«Блять, может быть Мисс Рональд поверит, что собака утащила мою книгу и не давала учить тему?» — внезапно пробежало в голове голубоглазой и та, резко подорвавшись с места, будто пуля, побежала за собакой, которая уже ждала Мишель на зеленой лужайке.
О’Берлин лениво вышла на задний дворик, распуская свою неряшливую причёску на голове одним лёгким снятием резинки. В то воскресенье солнце буквально ослепляло и заставляло Мишель немного защуриться, будто бы ее ослепляла яркая вспышка фотокамеры или ещё чего-то, что может ослепить. — Эй, Тесс, что это у тебя? — собака уткнулась двумя передними лапами в живот своего хозяина, который сразу же поспешил забрать книгу, что находилась в ее пасти. — Томас, твоя милая собачка забрала мой учебник, — Мишель наигранно нахмурилась и пыталась сделать интонацию максимально обидчивую, будто бы действительно произошло что-то плохое. Но у голубоглазой это плохо получалось, что вызвало у Тома усмешку, — отдай мне ее, пожалуйста! Русоволосая подходила к кареглазому, на лице которого сияла хитрая улыбка, а Мишель лишь сравнила его с улыбкой планктона, которому все же удалось похитить формулу у Крабса, из Того самого мультика про Губку Боба. Девушка лишь усмехнулась своему глупому сравнению, но прекрасно понимала, что парень явно что-то задумал. — Ты же мне ее отдашь? — Русоволосая действительно надеялась, что все так просто, отчего наивно улыбалась и все ближе подходила к Холланду. — А ты забери, — Томас высоко поднял руку вместе с книгой, ожидая от Мишель каких-то действий. О’Берлин не была высокой, а Холланд не был низким. Он итак был выше ее почти на голову, а сейчас книга, что так была нужна голубоглазой, находилась слишком высоко. Русоволосая, когда уже стояла рядом с кареглазым, привставая на носочки, пыталась забрать свой уже ненавистный учебник, получая от Холланда лишь коварный смех. Мишель даже подпрыгивала, но Томас отводил руку и достать книгу уже казалось невозможным. — Эй, Томас! — Мишель недовольно смотрела на книгу, продолжая подпрыгивать, — Ну так нечестно! Нельзя отыгрываться на моем недостатке в росте! Томас смотрел на девчушку с пепельно-румыми волосами, которые, при падающих ярких лучах солнца казались рыжими. Она недовольно улыбалась и глупо хихикала, но продолжала играть роль обидчивой девушки. В конце концов Мишель поняла, что у неё ничего не получится и она остановилась, разочарованно посмотрев на Холланда. Она продолжала дуться и выглядела в тот момент безумно Милой, морща свой маленький аккуратный носик, на переносице которого виднелись пару веснушек. О’Берлин скрестила руки у себя на груди и обидчиво глядела на парня, при этом напоминала ему маленькую девочку, у которой отобрали ее конфету. И он мог поклясться: Она — его маленькая девочка. Такая наивная и хрупкая, которую очень легко обидеть и сломать. А ее отличные знания об Эпохе Возрождения или о генетике — просто казались для него защитной реакцией. Да, она непредсказуемая, но когда Мишель с Томасом — она казалась ему прочитанной книгой: он знал, как все начнётся и чем все закончится, но от этого перечитывать ее каждый раз было все интересней и интересней. — Не дуйся ты так, ты напоминаешь мне хомячка, — Холланд усмехнулся и ещё больше приблизился к О’Берлин, — маленького такого, милого хомячка. Том крепко обнимает Мишель той рукой, в которой держал ее учебник, а О’Берлин, благодаря ее маленькому росту, приходится все равно стоять на носочках. голубоглазая усмехается фразе шатена и тянется к его губам, обхватывая его шею рукам. Она осторожно накрывает своими губами губы Холланда и прячет синие или может голубые глаза под своими тяжёлыми веками. Парень получает нереальную дозу удовольствия, когда нежные пальцы Мишель зарываются в его кудрявых волосах, заставляя чувствовать миллионы мурашек, разбегающихся в разные стороны. Том ещё больше прижимает одной рукой русоволосую к себе, отчего чувствует то, как быстро бьется ее сердечко. А Мишель убеждается в том, что ее сердце вот-вот выпрыгнет из груди, а она сейчас упадёт, ведь стоять на носочках оказалось не совсем удобно, как она ожидала.«Гребенный рост», — пронеслось в голове Мишель, после чего она немного вздрогнула, ощущая вторую руку у себя на талии. Том уже не обнимал, а придерживал худое тельце голубоглазой, не позволяя ей упасть.
