Любовь для Императора.

Корея. Пятнадцатое столетие. Если бы До Кенсу сказали, что он может выбрать другое время и родиться в нем, меняя внешность, род занятий или даже пол, то он, наверное, никогда бы не согласился. Да и если спросить у него: «Нравится ли тебе твое занятие?» — в ответ всегда получишь твердое «да». Может быть, он просто не хочет показывать свои чувства. Или его действительно все устраивает. Но, так или иначе, менять свой привычный уклад жизни он не хочет. Ведь омега уже довольно взрослый для юношеского максимализма и довольно юный для мыслей о прошлом. Ему нравится настоящее. А в настоящем он — кисэн. Да-да, тот самый кисэн с глубоким взглядом, лучистой кожей и прекрасным тонким шлейфом цветочного аромата, что так понравился самому Императору. Еще в глубоком детстве он пошел по этому пути не по своей воле. Хотя кто вообще пошел бы по этому пути сам? Это не новость, но в Корее всегда было много бедных людей. Так уж вышло, что у семьи Кенсу, которую он уже и не помнит особо, не было средств, чтобы вырастить его достойным человеком, поэтому, когда ему исполнилось лет восемь, наверное, его ждала участь (как говорили многие) стать «певичкой» на приемах богатых и знатных людей. Вообще-то, Кенсу никогда не обижался на своих родителей. Поэтому рос тихим и спокойным омегой. К учебе относился прилежно, отчасти понимая, что в будущем лучше оказаться в покоях более знатного человека, нежели всю жизнь провести в том низшем ранге, которым пугали в школе, где и готовили таких, как он — «певичек» для развлечений. И ему неплохо удавалось учиться. По крайней мере, игру на музыкальных инструментах и танцы он освоил на ура. Однако светские беседы всегда были трудной задачей для тогда еще юного омеги, ведь молчаливость не шла на руку. Но это нисколько не помешало ему оказаться в самом почетном месте Кореи — Императорском дворце кисэн — ведь иногда молчаливые, но красивые куклы нравятся детям куда больше, чем истеричные и слишком разговорчивые. Теперь Кенсу уже двадцать два. Карьера, если это можно так назвать, шла к завершению, ведь ее пик кисэн обычно переживали в свои семнадцать-восемнадцать. Теперь Кенсу смотрел на своих молодых последователей. Часто. Думал о том, что хотел бы, наверное, вернуться в тот возраст, когда на приемах привлекал к себе внимание и радовал гостей не только музыкой или танцами, но и своей внешностью. Но также в голове его роились мысли о том, что он счастлив сейчас. Ведь у него нет нежеланных детей. Он живет в хорошем месте. Ему неплохо платят. И скоро — нужно лишь немного подождать — он сможет оставить это ремесло, ведь возраст возьмет свое. Да, наверное, из такого описание проще понять, что омега — просто очередной самовлюбленный дурак, который не понимает, что его жизнь — череда отвратительных событий, из-за которых он должен плакать каждую ночь в подушку, ненавидеть себя и свою семью, что и создала эту пошлую череду. Но, вообще-то, Кенсу просто реалист, который отлично знает, что пытаться что-то менять более чем бессмысленное и бесполезное занятие. Он смирился давным давно с тем, что иногда его могут пригласить в чьи-нибудь покои, что его потом за это не обидят деньгами, что он вряд ли потом найдет себя в будущем, создаст семью и будет жить хорошей жизнью. Но сейчас-то у него все относительно хорошо: он не голодает, редко занимается тем, что ему не нравится, а, если не мечтать, то и жить станет куда легче. «Нужно помочь Лухану с танцем, иначе он никогда его не выучит», — этим ранним утром, еще до той судьбоносной встречи в саду, стоя у окна, кисэн думал о своем. На улице уже немного прохладно, но солнце ласкает теплыми лучами бледную открытую кожу на шее и щеках, заставляя мимолетно улыбаться, думая о чем-то своем. О чем же тогда мог думать этот юноша, что не умел мечтать, но умел быть счастливым без любви и без звезд с неба? О чем мог думать человек, который кардинально отличался от тех героев истории жизни, как Чанель или Бэкхен? Об облаках, о том, что совсем скоро похолодает, о веселящихся еще детях, что носятся по