лай и острые зубы впиваются в голень, рывком потягивая на себя. Перед глазами мелькают верхушки ёлок и кусок серого неба. Чуя, хватаясь крепче за клинок, падает на спину, но думать о боли времени нет — пёс стремительно тащит его за ногу, куда-то к чаще. — Ты же сдохнуть должен был! — выкрикивает Накахара, ударяя другой ногой собаку в её здоровенное плечо. Та разжимает зубы и тотчас накидывается на охотника. Боль резью отдаётся в левом плече, а после где-то в правом бедре. Пёс молниеносно когтит тело охотника, оставляя на нём рваные и глубокие раны от когтей и клыков. В один миг призрак лязгает своей пастью над лицом Чуи, а тот, ловя момент, взмахивает клинком и перерезает ему глотку. Шак тут же делает шаг в сторону, сжимаясь и скуля, испуская из себя странную чёрную жидкость. Накахара самодовольно хмыкает, наблюдая, как призрак пса медленно сползает на землю, а после растворяется в сером тумане, окутывающим его. Охотник откидывает клинок и пытается приподнять голову, чтобы осмотреть себя, но не выходит. Похоже, горло тоже задето рваной раной. Куртка, рубашка и джинсы уже стремительно покрываются красными пятнами. Чуя с трудом касается пальцами левой руки своего горла, а потом смотрит на ладонь, мгновенно испачканную кровью. — Вот так, значит, да? — усмехается Накахара, глядя в голубое небо, по которому неспешно текут рваные облака, закрывая собой солнце. Он кашляет, понимая, что из уголка рта бежит тонкая струйка крови. Не думал рыжий, конечно, что всё закончится именно так. Чуя прикрывает веки и поджимает губы. Единственное, что ему сейчас хочется — это ночь, веранда, Осаму рядом и сигарета в руке. Охотник слушает пение лесных птиц, жужжание стрекоз с озера и уже где-то на периферии сознания ему кажется, что где-то паркуется машина. Это за ним ангелы приехали? — Чуя! Накахара с трудом разлепляет веки и чуть поворачивает голову вбок. Он слышит топот ног, а после видит их обладателя. Дазай обеспокоенно опускается рядом с ним на колени и аккуратно тянет к нему руки: одну заводит за голову, а другую кладёт на грудь. — Что случилось? — Объявился, — язвит Чуя. Он еле шевелит языком, мир перед ним уже мутный и смазанный. — Хироцу сказал, что ты пошёл с псом разбираться. Мог бы меня предупредить. Голос Осаму впервые кажется таким взволнованным и сердитым одновременно. — Не мог, — бесстрастно отвечает Чуя, закрывая глаза. — Эй-эй, нет, открой их, давай. Накахара чувствует ледяные костяшки пальцев на своей щеке, но глаза открыть просто не в силах. Рядом с ним раздражающе копошатся. — Ну, Чуя, посмотри на меня, давай. — Осаму, — хрипло зовёт его тот, едва двигая губами. — Чёрт, это всё Фёдор виноват, — цыкает Дазай, убирая свои руки от тела напарника. — Я должен был догадаться. — Брось это, — сипло произносит Накахара. — Для охотника… умереть вот так — это лучше, чем стариком, да? — Ты не умрёшь, Чуя, я тебе не позволю, — твёрдо, но надрывно отзывается Осаму. — Уже позволил, — криво усмехается рыжий. — Но знаешь, что? — Что? — темноволосый наклоняется чуть ближе. — Я всё равно… люблю тебя. Сердце покалывает, а лёгкие, кажется, больше не принимают в себя столь необходимый им кислород. Тело вмиг окутывает небывалая лёгкость. Чуя моргает, чувствуя, как слеза бежит по виску. Конечно, ему бы хотелось сказать эту фразу когда-нибудь потом, когда рыжий бы не был смертельно ранен. — Ты идиот, — Осаму, рвано выдыхая, стискивает в кулак на чужой груди рубашку, испачканную кровью. — Я… Я тебя тоже люблю. — Вот и славно, — последнее, что произносит Чуя, размыто улыбаясь уголком губ. На сетчатке смутно отпечатывается лицо Дазая: прикрытые веки, поджатые губы, сведённые к переносице брови и глаза… рассеянные и полные отчаяния. И в этот момент мир перед Накахарой темнеет; окутывается серой вуалью, замирает, перестаёт существовать.***
Чуя вскакивает на ноги и сразу принимается осматривать своё тело. Ноги, руки целы, никаких ран, никаких царапин и укусов. Всё, что ли? Он в Раю? Чёрт. Юноша отряхивается и принимается быстро оглядываться по сторонам. Под ногами стеклянный пол, а под ним белые перистые облака. Ну, походу, точно в Раю. Кругом всё белое, прозрачное и явно недосягаемое. Чуя фыркает, не до конца понимая, почему после всей своей жизни попал именно, блять, в Рай. Взгляд его вдруг цепляется за стоящую впереди тощую фигурку. Буквально в пяти шагах от него. Женщина? Она стоит к нему спиной, её голова опущена вниз. На ней длинное, почти в пол, тонкое серое платье, порванное во многих местах, оголённые костлявые руки, на ногах обуви нет — она босиком, волосы седые и длинные, почти до лопаток. Она больше походит на призрак, если честно, чем на кого-то живого. Хотя, если рассуждать здраво, Чуя уже тоже, отчасти, не живой. Рыжий охотник щурится, осматривая её, и пока не решается заговорить. И первой начинает она. — А я думала, в этот раз первым снова будет он. Голос её скрипуч и совершенно