Он думал, что едва отпустит ее — она убежит или, чего хуже, сломается и распадётся на тысячу маленьких кусочков. — А ты вредина, — Томас с улыбкой проговорил эту фразу в губы Мишель, а после снова слился с ней в осторожном и крышесносном поцелуе. — А ты слишком высокий, Томас, — недовольно прошептала Мишель, не открывая своих синих глаз. Она говорила с такой интонацией, будто это — что-то очень обидное и неприятное для Тома, за что должна обижаться О’Берлин. — и поэтому мой лифчик остался у него в Бардачке, — кудрявая подруга О’Берлин уже десять минут рассказывала о ее вчерашнем приключении, но русоволосая ее не слушала, — Мишель, — девчушка с немного смуглой кожей и чёрными от природы волосами пыталась вернуть свою подругу из школы в реальность, — Мишель О’Берлин. Черноглазая уже почти кричала, отчего два парня, мимо которых проходили девушки, оглянулись, провожая взглядом этих двоих. — Что ты так орешь? — до О’Берлин не сразу дошло, что произошло, но немного грубоватый возглас подруги заставил ее дёрнуться и нехерово так испугаться, распахивая свои огромные голубые глаза и, хлопая длинными ресницами, она пыталась сосредоточиться на этой реальности, оставив приятные воспоминания о Томасе где-то далеко. — Где ты, черт возьми, витаешь? — Глория обхватила обеими руками учебник по обществознанию и прижала к груди, специально задевая плечом свою подругу, которая вцепилась за ручки своей кожаной сумки обеими руками. — Прости, — О’Берлин, все ещё приходя в себя, с сочувствием посмотрела на смуглую подругу, которая, немного нахмурив брови, выглядела злобно, что-ли. — Если будешь так смотреть на меня, то, обещаю тебе: я вырву тебе глаза и заставлю сожрать их, — Лори как всегда шутила, пытаясь прикрыться своими серьёзными чёрными глазами, но Мишель не проведёшь. Она отлично знала свою школьную подругу и знала, как можно заставить ее пожалеть о грубоватой шутке. Скотт видит удивлённые и испуганные глаза русоволосой и ёжится, поправляя воротник своего голубого свитера. Все же совесть у неё есть и Мишель сейчас как раз разбудила ее из глубокого сна, заставляя искать тысячу оправданий только что сказанной фразе. — Блять, я не в этом смысле… Ну, в смысле, — Глория прикусывает нижнюю губу и строит в своей голове тысячу способов извиниться, не унижаясь и не разрушая свой статус «школьной сучки». Но вдруг ее низкорослая подружка заливается заразительно-громким смехом, прикрывая рот рукой, — эй! Ты что, издеваешься? Теперь школьный коридор, заполненый подростками, огоушал смех этих двоих подруг, заставляя окружающих заострять своё внимание только на них. Мишель смеялась до того момента, пока не почувствовала сопротивление мышц ее живота, но Лори и это чувство не остановило. Она, смахнув подступающие слезы, первой пропустила свою подругу в школьный кафетерий. — Так, хорошо, теперь счёт: 1:1, предлагаю закончить игру, — Скотт, виляя своими бёдрами, взяла красный поднос и уместила на нем какой-то жирный сендвич и баночку колы. Мулатка всегда ловила на себе восхищающие взгляды парней и завистливые других девушек, но это ей очень нравилось. Как будто она аккумулятор, а это всё позволяет ей заряжаться. Как будто это ее пища, что так необходима для жизни. Мишель же не любила набивать свой желудок в общественных местах и поэтому взяла только карамельный латте и уселась со своей подругой за столик, что находился в центре. О’Берлин никогда не понимала: как Глории удаётся так много есть вредной еды, но при этом оставаться безумно худой? Нет, русоволосая никогда не считала себя толстой, но сравнить себя с кем-то она любила.«У той девчонки волосы гуще моих, у Лори тело стройнее моего, у Дрейк замечательное чувство юмора, а у моей соседки острые скулы»
— Как много сахара, — удивлённо протянула Скотт, заостряя своё внимание на том, что Мишель уже третий пакетик сахара добавляет в свой кофе. Гребенная сладкоежка. — Три пакетика сахара и Мой латте будет сладким. Пусть в моей жизни хоть что-то будет сладкое. Почти такое же, как клубничный блеск для губ или ложь, которую все почему-то так любят говорить, — голубоглазая пожала плечами и мило улыбнулась, а черноволосая только сейчас заметила, что ее привычная помада кофейного оттенка не виднелась на ее губах. Даже как-то необычно. Сейчас у Мишель губы бледные и не такие коричнево-кофейные, что-ли, как это бывает всегда. — Если бы я хотела слушать морали или какие-то угнетающие жизненные фразы, то я бы сразу пошла на обществознание или подсела бы к Сиду, — черноволосая улыбается и умело открывает жестяную баночку и О’Берлин даже слышит звук шипящего напитка. Она ненавидит газировку и все, что с ней связано.Фу, мерзость какая!