поляне, усыпанной осенними цветами, о жизни и о том, что-то умиротворение внутри — это и есть счастье, которым омега вряд ли станет с кем-либо делиться. Стоит заметить, что Кенсу, задумавшись, даже не сразу понял, что им кто-то заинтересовался, но взгляд, который сложно было бы не почувствовать на себе, ведь он буквально обжег чем-то не очень приятным. После того, как До исполнилось двадцать, он и забыть успел, каково это, когда тобой кто-то интересуется именно как омегой, а не другом или учителем. По спине даже невольно пробежал холодок, но внутри наоборот почувствовался какой-то нестерпимый жар, от которого Су вздрогнул и поднял непонимающий взгляд. И именно в эту секунду пришло осознание, что делать этого не стоило, ведь как раз в этот момент его глаза встретились с Его темными глазами, а в голове безумно забилась одна мысль: «Где твои манеры, Кенсу?» — да, это не было чем-то безумно романтичным типа «искра, буря, любовь». Да и о любви он давно уже не думал, понимая, что это совсем не то, о чем должен мечтать кисэн. А вот манеры… И правда. Манеры. В отличие от Чанеля, который в момент, когда юноша заметил его, наклонился к другому альфе, что-то тихо говоря, Су знал, кто стоит перед ним. А за неуважение к Его Величеству можно было вполне лишиться всего того спокойного счастья и уюта, которым он так дорожил. Но этого совсем не хотелось, отчего омега удивленно сморгнул, думая, что ему показалось, ведь смотрели совсем не на него, и хотел было поклониться, хотя вряд ли бы Пак уже мог увидеть это. Но почему-то только и смог что отвести взгляд, удачно вспомнив про младшего омегу, которому хотел помочь, и вовсе отвернулся, медленно и незаметно пытаясь скрыться из вида и куда-нибудь спрятаться от опасного взгляда в свою сторону. Сердце забилось тревожнее из-за какого-то липкого страха, а в мыслях мелькал только один вопрос: «Его Величество ведь смотрел не на меня, я же ничего плохого не сделал?». Он еще с минуту не поднимал взгляд, глядя в пол и пытаясь понять, показалось ему или нет, а затем досчитал до пяти, принял, что все же показалось, и приподнял взгляд, медленно выглядывая из-за каменной кладки шершавой стены, желая увидеть украдкой ушел Император или нет и был ли он вообще. Но жизнь вне дома, да и сада снова шла своим чередом. Будто ничего не произошло. И кисэн снова подумал, что показалось, хотя раньше из-за разыгравшегося воображения галлюцинаций как-то не возникало. «Нужно все-таки помочь Лу. Да и в ближайшее время все равно нет слишком важных дел… нужно себя занять, а то всякая ерунда мерещится». — Хен! — вдруг омега даже подпрыгнул на месте, когда сзади на него налетел кто-то с таким пронзительным криком, что в ушах неприятно зазвенело. Вернее будет сказать не «кто-то», а высокий юноша, чьи руки тут же обвили чужую талию, тиская старшего в своих больших объятиях. Кенсу, конечно, привык к импульсивности Лухана, но не настолько же сильно пугать, тем более сейчас, когда его сердце все еще билось у самого горла, все никак не успокаиваясь. Однако омега отлично знал, что младший даже не подумает сейчас заваливать его вопросами, потому что, если обычно он прибегает к нему с такими криками, то у него что-то да произошло, а, значит, на таких же эмоциях будет продолжен и рассказ об этом событии. В принципе, До даже не против такого, ведь кисэн еще совсем ребенок — ему еще только шестнадцать — и ведет себя соответственно. — Хен, хен, хен! — мальчишка снова завизжал своим срывающимся голоском, пока старший омега с хитрым взглядом повернулся к нему, собираясь наигранно спросить, что же случилось, чтобы он с еще большим количеством искорок в глазах рассказывал свою «самую увлекательную историю самого важного события его жизни». — Хен, он сегодня на меня посмотрел! На две секунды дольше, чем обычно, представляешь! Кенсу еще даже вопрос свой задать не успел, а омега уже на своем смешном корейском затараторил о предмете своих тайных вздохов. Этот красивый ребенок с длинными отдающими на солнце синевой волосами и кукольным личиком появился тут сравнительно