Впадая в безумие

      Инстинкты работали на пределе. Ей нужно было выжить и вернуть Эрена из лап этих поганых похитителей. В нее посылают очередь из пуль несколько раз, Микаса еле успевает увернуться, чтобы ее не задело. Удача, сноровка или безграмотность в обращении с оружием со стороны противников, а может и все вместе, позволяют ей выйти целой из этой стычки. Но ей плевать. Она не выполнила свою главную миссию: защитить Эрена Йегера. В который раз она облажалась. Перед собой.       Слишком жестко приземляется на вымощенную булыжниками мостовую, чувствуя сильное секундное напряжение в голенях и снова хочет рвануть вперед и выпустить тросы УПМ. Но непреодолимое препятствие врезается в грудь, не позволяя сделать и шагу. Микаса опускает взгляд, а после переводит в сторону, понимая, что ее остановил капитан. В обеих руках он держит клинки, поэтому сдержать ее, чтобы не ранить, будет трудно. Она это понимает. И он ее не ранит. Регенерации, как у Эрена, у нее нет, а здоровые и целые солдаты сейчас на вес золота.       — Хватит! Отступаем!       Интересно, на что он надеялся? Что она с легкостью последует приказу?       Скорее всего нет, потому что он сразу меняет свой локоть, врезавшийся ей в грудину, на захват, буквально окольцевав ее и чудом не задев лезвиями. Она извивается, рвется вперед, чувствуя, как напряглись руки капитана, да и все тело, потому что он и на дюйм вперед не сдвинулся. Она в ловушке, из которой не сможет выбраться.       Цокот копыт перестал слышаться, видно лишь легкие клубы еще не улегшейся пыли. Они ушли.       — Эре-ен! — с болью вырывается из ее груди, а из глаз брызгают слезы, девушка смыкает веки, чтобы не разрыдаться.       Микаса чувствует слабость в теле и медленно оседает на колени, выпуская из рук оружие. Ее больше никто не держит.       Она слышит лязг металла, вернувшегося в коробы, но больше не предпринимает попытку преследовать похитителей. Ее тело как будто опустошили, вырвали все мышцы, оставив остов с нервами.       — Я опять оставила его… — глотая слезы, тихо выдавливает она, но знает, что Леви все еще здесь, рядом и может ее прекрасно слышать.       — Я чуть не оглох, дура.       Легкий укол вины практически не чувствуется. Ее мысли заняты другим.       — Прекращай самокопание, ты бы не смогла ему помочь.       В его голосе нет и капли сожаления, словно он уже наперед знал результат этой неравной борьбы.       — Я бы могла убить их! — хрипло вырывается из нее, и кончики пальцев рук начинает покалывать. Перед ней встают картины прошлого, на руках чувствуется теплая кровь, и Микаса переводит горящий взгляд на ладони.       Кроме покрасневших подушечек пальцев и пыли, на них больше ничего нет.       Леви хмурится, наблюдая за действиями подчиненной, ему ни раз доводилось видеть такое.       Мужчина понимает, что в ее голове уже созрело другое видение происходящего. Возможно, как она перерезает этим ублюдкам глотки, измарывая руки в вязкой горячей влаге, которая не испарится через пару мгновений, а останется и окрасит воду, где ее будут смывать в противный розовый цвет. Разбивает их головы о твердую деревянную поверхность повозки, разрывая кожу от силы удара и загоняя в изувеченную плоть мелкие деревянные щепки. Сбрасывает противников с повозки, заставив тех катиться по камням и получить переломы и сотрясения, помимо ушибов и кровоподтеков. Как она падает на колени перед потерявшем сознанием Эреном, точно, как сейчас, и гладит его по волосам ладонью, измарывая их в крови и грязи, которыми покрыты ее руки, вглядываясь в безмятежное выражение его лица. Но чувствует себя спокойно, понимая, что выполнила свой долг.       К сожалению, Леви понимает, что помочь словами у него не получится, ей придется это пережить, успокоиться, принять и собраться с силами.       — Они не станут убивать его сразу, у нас еще есть шанс добраться до Йегера.       Он кладет руку ей на плечо, чтобы поддержать. Это, казалось бы, бесполезнейшее прикосновение, приводило в чувство ни одну сотню солдат и простых людей. Но что оно значило? «Я понимаю тебя», «я такой же, как и ты», «ты не один в своей беде»? Что? Что именно оно значило? Передавало ли душевные силы утешающего разбитому морально? Леви не мог сказать точно, но знал, что это работает и не гнушался такого прикосновения, даже к себе.       