Спазм

Пронеслись сотни мыслей. Плюс одна, которая застала врасплох, самая глупая из всех — каким образом побороть возбуждение?! Тео ясно распознал грейнджеровский настрой. Морально истощенная малышка настырно демонстрировала остатки боевого духа. В её приказном тоне не было издевательских ноток и злорадства, что навело Теодора на мысль: она вернулась и обратилась с волеизъявлением не для нового этапа мести, а ради личного самоисцеления. Именно по этой причине Грейнджер держала себя в руках и изо всех сил проявляла стойкость. Тео умилился, даже восхитился её поступку и решил во что бы то ни стало помочь ей добиться результата… хоть как-нибудь помочь, чтобы снять напряжение с её слабых плеч. — Ты услышал меня? — скрестив руки на груди, она крепко держала палочку и дотронулась кончиком древка до подбородка. — Да. — Чего ты ждешь? Тео в душе покраснел от такой детки. Чудо же! Но в самом дальнем уголке сознания появились опасение и трепет за исход сегодняшнего вечера, потому что он понятия не имел, как себя вести в данной ситуации. Нужна ли малышке его покорность, дабы успокоить её чувство вины за несправедливую любовь к своему же палачу или же ей требовался катарсис, чтобы освободиться от душевных мук путём сильного потрясения, которого она смогла бы добиться, используя доминирующую позицию?! Теодор стоял, изображая статую, и активно размышлял, но так и не пришел к однозначному выводу, поэтому пустил ситуацию по просторам импровизации. Расслабился, отчаянно надеясь побороть возбуждение и не испортить игру вульгарным стояком. По известной только ему логике обстановка не располагала к интиму. Тео вообще не был уверен, что Грейнджер прикоснется к нему… Гермиона мягко притопнула мысочком. В этом жесте Тео увидел намеренный показ его же привычки. Улыбнулся. Она изогнула бровь и плотно сжала губы в недовольстве. Ах да! В теории он должен был страдать за былые поступки. Тео быстро убрал лыбу, но глаза всё равно рисовали гамму позитивных эмоций, заставивших Гермиону сердито вздохнуть. Мелькнула занимательная идея защищать свою сомнительную честь и формально сопротивляться настойчивому ангелочку, но в итоге пальцы самостоятельно дотронулись до верхней прорезной петли тюремной рубашки. Шорох разбавил тишину, когда он пропустил парочку пуговиц и стянул её через голову. Холодок окутал позвонки, пустив легкий озноб. Он отбросил рубашку. Наклонился, чтобы снять обувь, но впереди раздался тихий голосок: — Подойди, — Гермиона указала палочкой на центр помещения. В молчаливом согласии, не нарушая зрительную связь, Тео подошел к стулу. В данный момент для него стало абсолютно необходимо добавить в подчинение немного дерзости, поскольку Гермиона всегда должна была помнить о его двуличном, противоречивом характере. Чем честнее он будет себя вести, тем лучше для Грейнджер. Он опустил глаза вниз, нежно провел ладонью по верхнему краю спинки стула и, обхватив рейку, резко отпихнул его от себя. Гермиона вздрогнула и проследила взглядом, как стул врезался в стену и перевернулся. В персик! Малышка среагировала моментально. Выпрямилась, отлипнув от стены, и приподняла палочку, испугавшись нового манёвра с его стороны, но потом вдруг отвела назад плечи и спокойно произнесла: — Я не боюсь тебя! Хорошо! Ещё больше сладкой мякоти! То что нужно! — Не боишься, — согласился он, сделал шаг ближе, но Грейнджер предостерегающе нацелила палочку, заставив остановиться, — мне нравится, что ты не боишься. Гермиона вновь облокотилась на стену. Сейчас они стояли друг напротив друга на расстоянии двух метров. Теодор внимательно следил за её лицом, которое было так же сосредоточено, как и его. Затем малышка неожиданно улыбнулась, мягко так, торжественно, словно придумала колкость и замечание. — Ты снова пытаешься манипулировать моими эмоциями, — кивнув на стул, Гермиона чуть ниже опустила палочку, — хочешь вызвать во мне желание показать отсутствие страха и провоцируешь на действия, но… Она прикрыла рот, специально возвышая интерес к продолжению, и удовлетворенно заметила, как заблестели его глаза. Теодор и вправду слушал учёного каштанчика так, как никогда не слушал ни одного преподавателя. С одной стороны, проницательность Гермионы всколыхнула каждый нерв до чувственного трепета, с другой, собственное бессилие перед ней ощутимо трепало нервишки. Ангелочек добил продолжением, с неба бросив ему на голову истину бытия: — Но мне не нужно ничего делать, — слегка пожав плечами, она медленно опустила взгляд вниз, остановившись на его обуви, — достаточно лишь попросить! Тео невольно засмотрелся на её лицо. Взгляд Гермионы стал цепким и жестким. Его тяжелый вздох сродни безоговорочной капитуляции завершил прения сторон. Тео кивнул в согласии, сняв решительную маску, и одними губами с рассеянной улыбкой вымолвил: — Попроси. Сощурив глаза, Гермиона ответила сквозь сжатые зубы: — Снимай всю одежду! Он выждал пару секунд. Ещё один вздох. Неспешно наступил мыском правой ноги на пятку левой, потом наоборот. Снял и отпихнул эспадрильи, ступив босыми ногами на холодный пол. Гермиона следила за каждым движением. Когда Тео ослабил шнурок на поясе, его заинтересовала её реакция на вопрос: — Зачем? — потянул штаны и наклонился, сняв их с лодыжек и отбросив в сторону. Больше одежды не было. Глаза медленно возвращались к привычной точке, являющейся личиком ангелочка. Сначала дело за малым, за очень малым, за очень-очень малым: встать ровно, выгнуть спину, расслабиться и показать себя… как-то непривычно при свете перед настоящей Грейнджер. Совсем некстати вспомнились развязные шлюхи под личиной малышки. Теперь Тео считал свои похождения настоящим преступлением и готов был собственноручно всадить себе нож за подобное кощунство. В те годы реальная Гермиона сияла на небосводе яркой, но недостижимой звездой, которая никогда не приласкает его своим светом. Тео шлялся по чёрным дырам, уповая на минуты блаженного самообмана, где он попадал под лучики любимой звёздочки в моменты оргазма, но настоящего света не чувствовал, получал лишь боль и желание опустить ноздри в новый порошок. Если бы Теодора спросили, то услышали бы, что за всю свою жизнь он сожалел только о своей измене. Данная мысль повлекла за собой следующую: ей-богу, Грейнджер достойна чистого члена. Подумал и приуныл… А между тем на него вовсе не пялились. *** Жарко. Каждая часть тела горела от приступа болевых спазмов. Судорожное сжатие икроножных мышц, ноющее ощущение в пояснице, жжение на запястьях… Гермиона зажмурилась, откровенно