— Кстати, ты не хочешь мне рассказать о твоём новом парне? — чёрные глаза буквально загорелись от удивления, а сама Глория сгорала от ожидания узнать о загадочном парне с карими глазами. Мишель вздрогнула от горячего напитка и немного отвела взгляд в сторону, незаметно закусывая губу.«Какого черта?»
— О моем новом парне? — кажется, она пропустила тот момент, когда Том официально стал носить название «парень Мишель О’Берлин». — Я разве не права? Ты опубликовала историю в своём Инстаграме, где этот милашка изначально смотрел в камеру, а после перевёл ее на тебя, оставляя в кадре лишь одну сторону своего лица. Ты, вроде, корчила безумно глупые рожицы той собаке и потом начала говорить с ней на пиздецки-умные темы. Например о генетике или об американских колониях! , — Лори говорит серьезно и делает глоток любимой газировки, замечая усмешку своей голубоглазой подруги, — Я, конечно, понимаю, что ты помешана на учебе, но не впутывай в это ту бедняжку, она тут не причём! О’Берлин только хихикает на честную фразу своей подруги и вспоминает то видео, которое Холланд сам снимал на ее телефон и выложил это в ее профиль в Инстаграм, о чем Мишель узнала только на следующий день. Она даже сохранила это видео и за пятнадцать минут в автобусе, на котором русоволосая направлялась в школу, успела пересмотреть его шесть раз. И каждый раз она глупо улыбалась, когда видела на экране улыбку кареглазого. Такую светлую и такую искреннюю, будто бы он встречает первый в его жизни рассвет или ощущает холод от первого снега. Но он просто глядел на Мишель: такую занятую и увлечённую разговором вызубренной темы по биологии; такую естественную и простую; такую умную, серьёзную и одновременно весёлую; такую свою. Нет, О’Берлин не была книжным червём, да и отличницей назвать ее трудно. Просто учеба, как правило, позволяет отвлечься от каких-то проблем, что тебя окружают. Ты учишь скучный параграф или пишешь сочинение, а твоя голова забита только этим, позволяя на время изолироваться от этого мира, где все так трудно. — И как давно вы вместе? — Лори, убирая переднюю прядь своих чёрных кудряшек за ухо, откусывает сендвич и, прожевав кусок, глядит своими чёрными глазками на русоволосую так, будто все знает и просто хочет услышать тоже самое, только от Мишель. — Я не говорила, что мы вместе, — О’Берлин закусывает язык и распускает свои волосы, ощущая невероятную лёгкость и свободу своей головы. Ее холодные от влаги волосы упали на открытые, благодаря блузке, плечи, и Мишель повертела головой в разные стороны, что бы пепельно-русые волосы хоть как-то уложились. — Меня ты не обманешь, дорогая, — Глория подмигивает и хитро улыбается, будто бы видит О’Берлин насквозь. Чертов рентген, — да и к чему такие загадки? Вот что о тебе скажут люди после твоей смерти? «Загадочная-скрытная-низкая-красотка с бледной кожей, которая любит носить каблуки и очень не любит рассказывать о своих отношениях Глории Скотт». — Сомневаюсь, что после смерти обо мне так будут говорить, но на твоих похоронах я бы крикнула: эй, вы должны мне двадцатку! Она все-таки откинулась! , — О’Берлин смеялась, замечая, как мулатка мило хихикает, но потом строит возмущенное лицо. — Эй! Двадцатка? Неужели моя смерть обойдётся тебе в двадцать фунтов? — Скотт откидывается на спинку стула и немного сутулиться. Ее бесит, что