неприятен. Накахара передёргивает плечами, хмуря брови, и переступает с ноги на ногу. Он пока ничего не понимает, поэтому решает начать аккуратно: — Что? Он? Ты кто? — Дураки вы, — будто не замечая его, отзывается старуха. — Ты можешь объяс- Она резко оборачивается к нему. Подол её шелкового и рваного платья колышется в стороны. Лицо её изуродовано морщинами, глаза бесцветные, будто мёртвые, губы маленькие, потрескавшиеся, скулы сильно выпирают, а щёки впалые. Кожа бледная, как у мертвеца. В глаза бросаются её руки — ногти на них длинные и сломанные, создающие представление о когтях какого-то хищника. Накахаре на ум внезапно приходит мысль о том, что перед ним стоит Смерть. Правда, где коса? Ну, или хотя бы какая-нибудь книга, в которую она пишет умерших, что отправила на тот свет? Хотя, по слухам, Чуя помнит, что Смерть ходит в сосуде мужчины. Он носит чёрный фрак и в руке у него трость. Но это лишь по разговорам друзей-охотников. Не факт, что один из Всадников Апокалипсиса именно таков. Может, он сменил сосуд мужчины и теперь ходит в теле женщины. — Хочешь, я разорву связь? — неожиданно спрашивает Она, отрывая юношу от странных мыслей. — Связь? Какую связь? — Накахара непонимающе смотрит на неё, а потом почему-то вспоминает о Дазае. — Мою с… — Да, — Старуха тянет улыбку; кажется, будто Она потешается над ним. — Вашу. — Что? Зачем? — Накахара искренне не понимает происходящего, он даже не успевает подумать, чтобы ответить с точностью. — Нет, не хочу. — А он, похоже, что хотел, — Она склоняет голову вбок, опуская веки, изображая… разочарование? — Осаму? — Чуя хмурится, заметно напрягаясь. — Он просто играл, — становится видно, как Старуха злится, голос её меняется, движения становятся резкими. — Ему было, представляешь, скучно, было интересно, сколько раз он сможет вот так просто прощаться с жизнью. Давно я сказала ему, что делать так нельзя, но он воспротивился воле моей, за что наказан был не раз. У него было столько шансов исправить свои ошибки, столько времени, чтобы понять, зачем он здесь, — Старуха вновь переводит взгляд на рыжего юношу. — А ты понимал. Ты жил, ты наслаждался жизнью, во что бы то ни стало, а он… — Что, я не… — Знаешь, душа, — Она делает шаг вперёд, а Чуя — назад. — Я не сталкиваю своих подопечных просто забавы ради. Я заглядываю им в сердца́, чтобы знать, как сможет помочь одно сердце другому, пустому и покинутому. Вы необычны. Вы интересны. Но так, видит Всевышний, упрямы! — Ты объяснишь мне, где я, и что это за место? Я умер? Это Рай? Ад? Что это? Старуха глухо смеётся, опуская голову: — Ни то, ни другое. — Чистилище? — продолжает гадать Накахара, оглядываясь. Она вновь смеётся. — Ты из первого столетия ответил бы иначе. — Что? — Чуя, вздыхая, сдаётся. Старуха отворачивается от него, глядя себе под ноги. Она хмурит пушистые седые брови и водит большим пальцем правой руки по подушечкам других пальцев, будто что-то прощупывая на каком-то своём уровне. — Ты появишься через шесть лет. В Стране Восходящего Солнца, в… Токио. — В Токио? Но я не знаю, что… — Не волнуйся, ты не будешь помнить то, что был охотником. И нашу встречу тоже. — То есть… То есть, ты даёшь мне второй шанс? Это перерождение? — Восьмой шанс, если быть точной, — Старуха посмеивается, но смех больше походит на кряканье. — Ну, ну раз я ничего не вспомню, — пытается допытаться до истины Чуя, бегая глазами по стеклянному полу. — Ты расскажешь мне, что происходит? Она загадочно улыбается, прикрывая веки и приподнимая подбородок вверх. — У каждой души на этой прогнившей земле есть ровно девять шансов найти свою родственную душу и провести с ней долгие годы жизни. Счастливой, раз на то пошло, жизни, — Она оборачивается к Накахаре вновь. — Но Судьба, что стоит сейчас прямо перед тобой, не любит, когда души вмешиваются во временную ленту, совершая самоубийства или, ещё хуже, собственноручно убивают свою родственную душу. У Чуи округляются глаза. Так вот кого искал Осаму… Вот только зачем? Он сжимает руки в кулаки, напрягаясь, и подаётся корпусом вперёд: — Осаму в прошлом сделал что-то плохое? — Он обо всём тебе расскажет сам, — Она взмахивает рукой, и облака вокруг мгновенно превращаются в серые грозовые тучи. Поднимается сильный ветер. Становится темнее. Ночь сменяет день. — А пока постарайся не оплошать в следующей. — Хорошо, — Чуя сходу кивает, давая неосознанное обещание, но тут же опускает плечи, мгновенно понимая, как это было глупо. — Но… Я же не буду этого помнить. — Именно, — у Неё с лица не сходит улыбка. Она всё знает и… просто улыбается. Накахара хочет возразить, хочет спросить что-нибудь ещё, но как только открывает рот, пол под его ногами исчезает, и он начинает стремительно падать вниз. Перед глазами проносятся серые лохмотья облаков, мелькает яркая вспышка молнии, а некогда молчавшее сердце вновь начинает биться, как снова заведённое.В ушах эхом отдаётся звонкий смех Старухи-Судьбы.