Concordia

Маейв ступала латными сапогами по темно-зеленому берегу. Её плащ тащился вслед за ней безжизненной тряпкой, коей он всегда был. Когда-то развеваясь в самые триумфальные моменты своей носительницы или обрываясь лоскутами о тернистые кусты, он зачастую показывал ее настроение и ее боевой дух, намешанный, как кипящее-бурлящее зелье в ведьминском котле, с желанием привнести справедливости в этот мир. Маейв ступала латными сапогами по огромным сероватым валунам, потянувшимися растяжками-трещинам, вот-вот расколятся на кусочки под весом ее брони. Её высокий хвост, седые волосы, опоясанные длинным латунным кольцом, что сохраняло их в одном положении за спиной и помогало не мешаться в битвах, раньше блестели на солнце, и свидетельствовали о том, что этот бесстрашный воин, рассекающий на до миллиметра ровные и точные куски своей острой глефой своих врагов, никогда не ошибающийся и всегда побеждающий — девушка. Да, это точно. Испокон веков, Песнь Теней была никем иным, кроме воина, хоть начинала она совершенно с другой карьеры. С самого детства, она лишь хотела верить в лучшее, она хотела почитать, она хотела быть частью общины и принадлежать хоть к чему-то, потому идея вступить в сестринство Элуны опаляла ее сердце приятным теплом, что не затухало многие и многие года, пока она не проиграла Судьбе первый раз в своей жизни. Не смотря на ее старания и долгий, нескончаемый труд, перманентно на роль верховной жрицы — на самом деле остаться собой с другим званием, как она себя успокаивала — выбрали не её, девочку, у которой больше никого, кроме своих учений и брата, не было, но Тиранду, за которой охотились аж двое мужчин, которая прославилась; и славилась всеми подряд, словно была рождена быть удачливее, чем сама Майев. Подкупленные милым голосочком, приятной внешностью и относительным опытом в проведении обрядов и ритуалов Тиранды, так, ночные эльфы отняли у нее первое предназначение в жизни, для которого она карабкалась, как на заснеженную скалистую вершину, самостоятельно и безо всякой помощи. Но Майев не сдавалась. Но Майев тогда почувствовала прилив ярости — в первый раз. Злость собиралась у эльфийки в руках и лилась лавой по венам, постепенно, доходя до ее сердца, не выдерживающее высоких температур и поджигая языками пламени правое предсердие. Гнев контролировал ее разум, водил ее ниточками за подвешенные конечности, шаг за шагом, убитым врагом за убитым врагом. Эльфийка стала тренироваться пуще прежнего, пробегать впопыхах километры, ковать железо из своего тела, и все ради второго предназначения, что перевернуло ее жизнь с ног на голову. Даже не стоит говорить о том, сколько раз это происходило. Её стражи нагоняли полудемона и умирали все чертовой гурьбой, все до единого, все под одной его рукой, все под одним его желанием. Единственные дорогие ей товарищи, слушавшиеся ее приказов, как верные собаки, ведомые одним человеком, знающие по опыту прошлых своих сородичей и все равно бодро шагающие подле нее, только чтобы помочь, только чтобы подкормить ее своей жизненной энергией. Майев превращалась во что-то нестабильное. Майев стала настоящей бурей, или же взятой и Судьбою затянутой в эту самую бурю. У нее хватало сил для того, чтобы день сражаться, но ночью не было сил даже привести в порядок свои мысли и утихомирить огонь ненависти, пылающий в ней ярче самого Легиона. У нее не осталось ни единой капли того вменяемого сознания — бесконечные смерти, бесконечные проеденные верхом расстояния, бесконечно текущая кровь, пустые, стеклянные глаза мертвецов, разбитые надежды и крики всех тех, кого она лишила драгоценной жизни, прямо перед сном. Тысячи их, тысячи, если не миллионы. Перед сном Песнь Теней видела, как снова и снова сама предавала всех, кого могла. Оставляла Тиранду одну в той реке и лгала о ее смерти. Не верила никому из народа кровавых эльфов. Освобождалась от оков своей собственной тюрьмы, Акамой или же Джеродом. Стыдилась Джерода только потому, что он не выбрал великий путь, допустим, похожий на ее собственный. Юных претендентов на службу в Стражи, весело поднимающих руки и проходящих тесты на боевую подготовку. Такое далекое-далекое время, когда ее мама еще была жива и часто проводила с ней время. Такое далекое-далекое время, когда Иллидан, пронзенной её глефой, бездыханный, лежал на черно-зеленых платах. Что-то тогда внутри нее точно прекратило ту бурю и потушило тот огонь, обратило все в пустоту, прах и пепел. Все ее помыслы и планы улетучились куда-то в глубокое небо Запределья, заходя за стратосферу. Её боевой дух, уходящий за пятьдесят километров вверх вслед. Больше Предатель никогда не вздохнет. Больше Предатель никогда не впустит в землю дребезжание своими тяжелыми шагами. Больше Предателя Судьба не утянет далеко-далеко от Майев, заставляя ее мчаться и мчаться за ним, задыхаясь и давясь воздухом. Больше Ярость Бури никогда не рассмеется (она помнила