Любовь для Императора.

Яркое солнце еще едва-едва освещает огромную поляну. Горячие лучи только-только касаются пологих крыш, уже чуть пожелтевшей травы, вымощенных каменных тропинок, снующих туда-сюда еще редких людей. Над Кореей загорается рассвет: немного холодный, но свежий и между тем какой-то сырой и неприятный. Лучи медленно бегут по белоснежной ткани подушек, по одеялу, чуть собранным простыням, едва целуют теплыми прикосновениями темные, беспорядочно раскиданные волосы, которые как всегда на ночь не хочется собирать их обладателю в косу или хотя бы в хвост, добираются до раскиданных по постели рук, обнимая ярким светом длинные и чуть узловатые пальцы. Солнце уже не такое горячее, как летом или еще совсем недавно — в октябре — но пальцы как-то непроизвольно сжимаются под светом лучей, нагретых через стекло оконной рамы. Тепло медленно ползет по груди, игриво разливаясь и по всему телу тоже, касается острого подбородка, выделяющихся скул, так и норовит коснуться чужой блаженной во сне улыбки, дрогнувших ресниц. Становится как-то невероятно уютно, а в постели хочется провести еще как минимум пару часов, но… — Чона, пора просыпаться, — Чанель негромко стонет от яркого солнечного света, который все же добирается окончательно до его лица, падая прямо в глаза, и прячется в подушках, пока евнух негромко цокает и ставит на столик возле кровати поднос с завтраком. — Чона, Ваш супруг настоятельно просил Вас прийти в Вонсон. Никто не любит, когда их будят. Никто, в особенности Пак Чанель, который совсем не понимает по утрам, где он так нагрешил, что вставать приходится с первыми лучами солнца, а ложиться, в принципе, иногда с ними же, что совсем не радует. Бывает, за завтраком он думает о том, что «не пойти ли всему этому к черту», но потом вспоминает, что это решительно невозможно. Ведь он — Пак Чанель. Император целого государства, которое без него вряд ли сможет существовать. Да, как и все правители, он слегка самовлюблен. Страна, может быть, без него и сможет существовать, но вот сможет ли он существовать без нее. Вот в чем основной вопрос его существования. Чанель — Император, которому с самого детства внушали, что он должен стать опорой для своего государства, что без него он, по сути, никто, что Пак — и есть это самое государство. И всю свою жизнь единственное, чем он занимался, направлял все свои силы, чтобы сделать свою страну лучше. Развернул войну со своими многочисленными братьями после смерти отца, чтобы оправдать свою важность. Женился на самом красивом омеге из маленькой соседней провинции, чтобы доказать, что он глава Кореи. Всей Кореи. Не по любви, не даже из-за того, что его теперь уже муж — был самой желанной куклой для огромного количества альф. Просто потому что Императору нужен муж. Даже в постель с ним Пак ложился только для того, чтобы тот родил ему наследника. Потому что Императору необходим наследник так же, как муж, как уважение народа, подчинение, отсутствие войн, врагов и прочего и прочего. Но еще Императору необходим сон и совсем немного чужой любви. Той самой настоящей, от которой снесло бы голову, которая окрыляла бы, ради которой он бы улыбался по утрам, а не рычал на своих подчиненных, что за глаза уже давно называют его «самым жестоким Императором Кореи». — Пошел вон, — мужчина, тихо рыкнув, в одно движение садится на кровати, пока евнух, склонившись, быстро покидает покои Императора, на что Чанель лишь закатывает глаза. Получается непроизвольно, но он просто надеется, что все к этому привыкли точно так же, как Пак привык к своему одиночеству и этим чертовым ранним подъемам, из-за которых у него прилично раскалывается голова каждое утро. — Чонин, не знаешь, что надобно чуджон от меня? Вставать и начинать свой день нет никаких сил. Нет и желания начинать его именно с разговора со своим мужем. Не то чтобы альфе противно смазливое лицо собственного избранника, но, черт, Чанелю тридцать шесть, а он коротает свои вечера с кисэн, чтобы хоть немного расслабиться, по утрам видит расстроенное лицо отца своего ребенка, потому что ему едва исполнилось двадцать, а он практически заперт во дворце, не получая не то что любовь, которой так хочет каждый омега, даже элементарных редких встреч. Чанелю тридцать шесть. Он взрослый