недавно. Во дворце кисэн ходили слухи, что мальчишка вообще-то из Китая и поэтому разговаривает так смешно, из-за этого, к слову, над ним и смеялись, но До убедил младшего в том, что это все глупая зависть, ведь завидовать действительно было чему, а заодно и приобрел нового друга. И, как оказалось, Лухан действительно родился далеко за пределами Кореи, правда, дальше он не рассказывал, видимо, не желая вспоминать. Однако о ком-то из личной охраны Императора он рассказывал вполне развязно, активно жестикулируя и смущенно хихикая. Это было настолько забавно, что старший омега никогда и не уточнял, кем был этот счастливый альфа, в которого влюбился самый красивый кисэн всего огромного государства, да и, наверное, Лу бы не сказал. Но, к сожалению, беседа не могла продолжаться вечно, ведь Кенсу учтиво напомнил младшему, что лучше бы он так жестикулировал во время танца, отчего омега, кажется, слегка расстроился, но не обиделся. Все-таки его красивое лицо и сладкий голосок явно компенсировали не очень хорошие танцевальные навыки. Да и при дворе у каждого свое занятие. Кто-то следит за детьми, кто-то убирает сад, а кто-то Кенсу, который уже минут через десять после начала маленького занятия выдыхает тихо, немного возмущенно, трет переносицу и в миллионный раз объясняет своему молодому ученику, с какой ноги нужно идти. После утренней встречи взглядов, омега, казалось бы, совсем очнулся и снова ушел в себя. И на его лице уже невозможно прочитать, о чем он думал в этот момент. Может, за раздражением на молодого омегу скрывались тайные мысли о Господине, что так неосторожно возбудил в нем страх и тревогу, лишь подарив ему один мимолетный взгляд, а, может быть, это и было только раздражение, а кисэн уже совершенно забыл об этом случае. — Малыш, правая нога, — полы длинных одежд приподнимаются в такт движению кисэн, пока ветер играет его волосами. На улице, за домом, намного удобнее заниматься и, скорее всего, лишние глаза не станут мешать. До шагает уверенно, ведь, кажется, миллион раз делал это, пока в его руках веер ловит поток ветра. Но у его ученика выходит плохо. Точнее, не выходит вообще. И Кенсу искренне недоумевает, как такого оболтуса могли взять в Императорский дом, даже несмотря на такое невероятно красивое личико. — Я не понимаю, хен. У тебя выходит плавно и красиво, а я, — пока омега пытается разобраться в собственных ногах, Кенсу повторяет снова и снова, вспоминая, что его учили так же. Что он тоже ничего не умел. Что нельзя злиться. Но все равно злится, потому что, как жестикулировать своими тонкими руками при рассказе о высоком широкоплечем красавце — так да, а как этими же руками красиво махнуть во время танца — так нет. — Да ты просто не хочешь учиться, — омега кивает, и веер в его руках с тихим щелчком захлопывается, пока он сам поднимает взгляд к небу и просит дать ему сил. Учить у него никогда не получалось. — Давай снова. И все повторяется. Кенсу в который раз раскрывает веер, завораживающе чертя им что-то в воздухе, и просит повторить. А потом снова делает шаг с правой ноги, наблюдая, как младший упорно идет с левой, но молчит. А еще думает, что это было плохой идеей. Не поклониться. И показать себя в таком плохом свете. Омега снова ненадолго погружается в свои мысли, когда вдруг на него падает тень. Тень, которой тут, по сути, не должно быть. Тень довольно высокая и большая, отчего Кенсу думает, что Лухан совсем сошел с ума, если уже ушел вперед во время танца, но стоит старшему поднять взгляд, как он тут же радуется своей сдержанности, потому что он только что чуть не начал рассказывать о полном неумении не на Ханя, а на подошедшего зачем-то слишком близко мужчины. И тут же снова учтиво склоняет голову, на этот раз помня про манеры и не желая разозлить, потому что перед ним опять возникает сам Император. Туман снова бьет в голову, пока кисэн старается даже не дышать, жмурясь и думая про себя, что «все же было так прекрасно, зачем все портить». И что только нужно Его Величеству здесь и почему он не спешит отходить?! Омега даже