Любовь для Императора.

Время летит быстро, кто бы не стал убеждать в обратном, время все равно летит быстро. Каждая секунда или минута, как песок сквозь пальцы, убегает от нас, а мы и не спешим этого заметить. Время летит чудовищно быстро, а мы не успеваем поймать день, неделю, месяц, потому что они все складываются из минут и секунд, а мы так и не научились видеть их. Да, время пролетело чрезвычайно быстро, так, что никто и не заметил, как теплая осень сменилась такой же теплой и совершенно не снежной зимой, как зима сменилась холодной весной, а красавица весна, возбуждающая в каждом из нас что-то особенное, медленно отступила, давая место лету еще в середине апреля, и огромные букеты розовых и желтых цветов все с тех же клумб в комнате Кенсу. Тогда, полгода назад, во всем произошла страшная перемена. Бэкхена не стало на десятый день после их встречи с Кенсу. Он увял тихо, отчего казалось, что смерть его так сильно отличалась от шумной жизни. Все десять дней он почти ничего не ел, не подпускал к себе никого, кроме Кенсу, который каждый день пропадал у него, стараясь успокоить его страдания каким-нибудь рассказом или, как ребенка, сказкой, и Минсока, давящего в себе слезы и улыбающегося сквозь них омеге, которого сам не понял, когда полюбил и какой именно любовью. Это было тяжело. Всегда тяжело терять кого-то, а человек испытывает настоящую боль, только когда теряет человека. В жизнях Чанеля, Кенсу и Минсока Бэкхен все же был человеком. Омега все время просил их о чем-то: Кенсу, чтобы тот никому больше и никогда не говорил о том, что рассказал тогда ему, а Минсоку… а у него он просил прощения за их последние холодные поцелуи, только чтобы забыться, и за боль, которую он принес ему. Ему казалось почему-то, что так он точно уйдет спокойно, пускай на том свете ему и не будет особенного места, ведь он столько нагрешил за свою жизнь. Однако Чанеля к себе он позвал тоже, но лишь однажды, и альфа еще долго не мог спать ночами, все видя во сне, как Бэкхен впервые в жизни так отчаянно плакал и осознанно говорил, что никогда не хотел быть для него обузой, что любил и будет любить его, и еще просил, чтобы он позаботился об их сыне. Когда человек умирает, бывает один день, когда он улыбается и просит всех подойти поближе к нему. Кажется, что все, болезнь отступила, и он здоров, но так только кажется, потому что так смерть дает всем лишь снова увидеть улыбку умирающего, а ему — время, чтобы закончить все свои дела. Чанель помнил до мельчайших подробностей, как, наклонившись к постели мужа, слушал его тихий рассказ о том, что в тот день должно было произойти в огромной гостиной Вонсона, и о том, как Бэкхен сожалеет о том событии, что произошло вечером перед этой встречей. Чанель помнил до мельчайших подробностей, как Бэкхен улыбался так искренне своими желтыми губами, как в их первую встречу, и как он потом, как мальчишка, разрыдался на плече у Кенсу, сжимая его в своих объятиях. В тот день он впервые ощутил, как власть сводит с ума и порой не дает дышать, уничтожая сразу несколько жизней. Они с Бэкхеном были равными противоположностями, заложниками одной ситуации, только даже в сказке все не могут быть счастливыми. Хоть Бэкхен и умирал с улыбкой на лице. Он покинул этот мир тихо на следующее утро, но плач, что стоял во Дворце, совсем не был таким же тихим. Кенсу помнил, как он уже не ронял слезы, ведь Бэкхен ушел в другой мир, более справедливый и прекрасный, но еще он помнил и то, как впервые за эти дни рыдал Минсок, то ли от облегчения, то ли от боли потери, что внезапно накрыла его осознанием. В скорбь впал весь Дворец. Плакала вся Корея. А Бэкхен улыбался чему-то, наконец, чувствуя себя совершенно