мужчина, который привык к серьезности, жестокости и твердости своих решений. У него нет времени на все эти сопливые сцены любви и ревности каждое утро. У него нет времени даже на сон, что уж. Но с другой стороны ему жаль этого мальчишку. Но еще больше жаль себя, потому что, к сожалению, Император не может быть счастливым. — Увы, нет, чона, — личный охранник Императора лишь кланяется и помогает своему королю надеть выходной ханбок. Ткань сразу же начинает играться с лучами солнца, что уже полностью заливает просторную комнату, а Пак вздыхает тяжело и немного заторможено, потому что опять начался новый день, новые дела, проблемы, те же лица, переговоры в тронном зале, вино, новенький неопытный омега в его постели ближе к ночи, чужой запах на подушках и липкий сон. «Увы, нет», — кто ж разберется в этом всем. И кто знает, что сильнее заботит альфу: встреча или пустота в сердце. Чанель больше всего на свете хочет понять это, но не выходит осознать даже того, почему Чонин с утра так улыбается, что уж копаться в своей жизни. В комнате снова лишь слышится тяжелый выдох, когда Пак выходит из своих покоев, тихо переговариваясь с Чонином обо всех делах на сегодня, даже не замечая свиты за собой. Побочный эффект высокой должности, побочный эффект такой жизни. Император уже давно привык к подобному. Он кивает генералу армии, проходящему мимо, паре склонившихся омег, какому-то там министру, и выходит из Дворца, направляясь во дворец своего супруга, надеясь, что их встреча ограничится лишь разговорами о сыне и ничем более. Солнце сразу норовит поцеловать альфу, в темную макушку, усталые глаза, бледные впалые щеки. Оно как будто тоже соболезнует, но мужчина не замечает этого или не хочет замечать. У него есть дела поважнее, хотя у судьбы на сегодня тоже есть одно очень важное дело для Пак Чанеля. Альфа, проходит огромный сад, краем глаза наблюдая, как вся прислуга сразу же кидает свои дела и склоняется перед Ваном, выказывая знак уважения. Тоже побочный эффект звания «самый жестокий Император Кореи». Он никогда не видит лиц своих подчиненных, не видит людей, их эмоций и живых глаз. Чанелю всего тридцать шесть, а он уже заслужил уважение от всех, кого можно. Еще, будучи совсем ребенком, всего-то двадцать лет отроду, наследный принц одержал победу в войне с Танами. А через год стал официальным представителем своей страны — Ваном Кореи. Все, может быть, и считают, что мужчина еще слишком молод, чтобы править такой огромной страной, но, пока его народ живет в достатке и почти без войн на территории страны, никто никогда не решится на государственный переворот. Кто знает, почему Чанель где–то глубоко внутри, когда сон почти накрывает его своим звездным одеялом, чувствует ту особенную трепетную грусть. Кто знает… ведь у него есть все. Нет только любви. Чанель, щурясь от яркого осеннего солнца и все глубже погружаясь в свои мысли, уже было направляется в Вонсон, забываясь и даже прекращая переговариваться со своим другом и охранником по совместительству, когда замирает возле дома кисэн и смотрит на еще неизвестного ему, но безумно красивого омегу. Да, странно, что судьба сегодня повела его именно по этой дорожке. Странно, что он ни разу не встречался с взглядом этих больших глаз. Странно, что судьба решила так именно сегодня, а не завтра или три месяца назад. Но сердце в груди впервые болезненно упало, заставляя почему-то ощутить и то странное покалывание в кончиках пальцев, от которого по телу разлился то ли невероятный холод, то ли приятное тепло. Странно, что он впервые почувствовал, как земля уходит из-под ног, только от того, что он видит глаза, направленные на себя, кажется, непроизвольно, ведь омега его явно его не замечает. Странно, что сердце резко снова возвращается на место, когда тонкие короткие пальцы этого юноши касаются утонченной талии стоит ему повернуться спиной. Странно, что Император долго смотрит на кисэн тем взглядом, которым должен бы смотреть на своего мужа. Ну и, наконец, то, что впервые в жизни Пак понимает, что он не хочет видеть его в своей постели. Отнюдь. Если раньше при виде утонченных фигур омег из этого низенького, но яркого здания, Пак просто указывал на кого-то более или менее симпатичного, чтобы потом ночью увидеть его, как какую-то