старается считать до десяти, но от волнения сбивается уже на «семь», а потом и на «восемь», начиная считать сначала и понимая, что тень никуда не исчезает. М-да. Кажется, плохой идеей было заниматься во дворе. Потому что и тут есть лишние и ненужные взгляды. Кенсу даже краем уха слышит, как где-то за домом другие кисэн начинают восхищенно шушукаться, но, если честно, юноша не понимает их радости, точно так же, как и не понимает, почему Лухан так унижается, падая перед кем-то на колени прямо на улице, хотя он вообще-то не обязан. Время все еще тянется очень медленно, отчего у омеги начинает уже кружиться голова, потому что он все еще не помнит, что нужно дышать, от неприятного волнения, которое как-то противно сковало что-то в груди. Но дышать все равно не выходит, ровно до тех пор, пока он, словно через пелену, не слышит тихие удаляющиеся шаги. Он все еще замирает, чувствуя, как из трясущихся рук выпадает закрытый веер и… и украдкой смотрит на проходящих мимо. За последние тридцать секунд Кенсу глубоко до боли в легких вдыхает и быстро поднимает немного шокированного младшего с земли, тихо отряхивая траву и землю с его белого ханбока. В голове только снова просыпается та же мысль о манерах, и омега быстро отпускает взгляд, снова запоздало опускаясь в поклон, ведь Император еще не скрылся из поля зрения. Просто он не успевает даже понять происходящее, а когда опасность и легкий шлейф приятного аромата, что исходил от альф, расходится, До медленно поднимает взгляд, снова смотрит на высокое, чистое небо. И спрашивает у кого–то незримого: — Да за что мне такое наказание? — а это и правда наказание, потому что через час от силы к нему придут с известием о том, что Господин требует в свои покои одного из омег. А когда сердце Кенсу беспокойно отбивает три удара, ему сообщают и имя того, кого требуют.

***

— Да за что же ты мне такой достался, — сердце все еще беспокойно стучит в груди, пока омега трясущимися руками касается лица обеспокоенного младшего, для которого этот визит к Императору будет первым. Он бережно чуть подкрашивает губы в нежный розовый, касается лица белой смесью, больше похожей на пудру. И чувствует, как под пальцами слегка сводят мышцы. Младший кусает щеки изнутри. Волнуется. Это видно невооруженным глазом, а Кенсу думает, что так привязан к этому ребенку, что ему почти физически больно отпускать его сейчас. Странно, но старший теперь волнуется совсем не из-за того, что его все еще тревожит этот утренний взгляд, встреча в саду или то странное чувство, что поселяется в груди, заставляя что-то внутри завязываться в тугой узел, стоит лишь подумать о Пак Чанеле и вспомнить его взгляд, нагло воспроизводя в мыслях его приятный запах. — Хен, а если я ему не понравлюсь? — Лухан, явно находясь в волнительном и горделивом состоянии, ведь его выбрал сам Император, тянет вполне очевидный вопрос, а омега над ним почти нежно улыбается, теперь причесывая темные волосы. Кенсу когда-то также спрашивал своего учителя. И ему кажется, что этот мальчишка слишком глупый, если так боится. И он тоже был глупым. Как же, кажется, давно это было. — Не вертись. А то я некрасиво приколю шпильку. И ты точно никому уже не понравишься, — омега, выдыхая, доделывает последние штрихи и отходит от мальчишки, стараясь спокойно думать о том, что он ничего не умеет. И, скорее всего, из-за этого, кому-то придется пострадать, но тут же отгоняет неприятные мысли. Старший омега, если честно, думает, что лучше бы на месте младшего оказался он сам. Но не потому, что он бы хотел побывать в постели Его Величества, просто Хань действительно еще совсем неопытный, как сказал Чонин, а Кенсу меньше всего на свете хочет, чтобы этот малыш разочаровался в своем первом разе. Что же насчет Кенсу? Он бы разочаровался уже не в первый раз. В конце концов, единственное, что всегда вызывало в омеге отвращение к себе и своему роду занятий — ночи с абсолютно чужими руками, чужими губами и совсем без любви. Поэтому даже та престижная цель каждого омеги из дворца кисэн провести хотя бы пару часов в