боясь услышать треск артерий, и с безысходностью нашла причину дискомфорта в нездоровом энтузиазме. Тело медленно, но верно достигало точки срыва. Предположив, что в ближайшее время она умрет от тромбоза глубоких вен, Гермиона подвела итог: ей нечего терять. Усилиями палача у неё был только Теодор Нотт с прицепом разрушительной и ущербной любви, приведшей её к коматозному состоянию. Посмотри… ты же хотела раньше, так смотри! Она открыла глаза, устремив взгляд чуть выше его головы. Боковым зрением заметила, что он смотрел на неё предельно спокойно. Перед тем как направить взор вниз, Гермиона сделала плавное движение палочкой. — Инкарцеро, — и услышала короткий вздох, когда вокруг его запястий вновь затянулась веревка, плотно сцепив руки перед собой. Тео поджал губы и наморщил лоб. Тонкая прядь волос сползла к щеке, и он по рефлексу дернул головой, но из-за влажной кожи волосок так и остался липнуть к лицу. Теперь Гермиона отметила, что шевелюра была в хаотичном беспорядке не только по причине недостаточного ухода, но и из-за того, что волосы быстро отросли за столь короткий срок. Вообще Теодор редко следил за волосами, собственно, как и за остальным внешним видом. Уголок её губ дрогнул, когда она вспомнила нелепый галстук… единственная вещь, которой он уделял внимание, да так уделял, что иногда наматывал второй узел, забыв, что уже сделал первый. Теперь, когда она оставила его без возможности сопротивляться, Гермиона пожелала узнать подробности его поступков, но сначала… — Если шевельнешься или посмеешь дотронуться до меня, то клянусь своими родными, я использую магию! — предупреждение возымело эффект, подействовало в совокупности с её взглядом, который заторопился вниз. Тео склонил голову вбок, не отводя глаз от её лица. Сам он не испытывал девчачьей ерунды вроде смущения и стыда. Тео никогда не оценивал свою красоту с точки зрения привлекательности для девушек, а временами считал, что мужчинам достаточно иметь пару яиц или хотя бы сохранить в целости одно. Остальное считалось вторичным. Когда он мучился наваждением сделать обрезание, то успокаивал себя дополнительной мыслью: если с членом что-то случится, то ангелочку на замену всегда могли прийти его пальцы, а уж при их потере он надеялся на язык… Пылкие речевые обороты про внешность он оставлял исключительно для рифмы и всегда связывал их с Грейнджер. Тогда-то и рождались глазки из сказки, да и губки сладкие манили загадками… Немое обращение к малышке казалось милым и приятным, но стоило Теодору задуматься об описании собственного лица, то результатом всегда являлся беспечный, задорный смех в подушку… или, если находило на уроках, то в плечо Драко, который в ту же секунду наглым образом отталкивал его резким изворотом, оставляя на ноттовском лбу свежий синяк. Несмотря на вполне благоприятную обстановку, Теодор хотел бы выразить своё недовольство по поводу совершенно ненужных веревок, поэтому вложил в интонацию немного нахальства: — У тебя не осталось родных, — приподнял руки перед собой и посмотрел на них кичливым взглядом. Снова промахнулся с ожиданиями. Исподлобья перевел взор на Гермиону. Вместо того, чтобы упрекнуть его в потере родителей или вспылить, она лишь плотнее сжала зубы. Придерживая палочку у груди, сделала маленький шажок вперед, склонила голову и тихо произнесла: — У меня есть ты, разве нет? Дыхание участилось. Тео опустил ладони вниз, а Гермиона сократила дистанцию, встав на расстоянии вытянутой руки. Его не устроил такой неожиданный и прямой ответ. За малышку говорили её глаза. Его слова сильно ранили её душу, но она справилась с эмоциями, только непонятно, кому доказывала безразличие: себе или ему?! Да и доказывала ли? Холод вызвал дорожки легкой дрожи. Он качнул головой в положительном ответе и сказал: — У тебя есть я. — Да, — шепотом протянула долгую гласную и сморщила лицо в неприязни, — ты, изменивший мою жизнь, — голова неспешно склонялась к плечу, как и глаза, скользившие по его телу, — вор, похититель и убийца. Нахмурившись, Тео вздрогнул, когда кончик палочки коснулся его ключицы, а Гермиона вернулась к зрительному контакту. — Убийца? — выдохнул полувопросом. Палочка обвела выемку кости и спустилась ниже, надавив на сердце. Гермиона сглотнула и поборола наплыв злости от его недоумения. — Ты убил Живоглота! Ах, верно! Он моргнул и опустил взгляд на её губы, которые скривились в безутешной скорби уголками вниз. Был ли смысл оправдываться? Он не знал. Кот погиб из-за его ошибки, поэтому любые объяснения были лишними. Гермиона искренне пыталась понять изменения, произошедшие на его лице. После её слов он изобразил печаль, потом впал в осмысление, теперь же смиренно, даже обреченно втянул в себя воздух и безмолвно кивнул. И всё? Если подумать, то уже не в первый раз, но… Нет, Гермиона не хотела сейчас думать о трагедиях. Кот был слишком дорог и любим. Если продолжить говорить о нём, то она точно дойдет до истерики. Да и палач опять приуныл. Какого дракла? — Ты назвал себя палачом, Теодор! — ещё один короткий шаг, Гермиона приблизилась. Чуть запрокинула голову, поскольку он был выше неё, и прямо посмотрела в глаза. — Почему? — спросила, обведя неопределенную фигуру на его груди. О Мерлин, хвала небесам, что детка заранее предупредила его не шевелиться. Ручонки так и норовили двинуться вперед, чтобы коснуться её живота и… всего остального. Тео знал ответ. Он представился палачом, потому что… — У меня не было иного выхода, кроме насильственного принуждения. Гермиона мысленно завопила на весь свет от такой иррациональности. Тео, будь он проклят, был идеальной партией для любой девушки, если бы не показывал маниакальных повадок. Да подойди он к ней с просьбой поболтать, Гермиона вмиг зарделась бы! — Ты должен был поговорить со мной! — кончик палочки значительно уткнулся в грудину. Теодор прикрыл веки, досчитав до пяти. Ха-ха, надо было такому случиться, что первый в их жизни… нет, второй в их жизни… разговор по душам уводил его мысли всё дальше от разума вниз к промежности. Малышка близка, горяча и неукротима. Наконец-то вникала в его внутренний мир и систему взглядов. Он ждал этого с момента их первого тесного контакта. Дождавшись, испытал возбуждение. Надавил руками на лобок, дабы не отвлекать Грейнджер от его глаз, а ещё задался вопросом: если вдруг детка совершенно случайно почувствует твердое тыканье на бедре, то это будет считаться нарушением её приказа? Вроде сам Тео не при делах, а контроль над озорной мышцей он попросту не умел