***
Алек сидел на крыше, устремив задумчивый взгляд на виднеющиеся неподалёку высотки. В теле чувствовалась противная слабость, но он предпочитал игнорировать её. Настроение у него было привычно подавленным. И для этого было несколько причин. Помимо привычного самоотвращения, Алек ощущал беспокойство за сестру. Изабель поссорилась со своим Джоном, и Алек интуитивно чувствовал — это серьёзно. Только она отказывалась что-либо пояснять. Не добавляли настроения и натянутые отношения с Магнусом. Когда Магнуса вызвали ночью, чтобы он помог Лексу, он ярко продемонстрировал своё недовольство. После того, как вывел из тела яд демона, Магнус объявил, что для спасения жизни Лексу требуется переливание крови ввиду обширной кровопотери. Так уж было, что в силу того, что они братья-близнецы, кровь Алека идеально подходила. И конечно же, он, не думая, пожертвовал свою кровь. Почему он это сделал? Алек не мог объяснить словами. И этому послужили даже не слёзы, застывшие в глазах матери, и не то, что Лекс спас ему жизнь. Просто Алек понял — он должен это сделать. Какой бы сволочью ни был Лекс, он — его брат, его родная кровь. И, возможно, именно она воззвала к нему. Одно он понимал чётко: Лекс должен жить. Что-то внутри замирало от ужаса и отдавалось тянущей болью от одной мысли, что Лекс умрёт. Алек был готов на что угодно, лишь бы тот выжил. И даже сейчас, глядя на небоскрёбы Нью-Йорка, он помнил тот ужас и беспомощность, когда смотрел на бесчувственного, истекающего кровью Лекса. Свой шок от осознания, что этот самовлюблённый, до крика раздражающий идиот закрыл его собой. Почти сутки Лекс не приходил в себя, заставляя Алека в душе сходить с ума от беспокойства. Эмоции, пожирающие душу, были столь сильны, что Джейс невольно косился на него, но спасибо ему — не приставал с расспросами. Стоило Лексу прийти в себя, он забыл дорогу в лазарет. Алек не был готов ни при каком раскладе вслух признаться в том, что беспокоился за брата. — Слышал, я обязан тебе жизнью? — Алек чуть не выматерился от неожиданности, услышав голос, болезненно похожий на собственный. — Ты закрыл меня от демона, я вернул тебе долг, — отозвался он, взяв себя в руки. — К тому же, родители не пережили бы твоей смерти. — Ой, вот только не надо говорить, будто они меня любят и прочий бред, — фыркнул Лекс. — И тем не менее, это так, — вздохнул Алек, снова ощущая горечь в душе из-за того, что разочаровал родных. — Да ну, — хмыкнул Лекс, в каждом звуке его голоса звучал неприкрытый скепсис. — Ты — их надежда на будущее, — тихо произнёс Алек. — С какой вдруг радости? — выгнул Лекс бровь. — С самого детства, с малых лет, меня готовили встать во главе Института, — произнёс Алек надтреснутым голосом. — Я, как старший сын, должен был стать их сменой. Жениться на подходящей девушке, продолжить род. Но… Я оказался той самой паршивой овцой в стаде. Не оправдал надежд. Гей — как приговор. Позор семьи. И теперь все надежды они возлагают на тебя. Надеются, что, закончив обучение, ты спасешь честь семьи Лайтвуд. Женишься на хорошей девушке, возможно, в будущем, займёшь пост главы Института. Он шептал, с надрывом выталкивая из себя слова, захлёбываясь виной и отчаянием. Алек чтил Закон, уважал традиции Сумеречных охотников. И то, что сам он выпадал их всех этих рамок, причиняло ему страдание. И последнее время всё это он снова ощущал особенно остро. А Лекс же не знал, смеяться ему или материться. Вот и ответ на вопрос, которым он столько времени задавался. Изначально он понимал, Лайтвуды нашли его не из огромной любви. Однако он и в страшном сне не мог представить, что его прочат в примерные семьянины, продолжатели рода и начальники этой богадельни. — Долго им придётся ждать и надеяться, — нервно хохотнул Лекс. — Не собираюсь я ни жениться, ни плодиться. Да и управлять этим местом желания нет. — Я понимаю, ты обижен на них, но всё же… — начал было Алек. — Понимаешь? — зло прищурился Лекс. — Да неужели? Ты, любимый сын, с пелёнок обласканный вниманием, и понимаешь? Перед мысленным взором Лекса калейдоскопом пронеслись все годы одиночества. Он вспомнил себя ребёнком. Вспомнил, как в детском доме приходилось буквально зубами выгрызать каждый лишний кусок пищи, как дрался до потери сознания, чтобы доказать своё право на личное мнение. Ему никогда не нравились порядки в приютах, всё общее, это ему не подходило, и он кровью, потом и слезами отвоёвывал право на что-то личное, только его. Помнил Лекс и то, как его впервые усыновили и сдали обратно после того, как он нечаянно разбил какую-то раритетную вазу. Тогда мир юного Лекса рухнул впервые. Он верил людям, которые взяли его к себе. Они покупали ему одежду и давали вкусную еду, и он наивно принял это за любовь. Было больно, когда ещё совсем мальчишка понял, что та проклятая ваза значила для них больше него. После он сменил ещё две приёмные семьи. Второй раз приёмные родители искали не сына, а бесплатную рабочую силу, и отказались от него, решив, что он слишком слаб. А третья семья хотела красивую, но бессловесную картинку. Ему вообще было запрещено открывать рот без разрешения. Только Лекс был слишком свободолюбив, и это не подошло приемным родителям. Всё это научило его рассчитывать только на себя и ценить свободу. И он ни за что не откажется от этого счастья ради Лайтвудов. — Я не знаю, почему родители так поступили, — потупился Алек, словно почувствовав, о чём думает Лекс. — Не ищу им оправдания. И всё же, они любят тебя… — Я быстрее поверю, что в небе летают радужные слоны, — мрачно изрёк Лекс, — чем в любовь Лайтвудов. — Они — твои родители… — Нет, — агрессивно хмыкнул Лекс, — они — твои родители, Алек. Для меня они всего лишь мужик и баба, которые когда-то позволили мне появиться на свет. Не более. Они чужие мне, и такими навсегда останутся. С этими словами он покинул крышу Института. А Алеку было, о чём подумать. Он любил отца и мать, но понимал Лекса. Они не имели права так поступать. Не соверши они это зло, у него бы мог быть брат, которого он любил. А так Алек еле терпел Лекса, и это было взаимно.***
Напряжённые мышцы ныли, но Клэри продолжала наносить удары по груше. Ранение Лекса выбило её из колеи. Она была зла на него за те слова, но когда подумала, что он может умереть, всё внутри затряслось от ужаса. Клэри была благодарна Алеку за то, что согласился стать донором крови, чтобы его на это ни сподвигло. Она боялась признаться в этом самой себе, но она привязалась к Лексу. Он занял то место в её исковерканной душе, которое когда-то занимал Джон. Клэри больше не хотела спать с ним, но отчаянно тосковала по его обществу. — Полегче, — услышала Клэри дорогой сердцу голос, — ты так рискуешь сломать кисть. Обернувшись, она увидела Лекса, болезненно бледного, но живого. Не думая о том, что делает, Клэри с разбегу обняла его. Ей было плевать, что, возможно, она в очередной раз проявляет слабость. Она была рада, что Лекс жив. — Прости меня, — произнёс Лекс, обнимая её в ответ. — Я идиот. — Согласна, ты идиот, — прошептала Клэри ему в грудь, — но безумно дорогой мне идиот.