свободным и отчего-то перед смертью уверенным, что теперь у всех все будет хорошо. Время бежало быстро. Действительно быстро, никто и не успел заметить, как прошло почти полгода. Свадьбу Императора пришло отложить аж до лета, но никто не стал этому противиться, особенно Кенсу, которому все еще было до боли в груди страшно просыпаться среди ночи. Чанель более не отпускал омегу от себя ни на шаг, требуя, чтобы он даже на всех встречах был рядом с ним, хотя это и шло в разрез с принятыми правилами. Да и глубоко плевать теперь было на все эти правила, потому что еще одного такого страха после фразы «там… твой омега» он бы просто не пережил. Все, впрочем, шло своим чередом. Минхо привык к рассказам о том, что папа уехал домой и пока просил Минсока приглядеть за ним. Минсок привык к маленькому альфе, который теперь жил с ним, пока Кенсу еще не переехал в Вонсон окончательно. У Сехуна и Лухана, наконец-то, началась налаживаться личная жизнь, потому что последние события стали толчком, наверное, чтобы они могли забыть все стереотипные предрассудки и просто быть вместе. Кай тоже потихоньку отвыкал от тех воспоминаний, которые теперь вызывали лишь хихиканье на пьяную голову и многозначительные взгляды и фразы. Впрочем, да, с Сехуном он теперь пил, а однажды во время такого события даже по секрету рассказал ему, что встретил некоего юношу, имя которого он не хотел называть, и, кажется, чувствует к нему что-то особенное. Только вот в Доме кисэн Сехун альфу не замечал, а вот в соседней от своей комнаты казарме он пропадал довольно часто. Впрочем, им более не нужно было объясняться, ведь Сехун знал, что любовь сильнее предрассудков, да и иногда одно событие может изменить целую жизнь. Все шло теперь чуточку иначе и у Чанеля с Кенсу. Кажется, их чувства друг другу стали только сильнее. Более не было лишь инстинкта и всепоглощающей страсти. Теперь их двоих связывала действительно любовь. Более эти двое не накидывались друг на друга с поцелуями при встрече, не имея никаких сил успокоиться или надышаться друг другом. Теперь они все чаще засыпали вдвоем в том самом кресле, глядя в окно и говоря подолгу о будущем, держались за руки и улыбались друг другу на каких-то встречах Его Величества, когда украдкой встречались два взгляда: один сосредоточенный, а другой жутко скучающий. Всем стало совершенно ясно, что они действительно любят друг друга. Хотя бы потому, что не было более «самого жестокого правителя Кореи», он, кажется, умер, а появился Пак Чанель — спокойный и рассудительный Император и его жених — милосердный и всегда улыбающийся До Кенсу. — Разве тебе жалко? У тебя таких полный шкаф. Выдели мне одну, — Кенсу сейчас, привычно устроившись на рабочем столе альфы и всячески мешая ему работать, потому что он устал уже сидеть без дела, ведь на улице так хорошо в это теплое весеннее утро, чуть щурится и немного отклоняется назад, желая показать, что вообще-то чужая сорочка смотрится на нем намного лучше, чем на самом Чанеле. — И считай, что это твой личный флаг на завоеванной территории. — Забирай хоть все, — альфа на такое заявление только фыркает, убирая еще растрепанные с утра волосы с глаз, и чуть приподнимается, целуя омегу в губы. Он уже давно успел уловить, что Кенсу безумно любит таскать его вещи из его шкафа, вместо того, чтобы носить свои. И, на самом деле, ему это безумно нравится, ведь это действительно выглядит так, будто омега полностью принадлежит ему, хотя и говорят, что человек становится твоим, когда повторяет за тобой какие-то слова или жесты. — Ты слишком прекрасен, чтобы я забирал у тебя вещи. Усмехнувшись, альфа медленно опускает руки немного ниже, обвивая ими талию омеги, и приподнимает