сдерживать. — Детка, — спешно обратился с отрицанием, когда палочка спустилась к левому подреберью, — в тот момент я тебе ничего не должен был… — проглотил слюну и открыл глаза. — Почему ты не сказал мне? — О чём? Грейнджер глубоко задышала, теряя терпение. Направила взгляд на палочку. Тео наблюдал за ней с заметным скептицизмом на лице. Захотелось огня… Он опередил любые её слова собственным выпадом: — О том, что попал в твою глубокую трясину? — надул губы, подтверждая вопрос, и растянул левый уголок рта в усмешке. — О мечтах, в которых кончаю на твоё лицо в присутствии толпы? — правый краешек губ направился вверх к левому, когда малышка судорожно сглотнула. — О желании свести тебя с ума и трахать до нужной кондиции? — Нет! — повысила голос и вскрикнула, через мгновение пожалев, что сорвалась. Замотала головой и прищурила глаза, устремив взгляд на изогнутые, обветренные губы. Стук. Застучало быстрее? Нет. Это дефектная похоть с изъяном! Нет же! — Нет! — повторила и вздернула подбородок, отведя палочку от его тела. — Ты… — тщательно выбирала слова, — ты мог признаться в своих чувствах, — он на секундочку отвел взгляд и двинул челюстью, словно услышал то, чего не хотел, — мог сказать, что я нужна тебе! На этот раз он не спрятал раздражения. Закатил глаза и поморщился. Гермиона ухватилась за интересный поворот диалога и продолжила: — Почему ты не пригласил меня на свидание? — слова прозвучали с громким упреком. — Почему не предпринял попытки к сближению? Достаточно было лишь заговорить со мной! Почему? — сама не заметила, как подошла ближе, оставив минимальное расстояние, и приложила ладонь к его груди. Черт! Адское пламя! Теодор долго боролся с душевной болью от данных вопросов, которые преследовали его всю жизнь. Грейнджер не открыла новых фактов, лишь озвучила истину, давившую на него годами. Когда-то в тринадцать лет ему в первый раз пришла идея сознаться в чувствах, но даже тогда на периферии детского, неопытного сознания появилась тень морального уродства в виде желания прижать девчонку к стене из-за обиды за собственные, непонятные на тот момент чувства. Давило всё: чистокровный долг, невинность, болтовня друзей, проделки гриффиндорского трио, тревоги отца из-за скорого возвращения Тёмного Лорда, но из всех объективных причин, чтобы сдерживаться, Тео выбрал самую глупую. На третьем курсе, к его ужасу, он был ниже Грейнджер! Картина представала неутешительная. Если бы он прижал её в темном углу Хогвартса, то, скорее всего, получил бы кулаком по башке, да и свалился бы в обморок от позора, получив детскую психологическую травму, репутацию неуравновешенного подростка и дамблдорскую лекцию. — Я-я… — запнулся от быстрого потока мыслей и отвлекающей горячей ладони, которая поднялась к шее, — я не прикоснулся бы к тебе, если бы не услышал признание Уизли! — Я не об этом спросила! Почему ты раньше не рассказал о своих чувствах? — Потому что не хотел! — Это не повод для более изощренных путей сближения! — Какого ответа ты ждешь от меня? — Честного! Гермиону возмутил факт того, что он прятал глаза, перебегая зрачками с её носа до подбородка и обратно. Где-то далеко в сердечке она знала ответ, но не выразила осведомленности, потому что хотела услышать правду из его уст. Палач всегда был честен по теме своих чувств, но сейчас увиливал от главного источника всех проблем. А ещё сердился… почему? На кого? На себя? Гермиона не видела разницы между чувством вины перед другим человеком и угрызением совести перед собственными принципами. Нестерпимо требовалась правда, как глоток воздуха. Пришла на ум манера поведения, перед которой палач всегда выполнял её прихоти. Пока Теодор молчал, пустым взглядом смотря на губы, Гермиона заскользила ладонью по горлу и вернулась к груди, ощутив прерывистую работу легких, а второй рукой поднесла палочку к его щеке и смахнула прилипший волосок. Едва не отпрянула, когда его глаза приобрели глубокий зеленый оттенок, а сверлящий взгляд стал томным и алчным. Раньше она видела такое выражение, когда отдала ему свои конспекты… — Я намеренно испортил твою жизнь, детка, — она застыла, когда он показал циничную улыбку и наклонил голову назад, свысока посмотрев на неё из-под полуопущенных век, — если бы признался тебе, то не добился бы такого результата. Гермиона с горькой иронией хмыкнула и изогнула губы в презрении. Двинула палочкой над его бровью и, остановившись на переносице, надавила вниз, чтобы Теодор опустил голову и ровно посмотрел на неё. Он послушался, под глазами собрались мелкие складки кожи от лёгкого прищура, его губы расползлись в ехидном оскале. — Какого результата? — шепотом выдохнула, постаравшись сделать взгляд таким же острым и проницательным. Теодор облизнул нижнюю губу и оставил язык на серединке. Ответил через несколько секунд: — Ты играла со мной в любовь, когда не видела лица, и навсегда впустила в свои мысли, — шевельнул руками, соприкоснувшись с ней и заставив малышку задержать дыхание. — Ты добровольно отдала мне контроль над своим телом и получила удовольствие, невзирая на ненависть, — по её плечам прошла конвульсивная дрожь, а Тео шумно вдохнул, вобрав в лёгкие её аромат, — встретив меня в школе, ты наполнила сердце безмерной и преданной любовью, — он наклонил голову и едва коснулся её губ своими, — мы больше не играем, Гермиона, ведь ты показала мне эмоции, приведшие к финалу состязания. Ты разочаровалась, узнав, что Рой был твоим мучителем, а когда я снял маску, глубоко в душе ты испытала облегчение, потому что палач, проникнувший в мысли, и человек, разжигающий сердце - одна и та же личность. Он подался ближе к её губам и смежил веки. Дыхание на двоих, взаимное притяжение, его голос ласкал слух, но… — Н-нет, — Тео резко открыл глаза, услышав её тихий протест и ощутив давление палочки под подбородком. Моргнул. Грейнджер медленно выдохнула через узкую щелочку, затем облизнула губы и мягко улыбнулась. Тео выразительно выгнул бровь в досадной иронии из-за потерянного романтического момента. Неспроста же он стоял перед ней голым… — Ты пропустил важную часть, — Гермиона царапнула его кожу кончиком палочки и собрала смелость для заявления, — мы по-разному заботимся о близких, Тео! У меня появилось теплое чувство к тебе, когда ты держал в руках садовую локолопию, но сейчас я могу назвать ту эмоцию слабым влечением, которое спасло меня от смерти в подвале. «Этот цветок спас меня от палача» Тео вспомнил её слова в оранжерее и понял их смысл. О детка, как забавны насмешки судьбы! Несправедливы