осанка О’Берлин всегда идеально прямая, будто бы она дома ходит с книгами на голове все время. — Я обещаю, что даже эти двадцать фунтов я вложу в благое дело: куплю себе черепашку, — Мишель мило смеялась, морща свой носик, и прикрывая свою улыбку ладонью, а Скотт, нахмурив брови, улыбнулась, допивая свою колу. *** — итак, Встретимся в среду, и, да, я проверила ваши сочинения. Результаты вы узнаете на следующем уроке, — Мисс Гольштейн говорила свою реплику людям, которые ее совсем не слушали: они устало собирали сумки с мыслью о том, что так сильно хотят домой, а кто-то уже давно покинул кабинет обществознания, — и, да, Мишель, задержись, пожалуйста. О’Берлин, нахмурив от удивления свои брови, устало схватила свою сумку и, дождавшись, когда помещение опустеет, подошла к рыжеволосой женщине лет сорока. Мисс Гольштейн прекрасно знала свой предмет и отлично доносила информацию, а ее добрая улыбка часто заставляя позабыть о серьёзных взглядах и строгой интонации, когда кто-то срывает урок. — Мишель, я прочла твоё сочинение, — Рыжеволосой уже не понравилось то, как голубоглазая почти незаметно закатила глаза, прекрасно понимая, что сейчас будет говорить эта женщина, — почему ты написала только «Любовь — это переоцененное чувство, которое не оправдывает ожидания»? — Мисс Гольштейн, я не могу писать сочинения о том, чего не знаю, — русоволосая пожимает плечами, будто бы объясняет очевидные вещи, — я никогда не любила и не хочу. А как я могу писать о любви, если я в неё не верю? Не хочу писать то, о чем говорят все, приукрашивая это природное явление. Голубоглазая случайно вспоминает то, как учительница несколько раз приходила на урок с невероятно-красными глазами и опухшим лицом, когда разводилась с мужем. Она тяжело переносила это событие, а по школе ходили слухи, что эта женщина сорвала лекцию от внезапной истерики, а после, хотела наглотаться снотворного. Это ненормально. По крайней мере в ее возрасте. — Почему же так? Как же тот парень, который каждые вторник и пятницу забирал тебя на своей машине ровно в три? — Женщина достала свои очки из футляра и аккуратно надела их, после чего перестала немного щуриться.Блять, снова?
— С ним, — О’Берлин опускает свой взгляд и закусывает губу, не желая продолжать начатую фразу. Ей, честно, уже давно все равно на него, и она о нем не думает так же, как и о сигаретах — ну, не тянет, знаетели ли. Но когда каждый считает своим долгом напомнить об этом — это нехерово так подбешивает, заставляя огонёк внутри возгораться все сильнее и сильнее, пока спичка сама не потухнет. Ей же никто не поможет! — Прости, я не знала, — Гольштейн нервно вскидывает брови и хорошенько сжимает свой серебряный браслет на запястье. Как же сейчас Ей, блять, неловко! — Мишель, пойми: ты — выпускница, этот учебный год для тебя последний и у тебя совсем скоро будут экзамены, — спасибо, что напомнили! Это же так легко забыть, правда? — я видела твои результаты по другим предметам и я не хочу, что бы только по обществознанию твои отметки как-то портили всю картину в целом. Но ты должна знать, что я не смогу тебя оценить, без этого сочинения. — Мисс Гольштейн, пожалуйста, можно мне другую тему? — Полноватая женщина сейчас хотела подавиться тем, сколько же жалости и надежды она разглядела в синих глазах ученицы.«Ну разве так трудно?»
