Точка зрения

«Представление о мире, каков сам мир, это работа мужчин; они описывают его со своей точки зрения, которую они путают с абсолютной истиной» -Симона де Бовуар

Skies ripped open by the sun Daylight comes but not soon enough Speed down your track in search of you Strapped to the back of what we do Anesthetize these troubled nerves Over to you to make it work

Hurricane(Bush) Небеса вспороты солнцем — Рассвет наступит, но не так уж скоро. Умерь свой пыл в поисках себя — Ты накрепко связана с тем, что мы делаем. Обезболь эти оголенные нервы — В твоих силах сделать все возможное для этого. P. O. V. Брайана Что вы делаете, когда кажется, что улыбки ваших детей вызывают в вашем сердце только боль? Как я могу быть счастлив новой жизни, приходящей в этот мир, когда это тот самый миг, чтобы покончить с жизнью, какую я знаю и люблю? Что это будет за жизнь, когда по иронии судьбы новый, красивый кусочек меня и моего любимого появится в тот момент? И когда я знаю, что именно я был тем, кто хотел бы, чтобы его существование было прекращено? Кем я стану, когда всё закончится? Кажется, каждый день тянется тягуче-медленно, мучительно, но при этом мне хочется продлить каждую минуту. Я хочу умолять колеса времени остаться там, где они есть сейчас. Если бы это случилось, я был бы тем, кто улыбается, глядя, как лица моих детей загораются в восторге. Я бы не возмущался жизнью, которая сейчас растет внутри моего любовника, но лелеял в волнении ожидание его прибытия. Тем не менее, время продолжает тикать, и ребенок пинается, движется, растёт и тянет саму жизнь из моего мужа каждую секунду. А дети остаются детьми, не обращая внимания на разворачивающуюся в нашей семье шекспировскую трагедию, продолжая радоваться каждому дню. Интересно, когда всё это прекратится? Но на самом деле, я не НЕ знаю. Я знаю точно, когда это произойдет. Запланированное кесарево сечение похоже на запланированное время казни человека, про которого все знают, что он невиновен. Завтра всё это может закончиться, для него, для нас, для нашей семьи. Он — тот, кто связывает нас вместе. Без него, я не думаю, что мы… что я буду в состоянии продолжать жизнь, которая отдаленно напоминает ту, что у нас сейчас есть. И это я даже не слишком драматичен. Я веду себя предельно реалистично. У меня были месяцы, а потом ещё месяцы, чтобы думать о том, что я буду делать, когда осядет вся пыль, и все наши воспоминания приведут нас в слепое, онемелое состояние бытия. Бытие — это не жизнь. Врачи дают некоторые шансы на выживание, как будто небольшого процента надежды будет достаточно, чтобы цепляться за неё, когда шанс разорвать нашу жизнь перевешивает эту ничтожную надежду. Смехотворна сама перспектива продолжать существование с маленькой жизнью и отказаться от взрослой, где спасательные смертоносные меры никогда не были нашим выбором. Однако его специалист делает вид, что это возможно. Вина за эту реальность — только моя и больше ничья. В этом танце, может, и участвовало двое, но потребовалась только одна идиотская оплошность, чтобы все танцевальные па забрали его жизнь. Это занимает всего одну минуту глупости, и тогда горе, страх и тоска создают такое стихийное бедствие, настолько разрушительное, что оно оставляет всех стоять на коленях, покачиваясь от изнеможения, или заставляет всех сдаться и уйти. Я никогда не умолял и не умоляю. Я должен был знать, что если я сойду на этот уровень, он продолжит быть тем человеком, которого я люблю. Он бы дал мне ответ, наполненный целостностью и силой, которая уничтожала всё ненужное вокруг него и очаровывало мою любовь к нему. Я должен быть тем, кем он меня