Когда он был еще ребенком, не познавшим мир, но безжалостно искалечивающим других людей в Подземном городе, он попал к единственному в их местности врачу, сосланному сюда в качестве наказания за какие-то прегрешения перед государством. Изувеченные нравственно души этого клоповника выделили ему одно из самых лучших помещений в Подземелье, видя, как тот пытается выходить максимально возможное количество ребят в своей крохотной коморке за простое «спасибо». Леви понял еще тогда, что людей восхищает, когда кто-то выполняет свой долг, понимая, что не получит какой-то материальной выгоды.       Пока Кенни ютился на стуле у шаткого стола, залитым чернилами и заваленным различными бумагами, Леви сидел на стуле у окна, на подоконнике которого лежала какая-то замаранная временем, но чистая тряпка, явно не раз кипяченая и выглаженная. На ней был металлический лоток, ножницы, что-то похожее на нож, изогнутая иголка, похожая на крючок, и пинцет. Несколько обычных тряпок с бинтами, в каком-то непонятном свертке. Темные флакончики с оранжевой жидкостью и с крепким алкоголем по запаху.       Мальчик смотрел на кожу своей руки, покрытую непонятными белыми волдырями, после того как лекарь ввел из шприца, как он выразился, анестетик. Кенни сильно заинтересовало, откуда у бедного врача такое вещество, на что тот лишь неопределенно хмыкнул, но сказал, что использует такое только тогда, когда работает с детьми, взрослым он может дать какую-нибудь деревяшку, чтобы зажать ее зубами или напоить чем-нибудь крепким.       Леви пару недель назад попался под горячую руку какого-то торгаша, тот пьяный размахивал ножом и зацепил предплечье мальчишки, вступившего с ним в драку. Вскоре рана загноилась. Кенни, понимая, что дело худо, решил отвести воспитанника к местному лекарю.       Пока анестетик входил в силу, врач принимал другого пациента, отведя его в дальний угол комнаты. Он тихо задавал вопросы, внимательно осматривая человека и выслушивая его ответы, постоянно держа его руку в своих, лишь качая головой из стороны в сторону по окончанию беседы, словно говоря, что не сможет помочь пациенту, покрытого непонятными большими темными пятнами.       То, как он голыми руками прикоснулся к этому мужчине, удивило и поразило Леви. Мальчик ничего не знал в медицине, но правильно предполагал, что не стоит прикасаться к какой-то ерунде лишний раз, чтобы не подхватить ничего. И когда лекарь вырезал из его раны, загноившуюся плоть, Леви поинтересовался, с какой целью был тот контакт. Мужчина лишь добро посмеялся, сказал, что заболевание того мужчины не было заразным, да, даже, если бы и было, он бы все равно прикоснулся к нему. Потому что телесный контакт всегда может смягчить ужас одного, может поддержать и лучше слов сказать, о том, как жаль, что все это произошло.       Повзрослев, Леви слишком часто использовал такие прикосновения и видел, как это бессознательно делают другие, в попытке ослабить боль, в первую очередь, душевную.       Сейчас он слегка поглаживал большим пальцем плечо Аккерман, наконец-то открывшую красные глаза.       — Пришла в себя?       Девушка интенсивно закивала головой.       — Тогда встаем.       Он переложил одну руку ей на плечо, крепко сжимая, а другой взял теплую ладошку, чувствуя заработанные годами мозоли и, приложив немного усилий, помог ей встать, после чего наклонился, чтобы забрать валявшиеся клинки и передать ей. Она вложила их в соответствующие отсеки в коробе и, шмыгнув носом, повернула лицо к капитану.       — Спасибо.       Ее благодарность была тихой, но Леви смог расслышать, напряженно вглядываясь в выражение ее лица. Сколько ей было? Шестнадцать или семнадцать? Слишком много потрясений для такого возраста, хотя мужчина не мог сказать, что в его года их было меньше.       — Обращайся, — спокойно сказал он, переводя свое внимание на других членов его отряда. С ними тоже придется пообщаться.