— Мишель, — женщина медленно крутит головой и поправляет свои очки на переносице, а русоволосая мечтает, что бы ее шея никогда не могла поворачиваться. Просто у О’Берлин день сегодня плохой и она настроена желать всем смерти и Горького чая на завтрак. И Все же в голове женщины сейчас сидела мысль: этой девчонке нужно научиться понимать это чувство. Она совсем не хочет призывать ее любить кого-то, а после, страдать настолько сильно, что хочется забить гвозди в свои уши и глаза, что бы просто не чувствовать моральной боли, но из Мишель нужно что-то вытрясти, ведь она — давольно умная девчушка, которая может начать цитировать Байрона на пустом месте, — знаешь, для чего нужно жить? — Джон Китинг говорил, что: «поэзия, красота, романтика и Любовь — это то, для чего мы живём». — Я жду от тебя подобных мыслей на эту тему, — Гольштейн все же добьётся от голубоглазой этого сочинения. Но сейчас она видит пустой взгляд Мишель, не желающую ничего делать, — хорошо, давай я помогу. Что в твоём понимании Любовь?«Ладно, дамочка, я принимаю вашу игру»
— Хм, — В кабинете раздаётся бесячий неровный стук каблуков на ботинках Мишель, которая ходила кругами, рассматривая потолок. Будто бы так к ней придут какие-то мысли или вдохновение, — наверное, это когда ты гладишь ему цветные рубашки каждое утро и вы пьёте апельсиновый сок с одной кружки на завтрак, — Мишель вполне серьезно. Ее взгляд сейчас немного строгий, и даже волосы, как думает женщина, выглядят жёсткими, а движения грубее, будто бы та очень сильно хочет что-то доказать, а ей никто не верит. Вау. А где же то подростковое-сериальное клише, будто Любовь — это значит целоваться на фоне заката, гулять под дождём, носить завтрак в постель и обниматься чаще, чем пробовать вытянуть игрушку из автомата в супермаркете? Где же те клятвы в любви и парные кулончики-половинки сердца? Забавно, ведь почти все в домашнем сочинении писали об этом, и все были будто бы под копирку, что даже читать не интересно: уже знаешь, что хочет сказать человек и уже знаешь, что если кто-то обращает на тебя внимание больше пяти минут, то это, конечно же, одночасье Любовь и никак иначе. — Замечательно. Нет, правда. Ты можешь развить эту тему и порассуждать о том, какой бы ты хотела видеть семью. Ну, то есть, семью, которая построилась на любви, — все же у преподавательницы отлично получалось объяснять темы только о социуме или о великих деятелях, но сейчас О’Берлин могла поклясться, что она мало что поняла, — прости, но по-другому я не смогу тебя аттестовать. Русоволосая кивает головой и всей душой надеется, что это действительно все. Схватив сумку, она наигранно улыбнулась, оставляя женщине лишь сухое «Мне пора на урок, спасибо и до свидания».«Правила вашей игры понятны, я принимаю ее, дамочка»
*** — Значит, ты решил спросить у меня о том, куда можно сводить твою девушку, с которой ты встречаешься уже четыре месяца? — О’Берлин прокручивала в своей голове миллион отборных матерных слов, когда прижимала телефон плечом к уху и пыталась несколько раз вставить ключ в замочную скважину, промахиваясь четыре раза. — Да ладно тебе, Мишель, ты знаешь Крис больше, чем стихи своего этого Байрона, цитаты которого ты постишь в твиттере каждый вторник, — Мишель готова поклясться, что Харрисон закатил глаза, ведь его интонация, которую она слышала через телефонный звонок, только подтверждала это. — О, Я Рада, что ты так следишь за мной в твиттере, что знаешь расписание каждого нового поста, — О’Берлин кривится в противной улыбке и сожалеет, что Остерфилд сейчас не видит это. Черт возьми, сегодня не ее день! — Ещё немножко и в твоём твиттере будет минус один подписчик, — Хаз отлично слышит, как О’Берлин кидает что-то тяжёлое. И, скорее всего, это была сумка. Та самая тяжёлая сумка, которую Мишель носит всегда и везде, в которую влезает абсолютно все в любых количествах. — Нет-нет, не надо, — русоволосая лениво вздыхает и прислоняется к стене, переводя весь вес на спину, и, пытаясь показать Остерфилду, что ей не все равно. Твою мать, как же она устала! — ладно, Харрисон, у тебя есть идеи? — Какой ее любимый ресторан? -Хаз задумчиво протягивает фразу и уже готов вбить в поисковую строку гугла «что такое Вагю» и «как выглядит филе-миньон». — Нет, не