и характерны для роковых случайностей. Теодор задумчиво насупился и прикусил внутреннюю часть щеки, а Гермиона продолжила с печально укоряющей интонацией: — Мы прошли через все эмоции от ненависти до… помешательства, — Теодору не понравилась запинка и замена «любви», — но ты ошибаешься, если думаешь, что этот путь выделяет нас из числа остальных людей. Произнесла и вспыхнула азартом, потому что его лицо ясно выразило несогласие. Только посмотри! О боже, он действительно верил в свою безумную идеологию, где любовь должна пройти все этапы боли и злости, чтобы стать сильнее и крепче. — Тебе нужно было сознаться ещё на первом курсе! — Гермиона встала на мыски, поравнявшись с ним ростом. — Только в этом случае я полюбила бы тебя! Сука! Тео запрокинул голову, отстраняясь от древка, но внезапно Грейнджер по привычке завела ладонь в волосы на затылке и вернула его лицо обратно. — Слушай меня! — Замолчи, детка! — ответил так грубо, как только смог, но, по-видимому, больше раззадорил её, нежели напугал. Грейнджер скупо улыбнулась и выгнулась позвоночником, прижавшись к нему всем телом. — Я бы любила тебя безгранично и трепетно, — сбив дыхание, Тео вжал голову в плечи, а Гермиона прижалась лбом к его лбу, обняла за шею рукой с крепко зажатой палочкой, а вторую ладонь пустила блуждать по его телу, — безрассудно и чувственно, малыш, — он зажмурился от долгожданного прикосновения её пальцев к члену, — неумолимо и пламенно! Нет, нет, нет! Теодор знал, чего добивалась Грейнджер. Так же как и раньше, во время её первого визита, она ждала от него раскаяния, сожаления и признания вины. Её слова твердили о том, что все его действия были напрасными, что такого же результата он легко добился бы обычными ухаживаниями и нежностью… Успокой её! Ей необходимы свобода и покой! Скажи, что согласен… скажи, скажи… скажи, что ошибся, посадив её в подвал! А ошибся, потому что струсил признаться… Но нет, не было ни одного довода, с которым он согласился бы. Прошлое являлось мрачным, но по-своему прекрасным в его глазах. Если бы он вернулся к началу года, то поступил бы так же, толкнув её в кладовку Хогвартса. Истома окутала мышцы. Гермиона свела пальцы, обхватив плотным кольцом член, который заскользил по ладони, когда Теодор двинул бедрами вперед. Он поцеловал её. Специально нежно, словно прощался с лаской навсегда, а ведь так и было, поскольку, оторвавшись от губ, он забормотал в уголок её рта: — Безгранично, трепетно, безрассудно, чувственно, неумолимо и пламенно, — повторив её слова, он чмокнул в щечку и почувствовал, как напряглись её плечи от прозвучавшей уверенности в его интонации, — ты любишь меня сейчас… в разы сильнее, чем могла бы любить в иных обстоятельствах. Всевышние силы! Что с ней происходило? Теодор распахнул глаза, когда она резко побледнела, задрожала и сжалась каждым мускулом, словно её укололи сотни острых иголок. Ладонь непроизвольно сдавила член, вынудив Тео зашипеть сквозь зубы. Но потом рука вовсе исчезла, а к его груди прижалась волшебная палочка. Ты идиот! Знаю! Погляди! Что ты видишь? Вижу, как ускорилось дыхание, расширились зрачки и заслезились глаза. Ей больно. Морально давно уже, но с телом творилось нечто… — Малышка, — начал он. — Ублюдок, — вымолвила, понизив окончание жалобным всхлипыванием. Но она не заплакала. Покрутила головой, размяв шею, и вытерла ладонь о брюки, размазав капли его смазки. Тео проследил за этим жестом и мягко улыбнулся. — Малышка, — ещё одна попытка, чтобы сменить тему, — зачем ты попросила меня снять одежду? К счастью, она не воспротивилась и, постучав палочкой по его плечу, ответила: — По той же причине, почему ты снял её с меня в подвале. Занятно. Тео по-прежнему стоял с опущенными впереди руками. Случайно дотронувшись до эрегированного члена, рефлексивно провел по нему рукой… чёрт, понял оплошность только тогда, когда глаза Гермионы сверкнули опасным гневом. Быстренько отпустил и продолжил увлекательную беседу: — Я раздел тебя, чтобы заниматься любовью. — Мы не занимались любовью! Сомнительная, недостоверная поправка, но Тео подыграл: — Как скажешь, ангелочек, я избавил тебя от тряпья, чтобы трахнуть. Детка удивляла целый день, потому что не отвела глаз и коротко кивнула. И? Тео часто заморгал, как бы подгоняя её к продолжению, а она вдруг сказала: — Ты сам ответил на свой вопрос. Заморгал ещё чаще. И? И? И что? И какой был вопрос? С улыбочкой, слегка игривой и саркастической, он осторожно произнес: — Ты попросила меня снять одежду, чтобы я тебя… — Я тебя трахнула, Теодор! — исправила она. Он случайно прикусил язык, член дернулся в такт взбешенному пульсу. Кончить от душевой воды — нет уж, а вот от словечек ангелочка — вполне. Вероятно, он сам того не зная, тоже входил в клуб эстетов-девственников. В членство, в активное такое, зудящее даже, с венком ромашек вокруг ствола и подписью Грейнджер. — Согласен! — вырвалось случайно с таким нетерпением и счастьем, что Гермиона сделала шаг назад, испугавшись непонятно чего. Но все его порывы поутихли, когда она оставила на лице пустую мину и взмахнула палочкой: — Ты нарушил правила и дотронулся до меня, — вспомнила про недавний поцелуй. Веревка стала более тугой, на запястьях возникли ссадины. Тео произнес: — Я буду внимательным. Гермиона поправила кольцо на пальце. С расстояния провела взглядом от макушки до стоп и сказала: — Ты… — прочистила горло, — ты встречался со слизеринками? Рискованная тема. Теодор переступил с ноги на ногу, затем встал ровно. — Нет, я никогда ни с кем не встречался. Её бровь поднялась на миллиметр. Она собиралась кивнуть и перейти к следующему вопросу, но Тео тихо дополнил: — В привычном понимании. Она помедлила, но потом подошла, не забыв предупредительно зыркнуть на него настороженным взглядом. Странным образом его пылкий запал медленно менялся в сторону чувственного ожидания. Больше чем член, к малышке захотела душа. Успокоившись, он принял состояние комфорта в эмоционально правильной обстановке. Грейнджер тоже вела себя тихо и мирно, будто и вовсе не испытывала возбуждения. — Объясни мне, — шажок и вправо. Гермиона обошла его, встав за спиной. Теодор не двигался, смотря прямо перед собой, а потом задержал дыхание, ощутив кончики пальцев на затылке. Может, ложь — спасение? Нет, только не сегодня. Он не солгал раньше, не солжет сейчас. Никогда больше не солжет. — Была связь. Перед тем как продолжить, она спросила себя, нужно ли знать больше. Его ответ задел за живое. Ревность и гнев смешались в единый центр самых