игрушку, в своей кровати, то сегодня он осознал, кто такие кисэн. А ведь эти омеги отнюдь не для того, чтобы удовлетворять каждого встречного поперечного своим телом. Кисэн — утонченные существа, которых с детства учили поддерживать беседы, танцевать, петь и развлекать господ. Чанелю впервые на ум пришло, что перед ним самое прекрасное существо на планете, которое будет для кого-то тем воздухом, которым сложно будет надышаться, а не кукла для престижа, как, например, его муж. — Кто это, Чонин? — Ван лишь кивает головой на омегу, и охранник уже все понимает и щурит свои раскосые глаза, кажется, совсем не разделяя того, что сейчас происходит в голове его Императора. Вряд ли альфа вообще нуждается в ответе, но и оторвать взгляда от точеной фигуры не может, жадно ловя каждое движение, каждый взмах руки, каждую улыбку, пока маленький омега не скрывается за углом дома. И только в этот момент сердце в груди снова падает куда-то и возвращается на место, отчего туман в голове исчезает. Теперь уже Чанель чувствует, что оно бьется в нормальном ритме и что, пожалуй, он ведет себя, как последний идиот, пялясь на какого-то кисэн, который вблизи, может быть, и не так прекрасен. Он чувствует, что одиночество в этой подчиняющейся толпе слишком его загрызло. — Один из кисэн, чона. Он здесь довольно давно, насколько я знаю, — Чонин лишь пожимает плечами и продолжает следовать за вновь движущимся в Вонсон Императором. А одиночество начинает грызть еще сильнее, кажется, потому что в груди альфы теперь разгорается совсем другое чувство. И оно намного сильнее того, что заставило на минуту остановить биение сердца. — Удивительно, что ты так хорошо знаешь всех кисэн, — Пак сдерживается, чтобы остановить не очень добрый поток мыслей в сторону Кима, ведь этот альфа, хоть и его друг, но что-то заставляет ненависть, вскипая, сковывать горло, потому что этот омега слишком прекрасен, чтобы быть тут «довольно давно» и быть с кем-то «довольно часто». Однако все способно медленно, но верно стихать, особенно когда человек осознает глупость своих эмоций. — Увлекаешься? — Иногда, чона, — Чонин чуть слышно хмыкает, когда Чанель смотрит на него уже удивленно и даже приподнимает бровь, поражаясь тому, что вечно строгий и любящий порядок Ким способен на такое. Кончики пальцев снова покалывает то ли от ревности, то ли от приятного запаха, слышимого на поляне за небольшим домом. — Ничего удивительного. Я все же альфа. Звание «самого жестокого Императора Кореи» медленно тает. Тает и одиночество в чужой душе, пока Ким Чонин прячет свои скелеты в самый дальний шкаф, ведь его история пишется вместе с историей Вана, а Вонсон неумолимо приближается со своей суетой и громкими возгласами вновь обиженного омеги.

***

— Ох, чона, Вы пришли! — до безумия красивый омега, обернувшись на пятках, улыбается своему супругу, пока Чанель молча проходит мимо него к маленькому альфе, который возился со своими гувернерами в саду. Это забавно, но альфа, даже испытав тот каскад странных чувств, сейчас спокоен, все так же холоден, отстранен и, пожалуй, чуточку зол? Да, наверное. То странное чувство, что селится в его груди, не то чтобы напрягает, но заставляет нервно давить в себе эмоции, бросать взгляд на омегу, раздражаться еще больше и возвращаться к той картине в саду. Тот юноша определенно красивее его мужа, хотя бы потому что он не его законный супруг, потому что он там, далеко, потому что он молчалив, потому что он — загадка. Потому что для Чанеля сейчас все намного лучше, чем Бэкхен, которому дай волю, и он повиснет на шее. — Апамама! — меленький мальчик, радостно воскликнув, вмиг подскакивает на ноги и бежит к своему отцу, радостно смеясь, когда Чанель подхватывает сына на руки и кружит. Вот оно… то самое маленькое счастье, которое действительно живое, хрупкое, настоящее. Которое с такими же раскосыми большими глазами, которое радостно смеется, которое улыбается солнечно и по-настоящему, которое без фальши, а с искренней любовью. Счастье, которое так похоже на самого Пака в детстве, до глупой детской войны в разделение трона, до глупой свадьбы, до всей этой глупой и однообразной жизни. Чанель на самом деле безмерно рад, что сын его похож на него самого, что ни капли ему не досталось тех черт омеги, который