Дорога так далека( в этот раз)

Yes, there are two paths you can go by. But in the long run, there’s still time to change the road you’re on. And it makes me wonder - Led Zeppelin –       Всё болело. Это были не физические повреждения: пара треснувших ребер, порезы и синяки – та довольно глубокая рана через всю поясницу, кровоточащая на примятую траву. Правда была в том, что он легко отделался и знал об этом. Потому что это была Амара, и она не могла навредить ему больше, чем он ей. Не серьёзно.       Нет, болели не раны. Настоящая боль была глубже содранной кожи или мышц или костей. Она была в душе, или что там от нее осталось после всех этих лет. Она билась в агонии.       Сэм был мертв. Он был уверен в этом. Пацан уже слишком долго не двигался и количество крови, собравшейся под ним, было пугающим. Выставив спину, он лежал на боку, неудобно повернув голову, так что та перекрывала дорогу текущей крови. Может, так было лучше. Дин не думал, что может пережить вид безжизненных глаз Сэма еще раз.       Кас тоже, можно сказать, был мертв, если он, конечно еще был. Дин слишком поздно осознал, что они шли на самоубийственную миссию без единого доказательства, что их друзья были живы. Просто шли по слову долбанного Дьявола и Бога, от которого можно было ждать даже меньше, чем от короля Ада. Он не слышал вестей от Каса уже… уже слишком давно. Черт возьми, он должен был, по крайней мере, заставить Люцифера позволить ему объясниться, пока все не пошло по пизде. Позволить им сказать прощальные слова или еще что. Позволить ему спросить Каса: «Почему». Почему он сказал дьяволу да.       Теперь ангел (ангелы, оба? Боже, он надеялся оба) корчился рядом с ним, дрожа от боли, на которую Дин просто не мог смотреть. Трясущиеся пальцы были вдавлены в разорванный живот в попытке удержать внутренности, кровь и свет, который точно был чистой благодатью. Безуспешно, это была проигранная битва и они оба знали это.       Еще один пункт в список мертвых или ушедших друзей и членов семьи (по крайней мере, они заберут этого сукиного сына дьявола с собой в этот раз).       И еще была Амара. Она тоже проигрывала: он это чувствовал. И он чертовски ненавидел себя за это, но она тоже была причиной его страданий. Она должна была умереть. Бог собирался убить ее в этот раз, потому что она никогда не позволила бы снова себя запереть. Боль, которую вызывала эта мысль, была далека от физической.       Черт возьми, он ввязался в это, зная, что она должна умереть. Они пришли на кладбище (и почему это всякий раз было блядское кладбище?) прекрасно зная, что они собираются уничтожить ее или умереть, пытаясь. И вот что из этого вышло. И это было мучительно по многим причинам.       «Дин».       Он моргнул, отрывая взгляд от Тьмы. Это было тяжелее, чем он хотел бы признать. Кас глядел на него в упор, весь голубые глаза, пепельная кожа и капающая кровь. Дин снова моргнул. Он сдвинулся, пытаясь пошевелиться в первый раз с тех пор, как грохнулся об землю достаточно жестко, чтобы треснули те самые ребра. Это Кас смотрел на него. Он не мог сказать, как он узнал – это, в любом случае, было неважно. Этот отчаянный, грустный, виноватый и чертовски тоскливый взгляд принадлежал его Касу. Даже Люцифер не смог бы изобразить такие глаза.       Сожаление, наполняющее их, чертовски ранило. Он хотел сказать, что он в порядке (он не был), но был таким смертельно усталым. Одежда зашуршала, когда ангел пополз вперед. Позади он оставлял кровь и органы, и благодать. Дин хотел сказать ему остановиться.       В чем был смысл?       Он упорно продвигался. Ангел придвинулся к нему, страдальчески цепляясь одной рукой, другая придерживала живот, в то время, как он ухватился за траву с землей и подтянулся. Дин знал, это должно было быть ужасно больно. Его лучший друг загонял себя в могилу. Это должно было что-то значить: заставить его почувствовать что-то. Но Дин будто окаменел.       Когда Кастиель подобрался достаточно близко, Дин протянул руку и обхватил запястье ангела. Голубые глаза устремились на него.       «Время» - проскрипел он, содрогаясь всем телом. « В-время все еще есть, Дин».       Дин не знал, что тот имел в виду. Это были тяжелые, гнетущие слова. Он был уверен, что Кас ошибался: не осталось у них никакого времени. У ангела так тем более. Эти глаза, как однажды выругался Дин, могли смотреть прямо в его, сука, душу (и да, ангел же, так что, скорее всего, могли), теперь теряли весь наполняющий их раньше свет. Свечение меркло, по каплям просачиваясь в землю. Блять, Дин даже не знал, Кас или Люцифер тут планету удобрял.       Он должен был волноваться больше. Он должен был чувствовать…что-нибудь.       Дин сглотнул, чувствуя, как Амара собирает свою силу для еще одного – последнего - удара. Часть его, даже сейчас, желала спасти ее. Часть его была взбешена. Его брат был мертв. Его лучший друг истекал кровью прямо перед ним. Его душа болела за женщину, одержимую уничтожением грёбанной вселенной. Вся оставшаяся часть просто устала.       «Дин».       Кас опять двигался, теперь у него была цель. В спешке он оставлял большую часть…себя позади. Дин хотел сказать ему прекратить, а то ничего не останется. Слова застряли у него в глотке, когда он встретил взгляд ангела. Это все еще был Кас (и он не запаниковал от одной только внезапной мысли, что мог бы не быть). В этих глазах все еще была вся боль и несправедливость, с которой Кас сталкивался уже… ну, годы, на сегодняшний момент.       Только сейчас там было что- то еще. Там была решимость - ярость – которую Дин не видел с апокалипса. Шипя сквозь стиснутые зубы, Кас полз на разодранном животе. Хватка на запястье Дина усиливалась с каждым болезненным движением, пока пальцы, наконец, наконец, не достигли края никогда не заживающего шрама.       Что-то - и Дин не знал даже как описать это иначе чем яркое – вспыхнуло во всем его существе и захватило его. Оно затопило все, что было в нем, до краев, и он весь напрягся от неожиданности. В действительности, это даже не было больно. Просто слишком.       Он чувствовал больше, чем слышал во время передышки в битве. Замешательство Амары и тишина замерших клинков были так далеки. Рука Кастиеля нашла его метку и мир сузился до руки на его предплечье, их глубинной связи и этих голубых глаз.       «Кас».       Слово вышло резким и свистящим. Сказал ли он что-нибудь вообще? Он был таким же пустым, как и секунду назад, но в то же время он был чертовски переполнен. Что от него осталось, что не исчезло в той ревущей белой сверхновой, рождающейся в его груди, уже сходившей на нет. Ни за что, он не будет тратить последние мгновения на долбанные девчачьи сантименты с Ангелом Господним. Ни за, блять, что.       Когда ошеломляющее тепло вспыхнуло огнем, он больше не заботился о том, что вся его мужественность теперь сошла на радужные искры и блестки, потому что, черт возьми, Кас.       Глаза ангела были полны решимости, знакомой только Праведнику, и это было единственное, что он мог теперь видеть. Они светились бледно-синим светом жизненной силы Кастиеля: всем, что осталось. Его кожа была подсвечена внутренним сиянием. Синий струился сквозь сжатые зубы. У него был план; Дин видел это в его глазах, прежде чем свет залил все вокруг.       «Аве Мария», последний акт ебаной пьесы, и Дин сразу понял, что конец ему не понравится.       «Удачи, Дин».       Пальцы прижались к его лбу, размазывая кровь и благодать, оставляя торс открытым, позволяя жидкому свету пролиться вниз, на могилу. Дину хотелось зарыдать, остановить его, спросить почему, о чем он думал, что он делает-       Кто-то – женщина – закричал. Жар затопил его, его было так много, что он тоже закричал. Хватка на руке была такой, сука, жесткой и Господи Иисусе, Кас должно быть пытался вцепиться во все его существо одной грёбанной ладонью. Мир завращался и искривился, желудок, кажется, подскочил куда-то к горлу, возможно, вывернулся наизнанку и, святое дерьмо, он собирался отбросить коньки.       И потом была только темнота.