опасных эмоций. Приблизившись, Гермиона убрала палочку в рукав пиджака и положила ладони на его плечи, которые заметно напряглись от давления, но спустя пару секунд расслабились. — Секс? — голосок дрогнул, она мимолетно порадовалась тому, что стояла за его спиной и могла скрыть красное личико. — Да, — Тео закрыл глаза и держал себя под контролем. Ладони заскользили вверх к его волосам. Гермиона поднялась на мысочки, коснувшись носом его затылка. По коже пробежала теплая щекотка от её дыхания. — Сколько? — губки задержались на шее, а ладони направились вниз, обведя лопатки. — Что? — Сколько их было? — Гермиона опустилась на стопы и прижалась лбом к спине. Почувствовала ускорившееся сердцебиение и надеялась, что он не соврет… или соврет. Теодор наклонил голову, уткнувшись подбородком в ключицы. — Ангелочек… — Сколько? — повторила без шансов оставить вопрос без ответа. — Я не помню. — Тео! — Это правда, я не считал… было всё равно. — Мне противно, — тем не менее ладони спустились вниз, а дыхание обожгло спину. Тео невесело усмехнулся, поставив мысленную ставку: хватит ли ей решимости потрогать его ниже?! Хватило. На чуть-чуть. Когда ладони задержались на талии, а затем медленно опустились ниже, невесомо надавив на ягодицы, Гермиона прикусила губы и протяжно выдохнула через нос, пустив по его телу новый табун мурашек. Но грейнджеровской смелости хватило на короткий срок. Как только ладошки перешли на боковые части бедер, дыхание сравнялось с прежним, прерывистым, но легким. — Какие они были? Теодор сильнее вдавил подбородок в ключицы и буравил взглядом пол. Не моргал и соединил все органы чувств в одном осязании. Гермиона поцеловала его. Всосала кожу в выемке под лопаткой и, не стесняясь причмокивающих звуков, втянула в себя глубже. Место засоса начало покалывать и жечь. Тео звучно выдохнул, когда его обняли вокруг туловища и прижались всем телом. — Одинаковые, — и почти не соврал, вот только Грейнджер среагировала укусом в ту же область, которую старательно сосала, умножив болезненное ощущение в несколько раз. — Какие, Теодор? — на синяке закружил язычок и поднялся выше, очертив края лопатки. С тяжелым вздохом он запрокинул голову, приникнув затылком к её макушке. — Они были красивыми и худыми, с густыми каштановыми волосами, карими глазами и чарующими улыбками, — её руки замерли, а Теодор рассматривал потолок и отрешенно пробормотал, — прекрасными снаружи… Через короткую паузу Гермиона провела ладонью по его животу и отстранилась. Теодор выпрямился, а она обошла его и встала напротив. — Похожими на меня? Тео безрезультатно прятал глаза, в мыслях проклиная себя за порыв честности. Какого черта он вообще говорил об этом? Поставив себя на её место, ему бы в последнюю очередь захотелось бы слушать про Крама, Уизли и Маклаггена. Гермиона показала недоумение, но удивлялась не факту того, что его девушки были похожи на неё, а тому, как сильно изменилось выражение его лица, словно он что-то недоговаривал и волновался. — Они были тобой, — произнес осторожно, но разборчиво. Нет, малышка не поняла. Нахмурилась. Один, два, три, восемь, десять… — Т-ты… — начала, не поверив своим мыслям, и вытаращилась на него во все глаза. Да, малышка поняла. Помрачнела ещё больше. Один, два, три, восемь, десять… пятнадцать. По его мнению, данное заявление стало обидным, но терпимым. Было время, когда он совершал более несправедливые по отношению к ней поступки, но… Грейнджер отреагировала таким брезгливым ужасом, что Теодору захотелось ударить себя по голове за подобное признание. — Когда ты впервые воспользовался моим телом? Гермиона вновь и вновь тонула в чувствах отвращения, но установила определенную границу: ей противно всё, что он делал, но не он сам. Она специально так долго тянула с прикосновениями, ожидая от себя нравственного отторжения, но ей не было противно… наоборот, было приятно дотрагиваться до него. В этом противоречии крылась очередная трагедия, влияющая на её состояние и психологическое равновесие. Вопрос поставил в тупик по причине того, что он вообще не помнил свой первый раз из-за воздействия лихого зелья, от которого его потом долго выворачивало наизнанку. Когда? Он не знал. В тринадцать? Четырнадцать? Вроде бы летом на каникулах между вторым и третьим курсами. Да и сигаретку он тогда впервые попробовал, правда по неопытности прикурил не с того конца… Но главный его кошмар заключался в том, что Тео не помнил, когда получил первый грейнджеровский волосок. В редких случаях он прижимал в подворотнях похожих на Грейнджер девушек, когда совсем плохо было… — Шесть лет назад. Поёжившись, Гермиона зажмурилась и издала удушливый стон. В глазах защипало. Она сжала руки в кулаки, осознав, что будучи ребенком уже была опорочена скверным насилием, хотя даже не знала об этом. Преувеличиваешь! Отнюдь! Пусть он не трогал меня, но видел… Задолго до гнилой каморки он уже видел меня! О Мерлин, спал со мной и… За отвращением заискрилась обида. Значит, до начала их связи оскорбление и поругание не являлись абстрактными, а были реальными, хотя ранее Гермиона считала, что все его фантазии всегда оставались в пределах больного разума… «Сколько ты хочешь, Грейнджер? Обычно я плачу больше, чем просят» Теперь его слова приобрели ясность. Гермиона ощутила себя беспомощной и уязвимой. Не зная, что её внешностью пользовались подобным образом, она спокойно хранила чистоту и добродетель, а оказалось… Даже это он умудрился забрать! Открыв глаза, она посмотрела на него из-под хмурых бровей и стиснула челюсти. — Мне очень жаль! — сказал и резко закрыл рот, потому что Гермиона согнулась пополам, опершись руками на колени, и засмеялась. Горько, жутко, громко. — С-сколько боли ты ещё способен причинить? — пролепетала, заливаясь смехом и чувствуя удушье. Его зрачки в панике забегали по её телу. Гермиона склонила голову, перед взором появился уродливый пучок. Ничего лучше, кроме желания отвлечь её от истерики подобным образом, он не нашел. Протянул руки и быстрым движением выдернул боковые шпильки. Аккуратность не стала приоритетом, вместе с ними на пол полетели вырванные волоски. Вскрикнув, Грейнджер резко выпрямилась. Кудри упали на плечи, волосы защекотали щеки. Его неожиданный жест повлек за собой спонтанную реакцию на самозащиту. Палочка выскользнула из рукава, и раздался женский крик: — Эвердо статим! Легкая вспышка ослепила не хуже её испуганных глаз, которые упрекнули его в прикосновении. Сила заклинания ударила в живот, оттолкнув его от Гермионы. С тихим