Впадая в безумие

      Микаса лениво водила ложкой в полной тарелке чечевичного супа, который уже видеть не могла. Последние две недели разнообразия блюд на завтрак не было. Саша, которая в очередной раз пробралась в армейские погреба, отметила целый мешок чечевицы, которая начала медленно прорастать — как итог, девушка получила похвалу за внимательность и выговор за расточительство съестных припасов. Короче говоря, ушла в ноль. Но ей было плевать, у нее во внутреннем кармане куртки лежало несколько вяленых кусочков оленины, которой она умудрилась подавиться, когда Аккерман застукала ее за поеданием деликатеса в подсобке для уборочного инвентаря. Хотя, наверное, Браус все-таки оказалась в плюсе.       — А где же наш дурачок?       Веселый голос Кирштайна прозвучал прям над ухом, заставляя девушку отвлечься от желтой бурды. Дурачком он мог назвать только одного человека. Приход которого Аккерман тоже не отметила.       — Может быть, все еще спит? — Армин пожал плечами, поднося ложку с жидкостью к губам и, скорее по привычке, подув на нее.       — Надо бы его разбудить… Сегодня на построение выйдет Ханджи, — Конни, как и Саша, уже съел свою порцию и пил остывший чай. — Пойду-ка я к нему.       Парень в миг перемахнул через скамейку, собирая свою посуду, чтобы отнести ее по пути на мойку.       Эрен опаздывал очень редко, только тогда, когда себя плохо чувствовал. Внутри появилось волнение. На лице же не дрогнул ни один мускул. Девушка сделала глоток остывшего чая, чувствуя неприятный горький привкус.       Она не волнуется.       Эрен в порядке.       Он не нуждается в ее поддержке.       В ней вообще никто не нуждается.       Тянущее чувство в груди появилось слишком резко, как если бы между ребер вогнали нож и провернули его несколько раз, лишая возможности сделать глоток воздуха безболезненным.       Нет. В ней нуждаются. Она второй по силе воин.       Всего лишь второй. А имена запоминают только первых. Самых сильных, самых быстрых и кинувшихся на рожон в первых рядах. Остальным нет места в людской памяти.       Микаса закрыла глаза от напряжения.       Нет-нет-нет. Это плохие мысли. В Разведке ее знают все от мала до велика и уважают. О ней беспокоятся. Например, Леви. Он всегда рядом, всегда поддерживает, помогает стать сильнее, лучше. И бросить старые привязанности. Он же такой же, как и она. Только ему не нужен предмет для обожания. Поэтому он первый.       На построение она пришла без опоздания, сталкиваясь с задумчивыми лицами товарищей. И причину узнает только в момент, когда Кирштайн подносит руку к сердцу и громко отчитывается Ханджи о наличии личного состава.       Эрена в штабе нет.       Начинается переполох.       Это не обычный рядовой, это титан. Все снаряжены УПМ и лезвиями на всякий случай. Микасе кажется, что разведчики заглянули под каждый камешек, питая призрачную надежду на то, что Йегер решил поиграть в прятки. Но когда девушка видит желтый лист бумаги в руках Ханджи и ее бешенный злой взгляд, ее сердце падает вниз. Нож, вонзенный утром, достают из груди, теперь не закупоривая поток выливающейся крови. Аккерман приваливается к стене, чтобы не упасть от шока.       Она практически читает на губах капитана, стоящего рядом с Зое, лишь одно, но такое отвратительное слово. Предатель. Эрен. Ее Эрен. Ее брат. Ее друг.       Слезы наворачиваются на глазах. Дальше все в тумане. Ее допрашивают. Без прелюдий. Но быстро отпускают, понимая, что она бы не смогла бы его отпустить, пошла бы за ним хоть на край света. И тоже бы стала предателем.       А ей хреново настолько, что дышать не хочется. Глаза болят, рыдания не прекращаются. Рот открылся на вдохе, прерывая мучительный всхлип. Она хватается за шею одной рукой, другой тянется к каменной стене, царапая ее короткими ногтями, в попытке удержаться на ногах, но те подводят. Она оседает. Вдох слишком глубокий, воздуха слишком много, а выдохнуть не получается. В груди становится холодно, в висках пульсирует, а голова словно наливается жаром.       