не делай ей больно

Камилла закидывает тонкие лодыжки на ее колени, Фрэнсис не дергается, огненно-рыжие пряди вьются, лежат на плечах спутанными некрасивыми клоками; их разбивает об острые скалы второй год подряд, призраки древнего ветхого колледжа полуживы, наполовину умерли. Маколей снится кладбище, каменные ангелы взирают с опасно близкой высоты, она тянет руку, врезается в обезличенность мрамора, она видит болезненно знакомую могилу, воспоминаниями раздирающее слабое бьющееся за грудиной над ребрами, от знакомого памятника ее ничего не отделяет, а затем валит снег; колючий, сырой, неожиданный и неприятный он напоминает ей Банни (Камилла превращает его в Барни, надеясь оставить далеко и потерять, как половину выученных лекций). Абернати закуривает неспешно, заполняя растянувшейся момент эстетикой арт-хаусных фильмов — подпорченные пролитым кофе и маслянистыми пятнами диски валяются на тумбочке около кровати, сваленные в неаккуратную кучу, Шарлотта пересматривает их после очередного нервного срыва, приводящего к долгому затянувшемуся обострению алкоголизма; Камилла не видит в них ничего успокающего, она боится заглянуть дальше потрепанного купленного родителями "Один дома". Ей не хватает духа Рождества и банального счастья, Камилла возится с Шарлоттой, привыкая к помощи Фрэнсис, находящей непутевую сестру в радиусе трех километров и укрывающей нервно одеялом; проспиртованному исхудавшему телу сестры не вредит грипп (осипший хриплый голос скребет наждачкой по горлу) — Камилла предвидит цирроз печени к тридцати годам и первые попытки суицида к двадцати шести. Фрэнсис говорит, что их всех съедает вина, она страдает от депрессии в крайней степени, глотает таблетки по расписанию и нервно заламывает запястья; вина разъедает Абернати изнутри, ржавчиной закупоривает легкие и ждет. Камилла вспоминает духовную возвышенность, к которой они стремились, которая их погубила, довела до острого края обрыва, на котором они повесили вину на Банни (Барни-Барри-Ларри; игра слов у нее выходит мелодично ласковой, парадоксально ловкой). Камилла колючими лопатками о чужие колени ударяется; в них много острых, режущих углов, дорогое вино, присланное матерью Фрэнсис из Бостона, и вина — Маколей надеется, что они станут тридцатилетними, пропитыми и жалкими, Маколей не хочет идти вслед за Генри. *** Фрэнсис в среду притаскивает запах псины на черном легком пальто (снег валит белоснежными хлопьями, Камилла закрывает простынями как шторами окна) и беспородную грязно-серую собаку, которую они зовут Ариадной, только из их лабиринта им не выйти; загнанные внутри черти выжигают перманентным "виновны", Камилла прячется и пытается не помнить, Камилла все еще видит сны. В пятницу Шарлотта исчезает, накинув бесполезный в снегопаде кардиган и украв ключи от машины Фрэнсис, в радиусе трех с половиной километров (Шарлотта заливает горе не только свое, но и общее) ее узнают; Милли кажется, что они бы сгнили оба в тяжелой, слоями собравшейся пыли — по субботам Абернати разбирает раскиданные беспорядочно вещи, допивая вино из грязной, прилипающей изнутри чашки. Камилла обнимает со спины, прижимаясь к тонким хлипким лопаткам; ей хочется порезаться о них, ей кажется, она сможет. Фрэнсис не оборачивается, привыкает к ней давно и надолго и не думает о раздражающем отпечатке кольца на пальце; у ее будущего мужа обычное имя и расписанная только им свадьба — Абернати предлагает скинуться с Золотых Ворот и не менять фамилию. Милли замерзает быстро, тянется к Фрэнсис, скованной кучками разбитых ваз; они с Шарлоттой набивают ими все свободное место, Фрэнсис предлагает вкладываться в картины и отсчитывает дни до свадьбы-запланированного прыжка в пролив; она не знает, от чего выйдет больше вреда. Ариадна прыгает на Фрэнсис, грязные лапы касаются бледной кожи; они забывают об