стоном Теодор врезался в стену и успел поблагодарить судьбу, что сполз не на пол, а на кровать… весьма удачное место. Уместное, он бы сказал. Койка стояла у стены, которая была второй по очереди для будущего числового художества, поэтому Теодор не собирался марать ценную поверхность своей бесполезной кровью. Свернувшись клубком, так и остался на кровати и прикрыл глаза, переживая боль в ребрах. Несмотря на легкость повреждения, появилась мысль притвориться мёртвым, чтобы лишний раз напугать малышку и доказать, как сильно она нуждалась в нём, но… Он открыл один глаз — получилась ненамеренная провокация, однако Гермиона не произнесла новое проклятие, а осторожно подошла ближе, крепко держа перед собой палочку. Из-за распущенных волос стало ещё теплее. Теодор задумался, почему она нацепила на себя столько одежды?! Свитер, как и пиджак, был плотным и тесным, создавал дискомфорт, но Тео смутно догадывался о том, что Грейнджер специально закрылась от его глаз, оставив на обозрение только лицо и руки. Боялась его прикосновений? Сдерживала себя? Отвлекалась на неудобства? Отвлекалась от чего? Пока он думал, Гермиона приложила свободную ладонь к своему горлу и поправила шерстяную ткань. — Я просила не трогать меня! — сказала, как выплюнула. Легкий взмах, тихий шепот заклинания. Ощутив давление магии, Тео не стал сопротивляться. Перевязанные руки поднялись вверх, прижавшись к изголовью кровати. Крепкий узел обвил их вокруг металлической перекладины. Слюна попала не в то горло, когда Гермиона выдернула подушку из-под головы, и отбросила её на пол. Тео прочистил дыхательные пути и глухо сказал: — В подвале меня это не останавливало. Гермиона прижала колени к краю кровати сбоку от Теодора. Оба восстанавливали дыхание. Невольно её задела мысль, что в лежачем положении он казался другим: простым, обыкновенным, неопасным. Потом она изменила мнение, подумав, что дело не в положении, а в наготе. Сама она всеми силами защищала себя от его манипуляций, и одежда помогла достичь результата. Чем больше у них различий в количестве одежды, тем лучше и безопаснее. Возвышаясь, она смогла не только успокоиться, но и показать ему более-менее серьезный, решительный и смелый вид. — В подвале… — выдохнула, наблюдая, как он обхватил пальцами перекладину изголовья и расслабил тело, — тебя ничто не могло остановить, — голос понизился до шепота, — да, детка?! — наклонившись, она положила палочку на пол. Смотря в одну точку на потолке, Тео глубоко дышал через сложенные в трубочку губы. Пассивная позиция была неизбежной и очаровательной, но Теодора беспокоила реакция Гермионы на его согласие. Ранние диалоги доказали, что она стремилась причинить ему боль даже в ущерб собственной совести, но секс априори не мог доставить ему страданий. Что задумала малышка, да и задумала ли — большой вопрос. Решил прояснить ситуацию: — У тебя есть план? — спросил и в мыслях чертыхнулся, потому что прозвучало глупо и наивно. Но, к его удивлению, Гермиона сразу же ответила: — Нет. — Тогда… — Я хочу посмотреть на тебя. О боже, интонация содержала нежность, от которой малышка сама же и вздрогнула, по всей видимости, сболтнув случайно. Слегка повернув голову в сторону для прямого зрительного контакта, Теодор прислонился виском к сгибу локтя и вытянул ноги, удобнее устроившись на спине. Краснел он редко, но ситуация показалась ему такой милой, а своё поведение настолько необычным, что лицо запылало. А вот эрекция наоборот спала, словно душа забрала себе самые важные мышцы, став главенствующей над всем организмом. Гермиона заметила всё… по крайней мере, он хотел, чтобы она заметила. Заметила, конечно, но в мыслях спросила себя — как такой человек смог уместить в себе абсолютно разные черты? И зачем? Обычно люди прятали свои порочные стороны, считая их недостатками, а этот… как он посмел явить их миру? Под миром она имела в виду себя, ведь палач всегда твердил о её важности и неповторимости. Для других — обычная, для него — важная. Заведя гриву за уши и оперевшись ладонью на кровать рядом с его головой, она прошептала: — Расскажи мне, — склонилась ближе и дотронулась до его волос, смахнув их со лба, — когда это началось? — прижала ладонь к щеке и смотрела за своим действием, игнорируя его взгляд. Как только он приоткрыл уста, большой палец соскользнул к уголку рта. Карие глаза застыли на губах, которые неспешно протянули слоги: — В поезде на первом курсе… — Нет, — палец обвел контур губ, остановив от продолжения, — когда ты переступил черту дозволенного? Теодора сильно отвлекали нежные пальчики, закружившие по лицу… обведшие подбородок, прошедшие по носу и векам… Он искал подсказку в её глазах, которые прощались с привычным оттенком в мутной пелене. Но Грейнджер не теряла себя, и он старался поспевать за ходом её мыслей. Какую именно черту? Черту, которую он перешёл после первой в своей жизни мастурбации? Черту, после которой поверил в любовь? Или же… Малышка приблизилась и, обхватив его за нижнюю челюсть, помогла пояснением: — Когда ты понял, что не сможешь остановиться? — в голосе зазвучали грубые нотки, соседствующие с горечью. И Тео вдруг понял простую истину — подобная манера поведения не доставляла ей удовольствие. Будь он на её месте, то давно бы кончил от чувства власти над прикованной деткой, но он не на её месте, Грейнджер не видела в этом ничего привлекательного. Одно озарение повлекло второе: — Ты сама сделала меня всесильным, — её ладонь дрогнула, установился глубокий зрительный контакт, — когда назвала моё имя, я понял, что не смогу остановиться. Воспоминание подвала всегда являлось самым сложным и тревожным. Гермиона могла бы прочувствовать каждую эмоцию, которую ощущала в тот момент, когда палач требовал назвать имя человека, ставшего её спасительной, тайной фантазией. «Он никогда на тебя не посмотрит!» Именно тогда он придумал план, как добиться внимания для Теодора Нотта. Подтолкнул её к этому! Как глупо, да? Ты защищала Тео от Тео! А ведь он был шокирован, когда услышал своё имя. Ха! Ты виновата! Ухудшила! Зеленый свет стал ещё ярче, ведь чувства палача в каком-то смысле получили взаимность и спровоцировали его на будущие действия. В этом не было моей вины! Он так не считает! Гермиона поставила руки по двум сторонам от его головы и залезла на кровать. Встала на четвереньки и, помедлив парочку секунд, аккуратно села сверху, опустившись на локти. Тео крепко смежил веки от короткого трения члена по грубой ткани брюк. Давление усилилось, когда Гермиона прижалась