Она сейчас умрет. Точно умрет. Так даже лучше. Ей кажется, что из нее уже и так высосали всю кровь и вырвали хороший кусок плоти, где-то в проекции сердца.       — Микаса, мать твою, хер ли ты тут разлеглась?       Она не замечает нотки волнения в голосе капитана. Она вообще ничего не различает, даже силуэта капитана.       Девушка чувствует, как ее подхватывают на руки, а после легкое покачивание при ходьбе, пока ее несут. Она не цепляется за Леви, просто беспомощно повисает у него на руках, пряча лицо в его шее.       Приходит в себя после того, как в нее вливают теплый чай, очень сладкий и с каким-то знакомым аптекарским ароматом. Валерьяна. Точно.       Руки дрожат, но она греет ладони о хрупкий фарфор. И наконец-то смотрит по сторонам. Она в кабинете Леви. Сидит на его кровати, а он на кресле у письменного стола. Смотрит на нее. Так пристально. Так же, как и на допросе.       Микаса шмыгает носом и делает глоток.       — Ты же понимаешь, что, когда мы встретим его в следующий раз, его ждет либо трибунал, либо смерть. И еще не ясно, что хуже.       Аккерман кивает, пытаясь не разреветься от его слов снова.       — Он теперь предатель, Микаса. Самый обычный предатель и не важно какие цели в своей пустой головке он преследует. Ты же понимаешь это?       Она кивает еще раз.       — Ты убиваешься по нему так, словно вы не были в разладе долгое время.       — Он же…мой…мой брат.       Выговорить получается не сразу, но все-таки успешно. Значение слов потихоньку прокрадываются в мозг. А брат ли? Столько пренебрежения ею. И ведь все равно брат. Семья.       Капитан тяжело вздыхает и встает со своего места. Лениво подходит к кровати, разувается, аккуратно ставя сапоги неподалеку. Забирается к ней. В Аккерман нет сил удивляться, переживать или думать. Она просто видит и ощущает. Ощущает крепкие и теплые руки, сомкнутые в замок у нее на животе, вздымающуюся грудь спиной и жар его дыхания на шее.       Она думала, много думала о них, но ничего путного в голову не приходило. Леви никак не выказывал свой интерес после того случая в бане, поэтому, откинув все бессмысленные девичьи переживания, она продолжала жить. И сейчас она продолжает жить, понимая, что, возможно, хотя бы одному человеку во всем этом жестоком мире она нужна. Который держится за нее, словно она может легко выскользнуть из рук, не дающий ее в обиду и оказывающий ей протекцию.       Ранги и возраст стираются, они не важны. По крайней мере сейчас. Ее глаза снова застилаются слезами. Одни сплошные потрясения.       — Я вам нужна?       Вот так. Не любите, не хотите или желаете, а просто нужна. Ей необходимо быть хоть кому-то нужной в этом мире, иначе смысла существовать просто нет. Потому что ей ничего не надо.       — Больше, чем кто-либо.       И в груди словно что-то ломается, трескается с отвратительным звуком. Слезы, которые уже, казалось, закончились, снова покатились по щекам. Но она дышит. И где-то глубоко внутри себя радуется.       Мужская ладонь зарывается в ее коротких волосах, массирует кожу головы, а сухие губы бесцельно блуждают по шее.       Когда она успокаивается, то смотрит на пламенный закат, который видно только из кабинета Леви. И понимает, что прорыдала весь день, потеряла нечто родное и обрела что-то нужное.       — Леви?       Микаса не может вспомнить, называла ли она хоть когда-нибудь его просто по имени, без приставки "капитан", и почти пропускает его вопросительное мычание.       — Можешь пообещать мне одну вещь?       — Можешь ее произнести, а я подумаю.       — Когда мы найдем Эрена… — она чувствует, как мужчина напрягся, — и, если возникнет вопрос о лишении его жизни, можно… — Микаса задерживает дыхание от понимания слов, которые сейчас произнесет, — можно это буду я?       — Ты сможешь?       — Смогу, иначе, я потом убью всех, кто к нему прикоснулся.       Леви глубоко дышит, но заметно расслабляется. Целует ее в висок.       — Обещаю.