смей. Харрисон, не смей водить ее туда, где есть малейшие упоминания о еде, — парень насторожился, когда услышал, как интонация Мишель очень поменялась: она будто угрожала ему или просто сильно боялась за то, что может произойти. — А что может произойти? — сероглазый остался в замешательстве и никак не мог вспомнить тот момент, когдаего Дрейк принимала пищу перед ним. Долгое молчание голубоглазой уже затянулось и Остерфилд стал чувствовать себя максимально неловко, но он, черт возьми, все равно не понимал, почему это для Крис настолько важно. Это тупое молчание, доносящееся из динамиков телефона заставляло беситься парня, а О’Берлин услышала сердитый вздох Хаза, — неужели ты думаешь, что у меня в запасе еще три года, пока ты будешь молчать. — А? что? — Мишель издевательски хихикала, заставляя Остерфилда закатить глаза. Он, так же, как и его русоволосая подруга, сегодня не в духе — тупое скучное собеседование и мудак, что не включал поворотники на поворотах сильно выбесили его. — И как Том встречается с тобой? Такой врединой, — и хоть сероглазому было не до шуток, эту фразу он произнес очень мягко и с неким дружеским стебом, продолжая выпытывать ответ на свой недавно заданный вопрос. — В общем, — О’Берлин сделала глубокий вздох, подготавливая Хаза к чему-то неожиданному, игнорируя его упоминание о Холланде, — просто не заставляй ее есть при тебе и не води ее по ресторанам и кафе, иначе будет кое-что плохое. Даже не знаю для кого: тебя или Крис. Но, пожалуйста, будь идеальным парнем и своди ее куда-нибудь, где фраза «здравствуйте, что будете заказывать?» не будет звучать на каждом шагу, — Мишель закусывает губу и потирает висок, хмуря свои брови, которые в спешке не совсем смогла сделать идеально одинаковые. — Почему это такая проблема? — Остерфилд не понимал, почему именно слова «еда» и «Крис Дрейк» не должны вообще встречаться в одном предложении. — Я же сказала: ты сам потом скоро все узнаешь. Ей нужно время, — О’Берлин переживала за свою подругу, но не хотела продолжать эту тему дальше, — а вообще, она любит Американские горки или что-то типа того. Ну, или можешь побыть гребанным романтиком из ванильных фильмов и устроить ей свидание на крыше, где будет виден весь вечерний Лондон, — голубоглазая мечтательски улыбнулась, прекрасно понимая, что ее милой ухмылки сейчас не видит этот парень. Мишель с Харрисоном еще минут десять обсуждали что-то не очень важное, сопровождая свою беседу заразительным смехом русоволосой и удачными шутками Хаза. Все это время она одним взглядом изучала натюрморт, что висел над кухонным столом, когда та настолько устала, что сидела прямо на полу, прислонив уже теплый телефон к уху, и только и делала, что могла просто реагировать на шутки сероглазого и как-то подстебывать его в ответ, выслушивая план Хаза о проведении идеального свидания для его Кристины Дрейк. Наверное, еще чуть-чуть и она бы уснула, прижимаясь спиной к холодной стене, если бы резко не прозвучавший вопрос от парня: — Ну, а как там Том? — голос парня звучал как-то иначе: так, будто он и так все знает, но нужно же спросить, так, из уважения. Бум. Один вопрос, который, который заставил О’Берлин оживиться и перестать думать об отмене своих оставшихся планов на день, что бы просто поспать и отдохнуть. Этот вопрос действительно прозвучал не так, как нужно, не так, как это есть на самом деле. — Ты так спрашиваешь, как будто я должна об этом знать, — Остерфилд не видел Мишель, он лишь слышал ее безразличный голос, но он был уверен, что сейчас эта голубоглазая подружка-советчица в отношениях с Крис резко подорвалась с места и оживилась. На лице сероглазого появилась коварная улыбка — он точно попал в яблочко. — А разве ты не ночевала у него? — эта игра уже нравилась Хазу, но он не понимал цель этой игры: выбесить или просто поставить Мишель в дурацкую ситуацию? — Откуда? — вот-вот и Мишель бы вспыхнула, как спичка, от удивления или, все же, не понимания. — А разве это не твоя помада у него на столе? — как же сероглазому нравилось дружески издеваться над этой девчонкой, — из всех его знакомых девушек ты одна красишь губы помадой кофейного оттенка. Это девятый тон, да? О’Берлин устало выдохнула:Ну, Харрисон-всезнайка хотя бы сам догадался, а не услышал это от Томаса.