всем телом, придавив его промежностью. К сожалению, застыла. Открыл глаза. Почему-то наткнулся на едва заметную улыбку. — Однажды… — вымолвила и склонилась, коснувшись его губ своими, — палач сказал, что ты заскулишь подо мной. Из его горла вырвался полустон от многообразия возбуждающих факторов: её легкого движения бедрами, мимолетного поцелуя, собственной памяти прошлых разговоров со слепым ангелочком. Высунул язык, мазнув влажным кончиком по её нижней губе, и прошептал: — Ты научишь меня стонать, не так ли? Как он научил тебя… — Я хочу сделать с тобой то же самое, что он сделал со мной, — произнесла едва слышно и поцеловала. Пальцы надавили на его скулы, заставив приподнять уголки губ. Гермиона расслабила язык и углубила поцелуй. На смену подушечкам пальцев пришли ногти, опустившиеся вниз. Обведя изгиб подбородка двинулись дальше. Теодор выдохнул и случайно прикусил её губу, когда ногти надавили на нежную кожу горла. Она отстранилась, втянув большой глоток воздуха. — Тео, — одна рука держала равновесие, вторая отправилась вниз, проведя линию по туловищу, — попроси меня остановиться, — прозвучавшая интонация имела оттенок предупреждения. Первый звоночек. Он проигнорировал интуицию. Не ответил, лишь отрицательно качнул головой и, приподняв голову, зажал губами её нижнюю. Гермиона сомкнула веки, из уголка скатилась мелкая слезинка. Костяшки пальцев надавили на основание члена. Теодор ускорил движение губ, но она запрокинула голову, отодвинувшись от него. Секундных гляделок хватило, чтобы распознать второй звоночек, но… Он снова не придал этому значения. Гермиона обреченно застонала и склонилась к горлу, короткими поцелуями спустившись к ключице. Языком поводила по коже и продолжила ниже, задержавшись крепким поцелуем у сердца. Теодор инстинктивно двинул бедрами для стимуляции. Член заскользил по пальцам. Гермиона сместила большой палец, помассировав головку, и ноготком надавила на узкое наружное отверстие. Движение принесло в наслаждение легкую боль, вынудив Теодора поморщиться. Третий звоночек — это взгляд Грейнджер. Она приподнялась, посмотрев на его лицо, и повторила движение, только на этот раз увеличила давление, заскоблив ногтем по концу. Надавила на дырочку… И увидела, как сжались его ладони на кроватной рейке. Сам он направил взгляд куда-то за её плечо. По-видимому, понял. Протянул в горле заинтересованный звук, разбавленный смятением и негодованием. Закрыл глаза и вымученно улыбнулся. Гермиона не улыбалась. Больше нет. Осталась решимость. Из интонации исчезли фривольные ноты: — Теодор! — позвала. Что ж… он стёр с лица улыбку и открыл глаза, встретившись с ней взглядом. — Смотри и не закрывай глаза! — свела губы в тонкую линию. Он не ответил. Не было смысла отвечать. И так бы не посмел ослушаться. Только зрачки заблестели. Гермиона переместилась вниз, поставив колени по двум сторонам от его бедер. Не прерывая зрительного контакта, поднесла руку ко рту и облизнула внутреннюю часть ладони, смочив её слюной. Сомкнула влажные пальцы вокруг основания члена и заскользила вверх до головки. Мышцы напряглись, ствол стал более твердым и горячим. Теодор прерывисто задышал, ощутив распространяющийся по нижним конечностям жар. Второй рукой она медленно массировала мошонку. Однако исчезнувшее минутой ранее моральное удовольствие так и не смогло вернуться назад, ведь он понял, чего малышка добивалась подобными приемами. Когда эрекция стала нестерпимой, и её движения ускорились, тело задрожало на пороге скорой эякуляции. Гермиона резко прекратила стимуляцию, обхватила мошонку, прижав её к члену, и вложила всю силу в хватку, пережав основание плотным кольцом. От болезненного спазма Тео ударил подбородком ключицу, когда дернулся вперед. Нет, это была не острая боль, а далекая, ноющая, щекочущая, медленно терзающая гениталии. На лбу выступил пот, затылок несколько раз стукнулся о матрас. Она усилила давление, плоть увеличилась в размерах, сплетение вен изменило оттенок, с головки члена стекла прозрачная капля смазки. Из-за мышечного сокращения пережались тыльные вены, выпрямив ствол в идеальную вертикаль. Тео закатил глаза к потолку, но Гермиона подалась вперед корпусом и вызывающе спросила: — Больно? Ну… — Неприятно, — не солгал, потому что не считал это болью, когда-то сам баловался эрекционными кольцами, а тут всего лишь пальчики. — Останови меня! — совершенно неожиданно прозвучали умоляющие ноты, Тео посмотрел ей в глаза, однако подумал, что ослышался. Промолчал. Прикусил до крови губу, когда она свободной рукой так же сильно сомкнула пальцы в области крайней плоти. — Нет, — ответил кратко и решительно. Гермиона опустила взгляд на свои руки. Ослабила одну ладонь, скользнув пальцами от крайней плоти до головки члена и подушечкой указательного обвела кончик. О нет, самое чувствительное место горело больше всего. Любое прикосновение причиняло дискомфорт, увеличивая жжение. Тео направил жалобный взгляд на её лицо и… встретил такой же. Лишь на мгновение, но встретил. Грейнджер дернула головой, спрятав настоящие эмоции. Прищурила глаза. Сохранив зрительную связь, достала из нагрудного кармана заколку-невидимку. О нет, нет, нет, нет! О нет! Паника читалась по лицу. Теодор распахнул глаза, в которых сразу же защипало от попавшего в них пота… а может, слёз. Замедленным движением она поднесла невидимку ко рту и облизнула её. Спонтанная мысль — в каких таких источниках Грейнджер нашла данную информацию? Теодора накрыло шоком. Страха он не испытывал, скорее — тревогу. Гермиона повторила: — Останови! — Нет! Зажав зубами кончик шпильки, она потянула другую часть, выгнув заколку в кривую палочку. Тео забыл обо всем на свете и закрыл глаза, но потом вспомнил, что Гермиона запретила это делать, и широко открыл их, нехотя увидев, как она пустила руку вниз. Дыхание превратилось в протяжное сопение, губа кровоточила от укуса. Тео свел брови на переносице и смотрел. Узкий кончик заколки закружил по головке члена, а затем, сузив радиус, прижался к отверстию. Теодор упустил блеснувший в сознании вопрос: почему он никогда не занимался уретральной мастурбацией? И честно, не хотел бы заниматься. Ни сейчас, ни в будущем. Как-то мимо него пролетали слухи, что внутренняя поверхность уретры славилась особо нежными областями, годными для стимулирования, но такой опыт в его жизни определенно был лишним. Видимо, детка так не считала. Надавила на дырку и… — С-сука! Нет! — сорвалось с губ и улетело в просторы комнаты. Тео оглох от собственного возгласа. Он не