этот смех наизусть) над ее планами, не взмахнет своими отвратительными демоническими крыльями и не скроется в небесах. Больше предназначение Майев не встретит ее снова так, будто он был готов. Ее расщепляющийся и раскалывающийся, как некогда единый материк Азерота, разум, тогда чуть ли не заставил ее расчленить даже тех, кто помог Стражнице убить Ярость Бури. Не для того, чтобы они были свидетелями ее совершенно неправильных, пустых, никак не ожидаемых ею эмоций (“Я убила Иллидана! Я убила Иллидана!”), а для того, чтобы больше вовсе не существовало тех, кто снова лишил ее смысла жить… Эльфийка садится на целый, не потресканный валун, и ее ноги отдают неприятной, саднящей болью, как будто она провела на них слишком много времени. Хоть ей и самой иногда казалось, что у ее натренированного, выкованного в пламени тела нет настоящего предела, сейчас же ее что-то заставило.. Остановиться. Отдохнуть. Вдохнуть морской бриз и открыть глаза пошире, чтобы увидеть игривые, маленькие трепещущие волны под нежным светом луны, словно дети, играющие под добрым надзором своей матери. Увековеченные в ее памяти битвы оттеснили все то прекрасное, что дарила ей природа тогда, когда в ее приключения было ни крупинки приятного, а сейчас eё сознание трогало такие миролюбивые картины… Однако думала она, все равно, главным образом о своей безумной жизни. Безумной воительницы, коей она являлась. Закрывая глаза, она словно видит перед собой вход в Круговерть Пустоты — эдакий лимб, только для заблудших, неверных душ. Вроде как, туда и должна была попасть душа Иллидана после его смерти. Это так странно, но сейчас память Песни Теней совсем не хочет воспроизводить те самые отрывки. Ту самую, одну-единственную смерть, что была ценою в десятки жизней таких, как она. Вместо нее, Майев возвращает глубокое-глубокое воспоминание, что ей уже никогда не суждено забыть. Дымящиеся цветом скверны глаза под темной повязкой. Руки с длинными черными когтями, плотно и крепко обхватывающие решетку. Вкус сырости и слякоти трезвонят на языке так же, как запах ржавчины и металла в носу. Стражница смотрит в ответ и хочет гадко ему улыбнуться, но не может. Не может и все. Что-то в его взгляде было, что ее останавливало каждый раз. Она обладала возможностью запросто перемещаться назад во времени, снова и снова смотреть в эти ненавистные глаза, но даже после стольких событий в жизни обоих, даже после его смерти, она не посмела ему тогда улыбнуться. Иллидан всегда молчал. Молча слушал все ее рассказы о Стражах и о мире, который она повидала за все это время. О мире, который предстоит поведать позже. О ночном небе и богине Элуне, о лесах Калимдора и Тельдрассиле, что на тот момент она не считала жалкой копией Священного Дерева. Никогда не улыбался ей тоже, хоть она и никогда не пыталась пошутить. Между ними тогда, во время его заключения, царило настоящее согласие. От Майев, как бы то ни было странно, желание без толку пытать предателя оторвалось и рассыпалось в щепки в первые три дня, как она видела его сдержанное и холодное выражение лица. Она и сама до конца не понимала, почему решилась поведать ему все, о чем были ее мысли, куда скиталась ее душа в темные ночи и как она предвкушала, будто радостный оленёнок, что может ее ждать в будущем и каких высот достигнут ее Стражи. Иллидан никогда не отстранялся от прутьев своей клетки и не отворачивался от нее, когда Майев рассказывалаа то, что не рассказывала никому. Он просто слушал. Всегда слушал. А затем весело и счастливо, они оба забыли про то, что такие моменты между ними когда-то давно вообще происходили и просто вернулись к старому. Но как же ей хотелось, чтобы он их помнил. Чтобы он вспоминал про них с этим щепетильным чувством и ощущал, как все внутри обворачивается словно в туманные объятия и успокаивается. Майев срывает желтый одуванчик, растущий неподалеку, и позволяет въедливому растительному соку стечь по ее любимой броне, а затем завязывает на стебле цветка тугой узел и продолжает теребить его в руках. Не было и единой толики надежды на то, что Песнь Теней имела хоть какую-то ценность в его жизни. Теперь Иллидан, в отличии от нее, успешный лидер, ведет свои войска охотников на демонов вперед, к окончательной победе над проклятым Легионом. Теперь Иллидан — важная шишка, по рассказам, как она слышала, расхаживающая по космическому кораблю дренеев и ведущий кампанию против демонов на Аргусе. Теперь Иллидан просто, черт возьми, жив благодаря Гул’дану, сделавшему этим единственную хорошую вещь за свою жалкую жизнь. Теперь её предназначение снова сможет посмотреть ей в глаза с былым болезненным желанием защитить свой родной мир, о котором она так мечтательно ему рассказывала в темнице. И все же, на Расколотом Берегу, Майев стыдливо славилась среди остальных как и хорошим бойцом, так и местной сумасшедшей, фанатичной женщиной. Женщиной, что уместила всю свою суть в