бровь. Кенсу же прекрасно понимает, что от него хотят, и послушно сползает со стола, устраиваясь на чужих руках в том самом кресле напротив окна. — Куда делся омега, который так не хотел идти к Императору в спальню? Пока Чанель любовно улыбается его заспанному выражению лица, Кенсу улыбается так по-детски, и только пожимает плечами, совсем немного приподнимаясь, чтобы устроиться удобнее, потому что вообще-то слегка скользко, и он немного соскальзывает с чужих колен. А затем мягко проводит самыми кончиками пальцев по небольшому шраму на плече мужчины, прежде чем наклониться и игриво куснуть уже зажившую метку. — Он умер в ту же ночь прямо в императорских покоях, Чанель. Но небо смилостивилось над его альфой и послало ему другого омегу в то же тело, чтобы он не слишком страдал. И появился я. Вот так вот. Но, знаешь, — омега чуть улыбнулся, украдкой поднимая взгляд и наблюдая за тем, как любимый человек как бы удивленно вскидывает брови и улыбается. Он не впервые спрашивает об этом. А Кенсу не впервые отвечает, каждый раз придумывая какие-нибудь новые оправдания. — Если бы нужно было все повторить, этот омега бы смотрел на эту кровать с тем же отвращением. Потому что послушных и жаждущих внимания своего Господина у Императора много, а таких противных — нет. — У Императора всего один Истинный и ему абсолютно не важны все эти многочисленные покорные омеги, — Чанель как-то убаюкивающее шепчет, чуть выгибаясь от легкой боли в плече, и обнимает младшего обеими руками крепче, чувствуя, как по телу пробегают мурашки, а от подобного уюта, разливающегося по телу, хочется просто закрыть глаза и уснуть. — У тебя скоро течка, я чувствую это. — Это император сейчас так говорит. А раньше ему, кажется, нравились многочисленные покорные омеги, да? — Кенсу тут же виновато проводит по месту укуса широкой поверхностью языка, невольно поднимая взгляд и свободной рукой зарываясь в длинные волосы на затылке альфы, чуть сжимая пряди, когда внезапно замечает, что кто-то, кажется, собирается уснуть. А затем мягко оттягивает голову Чанеля назад, стараясь удобнее устроиться на чужом плече и уткнуться в ароматную шею, с огромным удовольствием вдыхая и наполняя легкие цветами, которые уже, если честно, готовы сломать грудную клетку. Только вот внезапно останавливается и украдкой смотрит на мужчину, пытаясь понять, что он хочет сказать своей последней фразой. Возможно, течка у Кенсу действительно скоро, Чанелю ведь и правда узнать об этом легче, но вот о чем он думает, говоря об этом, сложно представить. — А ты все еще грезишь мыслями о том, что я нарожаю тебе много детишек? — делая вид, что подобная информация его совсем не волнует, омега улыбнулся, снова целуя любимого куда-то под ключицами и устраиваясь удобнее, тоже думая о том, что не мешало бы продлить такой теплый сон. — По-моему, каждый влюбленный альфа мечтает о детях от своего возлюбленного. — Не император ли мне недавно говорил, что слишком рано говорить о влюбленности? Или я что-то не так помню и снова все перепутал? На пару секунд в комнате повисает молчание, тогда как за окном идет крупный снег из белых лепестков цветущей сакуры, которые альфа бы с большим удовольствие увидел на ресницах своего омеги. Занавески на огромном окне чуть колышутся, а ветер незваным гостем играет в темных и отросших уже ниже плеч волосах младшего. Чанель думает о том, что скажет это впервые. Кенсу — что впервые на это ответит. И что-то внутри у обоих замирает, а кончики пальцев уже привычно покалывает, пока альфа собирается с мыслями, а омега с замирающим дыханием старательно делает вид, что не волнуется. Вот так, без прикрас и лишних фраз: — Я люблю тебя, Кенсу. — И я тебя тоже люблю.