был громким, скорее глухо вопящим. Голос пропал, сменившись шипением. И глаза! Закрытые. — Смотри! — пощипывание превратилось в пытку, когда Гермиона глубже вставила конец заколки. — Грейнджер! — он открыл глаза и часто заморгал. И… вот бывало ли такое, что тело полностью теряло чувствительность в моменты духовного потрясения? Тео думал, что нет, а оказалось… Она! Мой бедный ангелочек! Он увидел её и обомлел, потеряв связь с болью. Вообще боль потерял, потому что Гермиона тоже плакала. Не так, как раньше, а безмолвно и тайно. Он назвал бы её слезы мертвыми, если бы не чувствовал над собой живого человека. Самого любимого, доброго, нежного и прекрасного… В один миг он догадался, почему она просила остановить её. Гермиона хотела… — Останови меня! О великие маги! Она столько всего просила: исцелить, остановить… а для чего? Щёлк по извилинам. Тео вынырнул из оцепенения и застонал от новой вспышки боли. Опустил взгляд. Из отверстия, вокруг вставленной шпильки, появилась красная капля. Лучше бы она отрезала ему член. Нет, нет… не то! А малышку трясло. Она склонилась над ним, пустив на волю слезы, и в истерике закричала: — Попроси меня остановиться! Как я умоляла тебя! Я всегда умоляла, но ты не слушал! — сорвалась и вставила глубже, услышав влажный звук смазки, теперь из его глаза тоже потекла слеза. — Я просила, кричала и молила, но ты игнорировал меня! Теперь… — плечи конвульсивно дернулись, ладонь, державшая основание члена сомкнулась плотнее, Тео заскулил, — теперь ты попроси остановиться и… — её лицо исказилось в страдании, он пытался не упустить ни одной эмоции, хотя сам мучился от боли, — и… я-я… я остановлюсь… Возможно, он не расслышал, но… Гермиона крепко закрыла глаза, пустив ещё больше влажности по щекам, и вымолвила ломким, потерянным голосом: — Попроси, и я остановлюсь, п-потому что я другая… В этот момент он вдохнул жизнь. Абсолютно другую жизнь, поскольку прозрел в очевидной реальности: она права! Как бы сильно он ни желал сделать её такой же, каким был сам, Гермиона была другой. Верно, это не он хранил благородство и великодушие, а она! Всегда она! Поэтому он полюбил её! За идеальное сочетание внешней красоты, величия души и глубокого, возвышенного мировоззрения. Именно это она хотела доказать? Что же… успешно. Теодор больше ничего не испортит. Исцелит, обязательно исцелит. — Останови меня! — в очередной раз по ушам ударил крик её души. Теодор полюбил Гермиону ещё больше, хотя больше невозможно. Только бы всё сделать правильно… Секунда, одна, две, ещё боли… ещё и ещё. Он терпел ещё пять секунд. Гермиона в отчаянии свесила голову, направив на его лицо затравленный взгляд. Ладони дрожали, так и норовили отпустить… Он проглотил слюну, вроде бы сглотнул и кровь от прокушенной губы. Только бы правильно… Правильно… — Я кончу, детка. Грейнджер как дрожала, так и подавилась слезами, вылупившись на него ошеломленными глазами. — Что? — потерянный, глухой, сиплый голосок. Теодор испытывал адскую боль внизу. Кривая заколка была глубоко вставлена в уретру. Он выдохнул, заставив себя улыбнуться как можно шире. Она в изумлении посмотрела на его губы. — Не останавливайся, любимая! Ради тебя я совершу невозможное! Тео знал, что кончить в такой ситуации не сможет, да и в ближайшие сто лет он запретил себе ходить в уборную, но сказал: — Ты идеальна во всех отношениях! Я люблю тебя! — Нет, замолчи! Ты… ты должен… — Не должен! Что бы ты ни сделала, я не буду страдать, потому что вытерплю любое наказание и попрошу ещё! Неожиданным манёвром он оттолкнулся лопатками от постели и, чуть приблизившись, вымолвил: — Продолжай! Хвала небесам, её ладонь ослабла, выпустив мошонку. Гермиона не могла поверить ушам. Сама не заметила, как в бессилии наклонилась к его лицу, будто для того, чтобы лучше расслышать. Да уж, Нотт был непробиваем. Как часто он ей доказывал подобное… Да, а ещё он псих, забыла? Нет, на самом деле он никогда им не был… Кончики её волос упали на его плечи, когда Тео предельно приподнялся над кроватью. Прикованные руки напряглись от неудобного положения, но он всё-таки сократил расстояние, едва-едва коснувшись её носа своим. — Не останавливайся, киска! — Я… — она захлопала ресницами. — Вставь глубже! — Н-но… — Трахни меня, детка! — Тео… Две пары глаз сошлись на ровной линии. Тео протянул среднюю гласную ласкающей интонацией: — Глубже! И, к её самому большому изумлению, сделал резкое движение бедрами вверх, причинив себе неосторожную, изощренную боль. — Нет! — комната наполнилась женским рёвом. Всё произошло слишком быстро. Гермиона выдернула заколку и отбросила её на пол. Схватила себя за голову и пронзительно закричала, пуская на волю душевные терзания. Тео тяжело дышал, кожа стала бледной. Физическое состояние казалось ужасным, член так и остался бордовым и выглядел отвратительно. Головка была в крови. Но душа пела… наверное, он и вправду свободно мог назвать себя мазохистом. Бедный мой член! Бедняжка малышка… Но дружок был везучим, в отличие от Грейнджер. — Как мне заставить тебя раскаяться? — она ревела в ладони, сидя на его коленях. Теодор принял решение. Достаточно соплей! Ему не надоело, но если Грейнджер продолжит, то умрет от горя. В таких случаях ей требовался тандем из силы палача и утешения от однокурсника. — Ты не получишь удовлетворение от мести, Гермиона! — он приложил максимальную силу в руки, сумев немного ослабить веревки. — Теперь ты должна смотреть на меня! Данное заявление, произнесенное приказным тоном, быстро достигло разума, и Гермиона отвела ладони от лица, но затем… Она вскрикнула от неожиданности, когда он резко вытянул из-под неё свои ноги и, обвив их вокруг её туловища, грубовато повалил слабое тельце в сторону. Размеры кровати не соответствовали требованиям, поэтому Гермиона стукнулась плечом о стену, но всё же приземлилась на спину, а Тео неизящно перекатился на неё, накрыв тяжестью своего тела. Веревки туже затянули перекрещенные запястья. Тео прижал коленями её ноги и прогнулся, ухватившись ладонями за перекладину над её головой. Воспоминания… нет, боже, нет. Опять! Она закричала! Он снова делал это! Нет! Гермиона забила его по спине и замотала головой, а Тео уткнулся носом в её шею и… и всё. Била, била, кусалась, крутилась, время шло, и… всё. Силы иссякли. Она прикусила губы, спрятав их во рту. Он поцеловал её в местечко над яремной веной. Терпел жжение и боль в промежности, но в голосе не показал ничего, кроме ласки: — Я исцелю тебя, — смочил её горло собственной слезой, — я исцелю нас…