обязанностях, расписанных на плохо работающем холодильнике, Абернати трет старой ненужной футболкой Шарлотты следы, игнорируя высохшие и вросшие в линолеум пятна сладкого чая; ей противно — от грязи, от себя и немного от пьяной Лотти (так называет ее только Камилла, так шепчет Шарлотта, заваливаясь в комнату, пьяным скисшим запахом оставаясь в ней, она виснет на Фрэнсис, льнет и никогда не вспоминает об этом на утро). Лотти не возвращается к третьему часу утра, Камилла ставит замороженную лазанью на покоцанную сестрой в приступе агрессии плиту, присланную в скором будущем мужем Фрэнсис; он идеален во всем, но ей наплевать — Фрэнсис хоронит себя рядом с первыми приглашениями на свадьбу. *** Шарлотта выдирает сгоревший хлеб из забившегося и испортившегося еще три недели назад тостера; безвкусное, отвратительное и сгоревшее оно напоминает их — от богоподобных мечтателей остаются реалисты с прожженными внутренностями и засевшей глубоко внутри горечью. От Милли пахнет лавандой, она перехватывает ее за запястья и целует за ухом; они словно возвращаются в прошлое, не хватает только Ричарда с беспрестанной любовью к Камилле. Лотти бесцеремонно и жестко губами по чужим, языком по нёбу, бледными руками крепко, ощущая очертания ребер, за мягкую ткань халата, по колючей линии ключицы, до прокушенной губы и фиолетовых отметин; Фрэнсис не смотрит, тянется за стаканом воды и терпит, она запасной вариант, безотказный и безвольный, Фрэнсис ненавидит себя за привязанность, вросшую до конца жизни (которой никогда не быть вечной). — Не делай ей больно, Фрэнсис — лучшая часть нашей с тобой жизни, — Маколей говорит тихо и нервно, Абернати добавляет к "лучшей" "не совсем нужную и единственную", перебитое сердце не залатать лживой заботой; Шарлотта в Камилле увязла, они нерушимы и идеальны вместе даже в разрушенной обстановке заваленной неэстетично квартиры. Фрэнсис не жалкая вовсе, с гордостью и старыми принципами за длинными рукавами свитера с чужого плеча. Она смотрит за их жизнями как сторонний наблюдатель, они зарытые в старых проблемах и страшном грехе, безнадежные глупые дети, пытавшиеся дотянуться до далекой кромки небосвода; упали подобно Икару, заигравшись в возвышенную композицию долгих речей, прославляющих веру Джулиана; прячь разбитые колени и убитые надежды, надеясь, что тайны останутся погребенными до последнего дня короткой, пролетающей в миг жизни. — Прекрати, — шепчет Камилла, и Фрэнсис видит выход; за версты от несчастного колледжа, где прокляты были они собственной слепостью и верностью, с жизнью, оборвавшейся в один момент. Люди не живут вечно, но они и вовсе не живут — тонут в собственной жалости; Фрэнсис берет билет на пятницу. *** Абернати нервная и ломкая, оставляет записку, забивает холодильник продуктами на неделю и исчезает — Шарлотта во сне прижимает сестру к себе слишком крепко, Камилла позволяет, жидкое золото волос мешается. Рядом с кроватью лежит книга, они давно не читают на древнегреческом, но она знакомая и ценная, принадлежащая Генри, и это объясняет в Маколей многое; жить ради того, кто мертв — больно, словно проволокой по ребрам. — Фрэнсис, — Камилла появляется привычным белым заснеженным силуэтом, протягивает тонкие руки, обнимая легко и свободно. Она не дает обещаний, но позвонит и напишет, ответит и Ричарду и снова найдет сестру полуживой и пьяной; Шарлотта исчезает ночью, прихватывая семь долларов и ключи от старого заброшенного дома, в котором они ленно проводили будни, сопровождающиеся поделенным вместе одиночеством и стоящим похмелья вином. Остатки ее надежд собираются в Гранд-Форксе (штат и город выбираются наугад, через полгода ее ждет выбранное матерью платье оттенка скисшего молока, она бы выбрала бордовое, напоминающее о пролитой ими и застывшей под ледяной коркой крови); Фрэнсис пытается пережить Вермонт.