— Черт, Остерфилд…-тихо произнесла голубоглазая и уселась на кухонную тумбочку. — А что в этом такого? Вы, конечно, чертовы предатели и все такое, а так, Я даже очень рад за ваши отношения. — Отношения? Мы не пара, Хаз. Вот. Это — одна из причин, почему назойливые Харрисон и Кристина не должны были знать об их с Холландом настолько близком общении за эти три дня. Голубоглазой никак не хотелось распинаться и уверять свою подругу в том, что между ними нет ничего.Кроме как, конечно, того пафосного поцелуя на благотворительном фонде Остерфилдов, когда Холланд прижимал русоволосую к белому роялю, а его руки жадно обхватывали ее талию. Под напором тела Томаса, голубоглазая ощущала прохладную мягкую ткань ее платья, а Холланд просто не мог остановиться целовать ее — такую хрупкую и такую свою. кроме тех теплых объятий от кареглазого, когда русоволосая надула щечки и пыталась сделать вид, что обиделась, и хотела убежать, но крепкие руки Томаса помешали ей. Кроме того сладкого аромата геля для душа с запахом корицы, который настолько сильно въелся в кожу О’Берлин, что кареглазый уже не мог смотреть на корицу и не вспоминать голубоглазую. Кроме того нереально-офигенного парфюма Тома, что заставлял Мишель просто испаряться в его объятиях и не впускать какие-то мысли в свою голову. кроме того милого поцелуя на заднем дворике, когда О’Берлин пыталась достать свою книгу.
Но они не пара, нет. Ну, точнее, никто об этом не говорил. Да и Мишель об этом не думала. Ну, знаете, трудно вообще о чем-то думать, когда тебя крепко-крепко прижимают к себе, шепча на ухо фразу «Мишель О’Берлин, ты, черт возьми, мне нравишься». — А почему? Это слишком скучно для девчонки, которая ненавидит газировки, носит каблуки даже, когда идет в магазин, цитирует Байрона в своем твиттере и разговаривает с собакой о генетике? — как же сейчас этот довольный тон Хаза раздражал русоволосую. фу. — У нас этакая передружба, понимаешь? Недоотношения, — О’Берлин вновь говорит фразу так, будто это — очевидная вещь. — Ты чокнутая. — Эй! Хаз будто бы пропустил фразу мимо ушей и, подытожив разговор об идеальном свидании для Крис, он попрощался с Мишель, а та, как всегда, не дослушав последние слова, кидает короткое «пока» и сбрасывает, что так сильно бесит других. *** — Мам, она тут, в комнате, спит! — писклявый голос Джоша раздался на всю комнату Мишель, заставляя ее нахмуриться и возненавидеть все живое, пока та вертелась на подушке и пыталась вернуться в царство сна. — Джош, уйди! — устало проговорила русоволосая, сжимая в руке белоснежную наволочку от подушки. О’Берлин могла и дальше так валяться и убивать свое время в шесть вечера на этой мягкой кровати, если бы до нее не дошло осознание, что сегодня как раз ее мать, брат и какой-то очередной ухажер матери не вернулись с отдыха, — блять, я забыла! -тихо пробормотала себе под нос девушка, что бы младший брат ее не услышал. Она резко вскочила с кровати и встала на ноги, отчего сразу же пожалела, ведь в глазах потемнело, а голова моментально закружилась. Но, спустя несколько секунд русоволосая смогла увидеть мальчика без этих чёрных точек в глазах. — Джош, как я скучала! — радуешься ты и бросаешься обнимать мальчика в белой бейсболке. — Мишель, дорогая, ты спала? — как-то надменно произносит женщина и почти пытается скрыть свое раздражение под улыбкой — все же дочь видеть она больше рада.