одном-единственном полудемоне, посвятившей всю свою бедную жалкую жизнь уже давно завершившейся охоте. Раскрывшей случайно своему самому заклятому врагу, Предателю ночных эльфов, и по совместительству самому ближайшему и дорогому существу в мире, Иллидану Ярости Бури, все свои тайны, все свои стили боя и ничем не омраченные крики после победы. Возможно, она хотела бы, чтобы никто иной, как Иллидан, убил бы ее в честной схватке. Чтобы ни она, ни он не поддавались друг другу, и чтобы Майев ясно бы ощущала, что ее время пришло, прощаться со всеми и покинуть Азерот. Но только после того, как они смогут вместе защитить его, конечно... За спиной раздаются ну до боли в ушах знакомые, увесистые шаги. Погруженная в размышления, воительница к ним не прислушивается первое время, а когда наконец замечает, то с интересом выжидает реакцию своего тела, в которое словно с ее молодости было вшито учащенное сердцебиение и руки, стремглав хватающиеся за глефу в порыве ненависти, когда она слышала именно эти, никакие иные, шаги. И на удивление самой себе обнаруживает, что не чувствует абсолютно ничего. — Тебе не кажется, что здесь как-то.. пусто? — неожиданно и совсем тихо начинает говорить Ярость Бури. Майев кажется, что она недавно все же слышала его властный и громкий голос, не терпящий пощады и отдающий приказам иллидари там, на склоне, и тот голос совсем отличается от того, которым он сейчас начал с ней разговор. — Эта зона в последнее время особенно пострадала от атак. Теперь здесь вообще ничего не растет. Он окинул взглядом близлежащую траву и снова воззрился на свою бывшую стражницу, что повернулась к нему для ответа. — И что ты предлагаешь? — она пугается своего собственного голоса, звучавшего намного тверже и хриплее, чем спокойный голос полудемона, и моментально говорит чуть тише, — Посадить тут дерево? Иллидан протяжно хмыкает и снова обводит местность своим пылающим зеленым зрением. Чуть надавливает на почву копытом, проверяя ее на что-то. Майев молча и недоуменно наблюдает за его действиями, уперевшись руками в поверхность совсем близко к его ногам. — Это, конечно, больше по части друидизма какого-то. — усмехаясь своей совсем несмешной шутке, он продолжает, — Да и вряд ли оно здесь долго продержится, но ведь можно постараться его отгородить. Секундой позже, он протягивает свою ладонь эльфийке, предлагая помочь ей встать. — Издеваешься что ли? — Майев неодобрительно смотрит на предложенную ей помощь, поджимая губы и наклонив голову, за которой в теории не должно быть видно ее заинтересованного взгляда. — Нет. Я, вообще-то, как никто иной знаю, что тебя посреди ночи разбуди - и ты вскочишь, со всей прыти ринувшись драться. Так что хватит упрямиться и пошли посадим дерево, Майев. И Майев послушно дотрагивается и опирается на его руку, чтобы встать. Эльфийка снимает шлем, перчатки и плащ, оставляя их где-то в гарнизоне Армии Погибели Легиона, отдает свою глефу на хранение и покупает за два медных семена дуба у какого-то дренея-торговца, а затем направляется к Иллидану, что ждет ее с ведром воды у безопасного участка рядом, куда никто обычно не ходит. Она выкапывает голыми руками ямку, кладет туда семена и закапывает их обратно, и полудемон осторожно поливает это самое закопанное место. Позже, он помогает ей вымыть в, как оказалось, ледяной, холодной, солёной воде свои руки, что неприятно щиплет ей мозоли, однако ей же терпеть не в первой такую мелкую боль. Вместе, Стражница и охотник на демонов пытаются как можно неприметнее отгородить и защитить осколками камней будущий дубовый росток, и потом уходят к тому же самому месту, где раньше в одиночестве сидела Майев. И теперь, они оба могут почувствовать все тот же соленый бриз и увидеть игривые волны, а ее гложет интерес — что если Иллидан сейчас задумается о том же, о чем и она думала тогда? Может ли в его памяти всплыть те самые их моменты или их нелегкие судьбы, так тесно переплетенные друг с другом? В любом случае, ей совсем не хотелось, чтобы Ярость Бури сейчас молчал. Только не сейчас, только не в этот самый момент, когда они смогли уединиться и имеют возможность обсудить все в их отношениях раз и навсегда. — Скажи, а почему ты выбрал тайную магию, а не магию природы? — Зачем она только решила из всех возможных вопросов задать такой щекотливый вопрос, ради которого было очень трудно притвориться, что изначально не знаешь ответа? — Скажем так, это было не совсем для себя самого. Это было скорее попыткой быстро преуспеть в чем-то, чтобы приятно удивить. — Иллидан невольно хмурится, вспоминая свои самые первые столетия, и вдруг чувствует, что его предплечье крепко обнимают, а на его плечо ложится беспокойная, усталая, тяжелая голова. — Я понимаю.— все же узнав что-то новое и при этом такое больное из его ответа, полушепотом отвечает ему Майев.

Издалека кажется, что их черные и белые волосы, сплетающиеся вместе, похожи на инь и ян.