считает, но этого нет во мне. Я не смогу возвратить себя к тому, что жизнь забирала у нас в последние тридцать восемь недель. И что ещё хуже для моей семьи, так это то, что мои дети потеряют не только своего отца, но они потеряют брата, ребенка, которого я знаю и люблю, как своего, но который никогда не был моим. Его биологический отец никогда не позволит ему остаться с нами, он ненавидит меня и, я думаю, сейчас единственный раз, когда он был рад не быть на моем месте. Желаю, не в первый раз с тех пор, как наши жизни переплелись, чтобы я мог быть тем Человеком, о котором он горюет. Должно быть хорошо, для разнообразия, оказаться непривычным персонажем в этой трагической пьесе. Предполагаю, что я мог бы быть достоин уважения. У меня так много вопросов, на которые мне отчаянно нужны ответы. Как я принесу новую, только что рожденную жизнь в окружении полного, тотального отчаяния и смерти? Как я буду отцом другого ребенка, который, несомненно, будет улыбаться? Как, черт возьми, я смогу жить без него? Он продолжает говорить мне, что не нужно терять надежду, как будто я не видел всех тех писем, написанных каждому из нас, что мы все будем получать в какой-то момент после его ухода. Который он уже принял, как истину. Как я могу быть родителем без него? Ничего из этого не было в моей идеально спланированной жизни. Опять же, его тоже не было, по крайней мере, в начале. Он не выглядит как прежний и не чувствует себя таким. Единственное, что на нем выглядит здоровым — это его постоянно растущий живот, но голый, даже он показывает налет заболевания. Синяки начали появляться на его теле шесть недель назад, и это был как раз тот момент, когда доктор сказал нам со счастливой ложной надеждой в голосе, что нам нужно «установить дату». Как будто мы все собирались пойти поесть мороженого или что-то вроде того, невероятно восхитительное, обыденное и в тоже время то, что мы вскоре сможем забыть. Его любимый Рокки-роуд*, полагаю, подойдет. — Брайан? Я поворачиваюсь и смотрю на него. Он улыбается мне, но улыбка не касается его глаз. — Да? Мой голос звучит так, как будто я задыхаюсь от грязной тряпки. Он, вероятно, не слышал настоящий тембр моего голоса очень давно… Я надеюсь, что это не пугает его так же сильно, как меня. — Иди сюда и почувствуй это. — Он протягивает ко мне руку, а другой откидывает в сторону три одеяла, прикрывающие его тело. — Я должен пойти проверить детей, — говорю ему. Мне больно смотреть на него и вообще прикасаться к нему, трогать его. Знаю, что я злой человек, не желающий чувствовать своего собственного ребенка в моем муже, но я не могу остановить желание сбежать. — Брайан, пожалуйста. Они отлично играют на улице и отлично проводят время со своей бабушкой. Ты не слышишь, как они смеются? Они счастливы. Они должны быть счастливы. «Они недолго будут такими», звучит невысказанное, но мы оба думаем об этом. Я завидую, беззаботности своих детей. Я не хочу, чтобы они были грустными; время для этого придет позже, но всё чего я хочу прямо сейчас, это быть с ними. — Да, им нужно быть счастливыми, — соглашаюсь я. — Они счастливы. Так что иди сюда, — шепчет он. Я глубоко вздыхаю и медленно приближаюсь к нему. Я очень осторожно сажусь на кровать. Он выглядит так, как будто сломается, если я сделаю неправильный шаг. Стараюсь отвлечься от синяков на животе, тех, что ребенок в нем неосознанно создает. Это больно. Такое не должно происходить. Я должен желать видеть движение, а не бояться его и не мечтать, чтобы оно прекратилось. — Брайан, просто, — он замолкает и делает глубокий вздох, — можешь ли ты прикоснуться ко мне? Я чувствую, что мое сердце разрывается, я