сейчас, альфа отчетливо чувствует, наблюдает с какой-то завистью что ли за той любовью, с которой он обнимает сына. Нет, супруг Императора вовсе не злой, не холодный, не ревнивый, Бэкхен лишь такой же потерянный и несчастный, утонувший в своей печали и холоде со стороны любимого человека. Он, наверное, действительно любит своего Господина, ведь не стал бы выходить за него, если бы не любил. У него был выбор, а силой его никто не уводил. Просто тогда он был еще молодым и явно глупым, если надеялся, что этот взрослый мужчина полюбит его лишь за красивое лицо и подаренного сына. Глупо вообще было думать, что Чанель полюбит того, кто был просто стратегической куклой в чужих руках. И это медленно убило в Бэкхене того светлого и доброго настоящего Бэкхена, превратив омегу в глупое существо, всем сердцем желающего любви, которую он и требовал слишком навязчиво. — Как ты здесь, Минхо? Слушаешь своих учителей? — Да! Совсем скоро я буду таким же мудрым, как ты! — Минхо, горделиво приподнял кончик маленького носика кверху, пока Чонин негромко рассмеялся, покачав головой. Бэкхену же явно было не до смеха. За своей ненавистью к самому себе, к людям, к альфе и всей этой жизни он давно позабыл о своем сыне, о своей власти, а заодно и о том, что его душа давно умерла за этой гонкой и игрой в счастливую семью. Разговор отца и маленького альфы продолжается не долго, потому что малыш сидеть на месте не очень хотел, крутясь на руках Императора. Ему бы играть, играть, играть так же беззаботно, как его отец когда-то, каждую минуту узнавать что-то новое, задавать глупые вопросы, ловить ту смешную бабочку маленькими ладошками и смеяться, а не вмешиваться в серьезные разговоры серьезных взрослых, наблюдая за немой ссорой родителей, которая как всегда пройдет тихо, без лишних повышений голоса, но холодно и, может быть, незаметно на первый взгляд. — Ты будешь самым лучшим Императором, Минхо. Запомни это, — мужчина аккуратно ставит ребенка на землю и тяжело выдыхает, поворачиваясь к своему супругу и понимая, что разговор будет долгий, нудный, натянутый и холодный. Внутри снова поселяется то неприятное липкое чувство, которое сковывает душу, заставляя уже с утра устало вздыхать и безразлично поднимать взгляд на каждого, кто появится на пути. — А теперь беги играть дальше, малыш, мы с папой поговорим. Омега улыбается ликующе и, кажется, немного высокомерно, ведь, наконец-то, и до него дошла очередь, хотя в ответ той же улыбки не получает, потому что Чанеля, черт возьми, начинает бесить и это. — Как поживаете, Бэкхен? Вас все устраивает? — Император почтенно кивает омеге и присаживается рядом с супругом, принимая из рук евнуха стакан с вином. Голос все так же натянут, но спокоен и уважителен. Да и не чувствует он к мужу ничего, кроме уважения, хотя и то теряется медленно, как и желание его видеть. С каждой минутой. Секундой. Мгновением. — Конечно, чона. Иначе и быть не может, — омега чуть склоняет голову, до сих пор улыбаясь Вану, хотя и натянуто, и выдыхает, прикрыв глаза. — Спасибо, что решили зайти и проведать нас. «Ага, зашел, была бы моя воля, вообще бы к Вам не приходил», — однако Пак тоже старается улыбнуться в ответ, пытаясь хотя бы выглядеть дружелюбно, потому что не очень-то хочется, чтобы во Дворце шептались, что Император и его муж имеют натянутые отношения, хотя в Вонсоне слухи о том, что Его Величество к мужу даже не заходит, уже не до хорошего, давно слышатся на каждом углу. И Пак отлично знает, что сейчас разговаривать с омегой — то же самое, что поджигать пороховую бочку. Он далеко не глупый, чтобы понять, что еще немного, и Бэкхен просто взорвется, вымещая на всем, что его окружает, свое зло. — Вы сами настояли на этом, — Пак лишь пожимает плечами и молча наблюдает за играющим сыном, прежде чем перевести холодный взгляд на мужа. В его глазах вдруг загорается огонек при случайной мысли, а в глазах напротив он, наоборот, медленно тает, делая чужой взгляд мертвым. — Как обстоят дела с кисэн? Они удовлетворяют все желания наших гостей? Император отлично знает, какую тему задевать нельзя, но возвращается к ней как бы мимолетно, потому что свежие воспоминания не дают покоя. Бэкхена же передергивает, потому что он-то тоже отлично знает, какие там желания