постели Его Величества вызывала в До только немое недоумение. Время как-то медленно тянулось к вечеру. И нужный час встретил Кенсу покусанными в волнениях и переживаниях губами — давняя привычка. Над Кореей уже заходило то ласковое солнце, пока он визуально спокойно шагал по мосту, что соединяет сад и сам дворец Императора, а затем волнительно выдохнул, когда вверил молодого ученика в руки прислуги. — Эй, малыш, не волнуйся, — омега шепнул младшему как можно увереннее, наклоняясь вперед, когда скользнул пальцами по его чуть помятому рукаву белых и чистых, как и сам Лу, одежд. Хотя Кенсу волновался куда больше. Ему вообще-то нужно было бы уйти, но он, если честно, не смог, поэтому еще на несколько минут задержался на мосту, любуясь цветами лотоса, что грациозно играли с течением, пока молодой кисэн, бросая немного нервный взгляд на своего друга и охрану и медленно плывя навстречу судьбе, уже через пару минут находился перед нужной дверью. За дверью слышится какой-то скрип и тихий голос, отчего у Лу непроизвольно в волнении вздрагивают изящные длинные пальцы. Он все не может успокоиться, даже когда перед ним с тихим скрипом открывается эта самая дверь. Чанель же уже около получаса терпеливо ждет кисэн, пока пьет вино, сидя на своей кровати. Он все думает почему-то о делах государственных, но резко видит в лицах своих помощников то милое светленькое личико невероятно красивого омеги. Снова думает о чиновниках, деньгах на содержание той или иной части дворца, о переговорах со своими союзниками в возможной войне, но в голову снова ударяют не те мысли, пока Император обреченно заливает их алкоголем, думая, что пора бы просто отдохнуть и выбросить из головы ненужный образ и глупую навязчивую идею. От неловкого стука в дверь он даже чуть приподнимается и приказывает войти, сразу же осматривая маленького и сжавшегося омегу перед собой. Удивительно, что все они каждый раз примерно одинаковые: длинные волосы, идеально белая кожа, яркие губы, светлая одежда и этот бегающий взгляд. Они все его боятся, хотя Чанель даже не думает сделать что-то плохое. Он ведь, в конце концов, в первую очередь мужчина и не станет обижать омегу. Хотя чего он еще ждет, когда приглашает в свои покои еще, по сути, детей, которые не знают, как себя вести. А некоторых еще и против их собственного желания, ведь не каждый захочет провести свою ночь в компании мужчины, пускай и Императора (хоть и «самого жестокого» по слухам, на минуточку), который, самое малое, на двадцать лет старше. Пак, когда за спиной удивительно красивого юноши закрывается дверь, не давая больше никаких возможностей к отступлению, ставит бокал на столик и встает с кровати, тяжело выдыхая и подходя к юноше, который сразу же склоняется и начинает что-то лепетать — альфа даже не думает вникать. Лишь выпрямляет омегу, потянув за подбородок, и тянет того на себя, припадая губами к неприятным на вкус из-за помады чужим губам. Этот смазливый мальчишка даже смущается так же, как все остальные, хоть этого и не видно за тонной пудры, в спешке отводя взгляд темных глаз, потому что так положено. Они все так делают. И это чертовски раздражает альфу иногда. Только вот не сегодня. Сегодня он может простить этому мальчишке абсолютно все, потому что от него исходит тот едва уловимый, но крышесносный аромат того омеги, который, видимо, настолько часто находился рядом, что его невероятный запах перемешался с еще слабым ароматом этого малыша. Если закрыть глаза, то можно, совершенно не напрягаясь, ведь неизвестный и так не выходит из головы Вана весь день, представить, как он сам прогибается в его объятиях, льнет к большим ладоням, требуя ласки, и горячо выдыхает в мокрые поцелуи. Чанель недоумевает, почему он просто не потребовал то, что хочет сегодня ночью к себе, но еще больше он недоумевает, почему это так возбуждает. — Такой неопытный, — альфа чуть ухмыляется, толкая юношу на кровать и нависая сверху, наслаждаясь каждой своей мыслью, совсем не думая, что это как-то ненормально или хотя бы странно. — Не бойся, я больно не сделаю.