чувствую, как нож перерезал мне горло и хочу умереть. Правильно, теперь я ненавижу себя ещё больше, чем когда-либо мог подумать. Смотрю сквозь слезы, чтобы увидеть его красивое лицо. Впервые улыбка достигает его глаз и он действительно похож на человека, на котором я женился. Тогда я чувствую, как ребенок движется под нашими руками. Он не тот человек, за которого я вышел замуж; он больше, чем тот, кем он был, он больше человек, чем я когда-либо буду. Его кожа все ещё такая мягкая, и я чувствую маленькую ножку под моей ладонью, затем коленку выпирающую из его тела, под его тонкой, пестро окрашенной кожей. В его глазах боль, и я хочу снова сердиться на него, но не могу. — Брайан, — он задыхается. Я киваю своей тяжелой головой, не в состоянии говорить из-за всех эмоций, которые сеют хаос в мозгу, и потому что я боюсь того, что скажу. Я боюсь этого урагана, бушующего в моем сердце. — Ты будешь, — он прерывается и смотрит на улицу, а затем возвращается ко мне и качает головой, — ты будешь также любить этого ребенка, правда? Я снова качаю головой, но я не знаю, двигал ли я ее вверх-вниз, или из стороны в сторону. Я не могу произнести ни звука. Я не могу думать, когда он смотрит на меня вот так. Я уже несколько месяцев не могу правильно мыслить. — Скажи мне! Его голос заставляет все мое тело содрогаться от страха, но я не могу пошевелить губами, потому что мне хочется сказать ему правду, но я слишком боюсь этого. Я не хочу причинять ему боль. Ещё большую боль… Дело в том, что я злюсь на ребенка, как только думаю, что его рождение значит смерть для человека, которого я люблю. Мне хотелось бы сказать ему, что я сделаю все, что в моих силах, чтобы защитить всех наших детей, как и он. Я хочу сказать ему, что умру для них так же, как он… — Да, — наконец выдавливаю из себя. Слово поднимает тьму во мне на несколько минут. — Я не смогу этого сделать, — говорит мой муж не в первый раз. Он берет меня за руку и сухими губами целует мои дрожащие пальцы. — Я знаю, — говорю я ему. И я знаю. Я действительно знаю. Знаю, потому что если бы это был я, я бы сделал то же самое. Но это не делает всю ситуацию лучше. Как и часы, которые стоят перед нами, которые будут направлять нас в завтрашний день. — Я люблю тебя, но я хочу, чтобы ты знал, что даже после моего ухода ты не можешь просто так… — Не произноси мне эту речь. Пожалуйста, не мог бы ты просто сказать мне, что с тобой всё будет хорошо? — Я усаживаюсь сейчас ближе к нему и касаюсь его лба, убирая невидимую челку с лица. Представляя, как стираю слезы с его влажных глаз. — Я никогда не лгал тебе, Брайан, — говорит он и берёт мои ладони в свои. Я никогда не мог сказать ему такое… — Я хочу, чтобы ты это сделал, — забираю руки прочь, подползаю ближе к нему и обнимаю, — пожалуйста, — умоляю его, — даю тебе разрешение, я прощу тебя, — трясусь всем телом, и чувствую как моё сердце вырывают из моего тела. Хочу, чтобы я был единственным кто умрёт. Только не он, это неправильно. — Я не могу, Брайан. Я не могу врать тебе, — шепчет он и мучительно поворачивается на бок, чтобы я мог вложить его тело в свое. О, Боже, я думаю он такой маленький, такой охуенно маленький. Я чувствую, что я едва в состоянии сдерживаться, когда затягиваю руки вокруг его груди. Потом он просит их опустить, сдвигает, пока не опускает их на круглый живот. — Я люблю тебя. Я буду любить тебя вечно, — шепчу я. Глажу рукой по его животу, и вот она, жизнь, снова движется под нашими кончиками пальцев, двигая нас вперед. И я чувствую, что могу это понять. Мне нужно это сделать. Я должен держаться. *Рокки-роуд — десерт из молочного шоколада, печенья и орехов