удовлетворяют кисэн в большей мере. И чьи. А ведь самое главное — он же может лучше, чем эти мимолетные дети! Он ведь красивее, чем все они вместе взятые! Он ведь законный муж Пак Чанеля, а в его постели был один единственный раз. Да даже, судя по слухам, некоторые омеги из дома кисэн были в покоях Императора чаще, чем он. Над Бэкхеном смеется весь Вонсон, а его собственный муж сидит и, как ни в чем не бывало, спрашивает об этом. Однако после встречи с сыном настроение у Императора куда лучше, чем было утром, когда лучи солнца и надоедливый евнух разбудили, как обычно, рано, поэтому он, даже несмотря на явно закипающего, хотя и пока сохраняющего видимое спокойствие, мужа, мило продолжил череду своих вопросов о кисэн, о жизни Дворца о первых важных уроках для Минхо, даже об охране. Бэкхен что–то отвечал, иногда невпопад, но отвечал, чувствуя, что больше просто не может терпеть все это. Если альфа еще не понял, то он тут вообще–то, как полнейший дурак, его любит. Всем этим чертовым сердцем, что в груди останавливается от каждого такого простого для Императора и такого обидного для омеги слова. Может быть, и любит-то только за то, что больше выбора нет, но ничего ведь совсем не может с этим сделать. Уже минут через пятнадцать эта напряженная атмосфера обрывается, потому что слышится скрип кресла. Омега сдается первым при первой же паузе между вопросами, и прежде чем Пак в сопровождении своей свиты направляется во дворец, он вежливо кланяется ему, благодарит за визит, прячет злые слезы и уверяет, что ему нужно бежать. Срочно нужно бежать. Честно говоря, Чанель не особо верит, что у его супруга появились какие-то дела, ведь по сути, у него их и быть не может, но намек понимает и, все еще вежливо улыбаясь, покидает своего мужа, на прощание подарив сыну теплый взгляд и просьбу слушаться папу. И, нет, альфа совсем не бессердечный. Его заботит такое поведение омеги, да и он действительно пытается мысленно понять, что его тревожит, вариант с якобы любовью почему-то сразу отметая. Только вот проходя мимо сада дома кисэн, он вновь замирает, подмечая тот самый прекрасный запах. И те самые плавные движения тонких рук. Оказывается, омег на поляне двое, а альфа замечает это только сейчас: тот, от которого Император уже не может отвести взгляда, снова чувствуя то сковывающее и мешающее дышать чувство, и еще один немного угловатый, смешной и явно еще совсем молоденький. Пак прекрасно слышит, как за его плечом хмыкает Ким, кажется, узнавая что-то в этом самом младшем юноше, что возвышается над своим старшим почти на голову, хотя и не придает этому значения, останавливая свое внимание только на темной макушке старшего, который явно не может почувствовать того, что его изучают пристальным взглядом из-за все того же побочного эффекта. Но уже через мгновение происходит какая-то небольшая перестановка: младший из омег запоздало падает на колени и приветствует своего Господина. А Чанелю решительно плевать. Он смотрит на того неизвестного, из-за кого в душе тронулся лед. Он ведь отлично знает, что он не осмелится поднять взгляд на своего Императора, но надеется, тяжело выдыхая. Почему-то сейчас больше всего на свете хочется снова увидеть эти большие глаза, но удается довольствоваться лишь почти светящейся на солнце кожей, не скрытой за белым слоем косметики, как у Бэкхена. Да, Пак невольно сравнивает и тут же забывает свое сравнение, с усилием над собой переводя взгляд на омегу, что навязчиво склоняется к земле. И снова втягивает дурманящий аромат в легкие, глубоко вздыхая. Прикрывая глаза на секунду, Чанель впервые чувствует себя загнанным в угол, при этом медленно отходя от кисэн, ведь нельзя стоять тут вечно, и дальше идет по узкой тропинке, призывно, хотя и как-то задумчиво, щелкая пальцами и, не поднимая взгляд на Чонина, но зная, что он оказался рядом, тихо озвучивает свою странную просьбу: — Тот молодой омега, упавший передо мной на колени. Хочу видеть его сегодня ночью в своих покоях. — Чона, он еще совсем неопытный. Может, мне следует… — Чонин сразу же затыкается, увидев взгляд Господина, и кивает, покачав головой. Он сейчас запутал даже больше, не понимая, почему Пак требует одного омегу, хотя еще час назад был заинтересован в другом. — Я передам Ваш приказ, чона.