От зеленых обоев в их маленькой гостиной пахнет смертью*.
Медленной страшной смертью. Или быстрой, как знать, кому как повезет.
Венди никогда не ошибается в таких вещах, и, когда дома никого не было, она порой подходила к стене и прижималась к ней щекой, вблизи рассматривая яркие фиолетовые цветы и ажурные листочки, составляющие причудливый узор. Цветы были ни капли не похожи на те, что она и Абигейл носили в волосах. Внимательный зритель бы заметил, что они были не идентичными близнецами, зеркальными, и цветы — лишь только один штрих на их совместных фотографиях.
Венди не знает, сможет ли умереть здесь. На её счету было несколько десятков могил с её же телом, таким же, какое каждый раз воссоздавал чертов портал, чертово чучело, чертово сердце, без которых она осталась бы тенью, призраком, неприкаянным отражением себя былой. Она была заперта сперва на острове, а потом на островах, а потом на еще одном острове с такими же застрявшими, как они с Абигейл, условно-бессмертными, уставшими и голодными.
А теперь их еще и разбросало по новому миру, подозрительно напоминающему Англию века так девятнадцатого, и Венди повезло, что она совсем недолго была одна, переодетая непонятно кем в траурное платье. Не пристало маленьким девочкам быть одним в таких местах.
Вигфрид приходит почти к полуночи — тащит за собой охапку цветов, бьется лбом о низкий дверной косяк, ругается сквозь зубы, потирая шишку. Ей повезло, что она застряла в таком возрасте, Венди считала, что ей самой сейчас должно быть где-то около семнадцати, но каждый раз, погибая от какой-то очередной неприятности, она возвращалась в том виде, в котором впервые покинула родной мир.
Вечные десять. Какой ужас.
— Опять трава, — ворчит Вигфрид. — Почему не приносить с собой еду? Букет из кровяной колбасы? Ну?
Она сваливает цветы на стол и начинает открывать одну за другой крышки кастрюль. Находит тушеный картофель, хмыкает.
— Там где-то под этим хламом пакет, найди, пожалуйста.
Венди выковыривает бумажный сверток и протягивает его. В свертке вяленое мясо — вполовину не такая хорошая вырезка, как из бифало, но выбирать не приходится. Вигфрид, конечно, знаменита, но не настолько, чтобы это решило все их финансовые проблемы.
Нарезанное мясо актриса бросает в кастрюлю и тщательно перемешивает, напевая себе под нос. Венди плетет венок, выдергивая из букетов цветы, которые ей нравятся. Она уже привыкла к чужим странностям, к тому, что в кастрюле может быть один кусочек мяса, маленький, с ноготь, но без него это уже будет еда, недостойная воина.
— Ты ужинала?
— Нет, — бросает Венди.
— Я же говорила, ешь без меня.
Прежде чем идти ко столу, Венди заканчивает венок и надевает его на голову. Никакого эффекта, раньше она физически ощущала, как мутнеет её разум в подземельях и боковое зрение начинает видеть оживающие тени. А тут — ничего подобного. Ей не холодно и не жарко от той ситуации, в которой она оказалась. Безумие не ближе, чем когда-либо.
Вигфрид стягивает ботфорты и со вздохом вытягивает ноги. Венди была на одном из представлений — работа актрисы довольно тяжела, а акустика в театре паршивенькая — говорить приходится громко.
— Я хочу обратно к варгам, — говорит Вигфрид, устало ковыряя картошку. — К этим… к энтам.
— Я тоже, — вздыхает Венди.
— Вот найдем Максвелла или Уилсона и свалим отсюда. С помощью магии или науки, неважно.
Венди натягивает на лицо улыбку. Они здесь уже больше трех месяцев, но все еще только вдвоем. Снимают небольшую квартирку, Вигфрид работает в театре, Венди ходит на рынок и расспрашивает людей. «Вы не видели моего дядю? Он такой высокий и носатый, довольно жуткий!» «Вы не видели моего старшего брата? У него на голове черт-те что, и вообще он ученый!» «Вы не видели мою тетку? У нее на голове повязка, и она умеет делать кучу штук!» Венди спрашивает о своих настоящих и условно так названных родственниках, но никто их не видел. Или видел не их.
— Там Циклоп-Олень, — напоминает Венди.
— Там мое копье. Это не проблема.
После ужина они укладываются спать — каждая в своем углу. Эта кровать мягче привычной травяной лежанки, но сон приходит нехотя. Спать каждый день — такая роскошь, что они не знают, что с ней делать.
***
Опять цветы. Вигфрид улыбается — так надо — и берет букет за букетом, кивает, благодарит. Да, спасибо, да, весьма польщена, да, приходите еще. Нет, в этом сезоне это единственный спектакль. Да, спасибо за цветы.
Вигфрид специально держится на людях, чтобы её было проще найти. Окликнуть, сказать, что я, черт подери, знаю, как можно вернуться обратно или продвинуться вперед. Помнишь, как мы надрали зад Лучшему Воину Пугны? Вигфрид?
Но никто её не зовет, и когда она поднимает глаза, чтобы посмотреть поверх голов фанатов — те не дотягивают до её шести футов, и ей постоянно приходится наклоняться, — то сперва ей кажется, что она ошиблась. Обозналась. Ей показалось.
— Пропустите, извините, дайте пройти, — она расталкивает толпу.
Конечно же, единственный, кто не может её окликнуть. И она сейчас тоже не зовет его по имени — ускоряет шаг, едва не поскальзывается на скользкой мостовой, стискивает в объятиях, игнорируя то, что старый знакомый весь в саже — что с ним случилось, где он был все это время. Виснет на шее — редкая удача, в Вэсе на четыре дюйма больше.
И ей абсолютно безразлично, что на следующий день разгорается…
***
— Скандал! — читает Венди заголовок первой страницы газеты. — Исполнительница главной роли в трагической пьесе как-то связана с немым трубочистом.
— Что значит «как-то»? — спрашивает Вигфрид.
Вэс смеется — беззвучно. Отмытый от сажи, он выглядит куда более похожим на себя, и Венди плетет ему венок из букетных цветов.
— …подобный мезальянс… что такое «мезальянс»?
— Неравный брак.
Венди откладывает газету.
— В общем, скандал.
— Какой ужас.
Вэс кивает.
— Зато все узнали об этом, эта новость лучше, чем все афиши с моим не-очень-хорошо-нарисованным-лицом и ошибочно написанным именем, — Вигфрид пожимает плечами. — Есть надежда, что кто-то из наших найдется скорее.
Венди скептически относится к понятию «надежда». Если бы все было так, как хотелось бы, цветок, призывавший Абигейл, не превратился бы в гниль. И они не застряли бы здесь. И островной мир не порождал бы новых чудовищ. И…
Проходит три дождливых дня.
На четвертый в дверь стучат.
