***
Ему уже почти восемь, он лежит на большой мягкой кровати, на белой простыне, и бездумно смотрит в потолок. За дверью раздаются громкие женские голоса – мама снова спорит с сестрой. Он даже слегка улыбается, потому что давно пора было поставить на место эту глупую девчонку. В том, что она действительно глупая, он даже не сомневается. Сынхун вслушивается в голоса, но они затихают, и дверь в его комнату тихо открывается. — Ты спишь? — Нет, мам. Он стягивает с себя одеяло и тянется к матери, обнимает ее за шею, когда она склоняется над ним. Ее кожа светлая, как топленое молоко, и такая же нежная. Она целует его в лоб, улыбается нежно и проводит своими теплыми пальцами по его щеке. Сынхун трепетно пытается поймать как можно больше ее прикосновений, как можно больше ласки в ее взгляде, и берет ее за руку, когда она присаживается на стул возле кровати. — Как ты себя чувствуешь? Сынхун тут же заходится в кашле, но отвечает: — Нормально. Она качает головой и поворачивается к столу, к тарелке с куриным бульоном, который принесла. — Поешь, — просит она, — и поспи немного. Сынхун кивает, приподнимаясь, и послушно открывает рот, с благодарностью принимая каждую ложку бульона, который он, на самом деле, не любит. Но зато он любит свою маму, которая всегда так старается для него. Она делает ему компресс и долго гладит по голове. Сынхуну нравится чувствовать ее прикосновения; ему как будто сразу становится легче, и он медленно проваливается в сон. Когда он просыпается, мамы рядом уже нет. Зато есть Сынюн, который сидит на стуле возле кровати и болтает ногами, изредка ее задевая. Он ест фруктовое мороженое, смачно причмокивая, и Сынхун смотрит на него недовольно как-то. — Перестань так чавкать, — вместо приветствия. Сынюн только улыбается злорадно и начинает причмокивать еще громче, заведомо зная, как это раздражает Сынхуна. Он прекращает только тогда, когда его хватают за ногу и сильно сжимают. — Перестань. — Да ладно, — фыркает. — Без тебя скучно. Ты как? Сынхун потягивается в кровати и приподнимается, подложив под спину большую подушку. — Лучше. Но гулять хочется. — Это все потому, что мы слишком долго просидели на пляже, — Сынюн предлагает ему мороженое, но мотает головой и легко шлепает его по пальцам, когда Сынхун протягивает к нему руку. — Тебе нельзя. Сынхун показывает ему язык, скатываясь обратно под одеяло, и отворачивается. Ему вдруг становится обидно, что он не вылезает из своей кровати и ест куриный бульон, в то время как его друг радуется жизни и ест вкусное мороженое. — Твоя мама уехала. Сказала, что вернется вечером. — Понятно. Сынхун чувствует на себе тяжесть чужого тела, поворачивает голову. Сынюну надоело сидеть на стуле, гораздо более удобное место он находит на кровати, перевалившись через друга. Упаковка от мороженого лежит на столе. — Нуна сказала, чтобы мы сидели в комнате и не высовывались, потому что к ней должен кто-то прийти. Сынхун фыркает только, подвисая на пару секунд, а потом вдруг начинает яростно щекотать Сынюна. Тот кричит сразу, извивается и просит перестать, но Сынхун прижимает его к себе и держит крепко, громко и звонко смеясь. Они перестают только тогда, когда Сынхун снова заливается громким кашлем. — Тебе принести воды? — спрашивает Сынюн, вытирая пальцем выступившие слезы. Удивленно смотрит на Сынхуна, когда тот надевает тапки и проходит мимо него – из комнаты. — Нет, — оборачивается, — будешь сок?***
— Будешь сок? Сынхун поворачивает голову и смотрит на Джину. Тот снова вежливо улыбается, и Сынхуну начинает казаться, что у Кима была эта улыбка, даже когда его вытаскивали из утробы матери. — У меня нет сока, — выдавливает из себя он и думает не только о соке: у него нет вообще ничего, он забыл сходить в магазин, и теперь холодильник пуст. Кроме, разве что, последней сосиски и, кажется, пары яиц. — Я принес, — улыбается Джину и водружает на стол большой прозрачный пакет. — Прости, я заглянул в твой холодильник перед тем, как забрать Отто на прогулку. Сынхун смотрит на Джину пристально, обращает внимание на обманчиво-хрупкое тело. Сынхун знает, что Джину даже сильнее его, потому что время от времени, во время флэшбэков или бэд трипов, Ким скручивает его прямо на этом проклятом ворсистом ковре. Сынхун думает, что он понимает людей. Но он совершенно не понимает Джину. Ким Джину – слишком сложный. В памяти всплывают образы из прошлого, моменты, и Сынхун жмурится. Его голова почти взрывается, и он чувствует подступающую тошноту.***
Сынхун чувствует себя хуже некуда. Сынхун думает, что нахер так жить. Думает да пошли вы, блядь, все к чертовой бабушке, когда слышит пронзительный звон, отражающийся от стен его квартиры и нещадно бьющий по мозгам. То, что звонят в дверь, он понимает не сразу, но все же понимает, потому что звонит кто-то очень настойчивый. И проще этого настойчивого послать сразу, чем еще неизвестно сколько времени слушать задушевные серенады дверного звонка. Он открывает дверь с видом я все еще хочу, чтобы все пошли к черту, и видит перед собой кого-то милого – слишком милого, чтобы быть парнем, но даже это не спасает ситуацию. Ее не спасает даже: — Привет, я... — Если вы что-то продаете, то идите на хуй. Я ничего не покупаю. —...ваш новый сосед. — Упс. — Привет?.. Сынхун смотрит на него удивленно совершенно и даже задумывается на секунду, как это нечто перед ним с большими глазами и терпеливой улыбкой на лице до сих пор не снесло волной его перегара. — Прости. Это не самое лучшее знакомство. Они сидят на кухне и пьют заваренный Сынхуном с огромным трудом зеленый чай. Сынхун отрешенно смотрит, как его собака породы чихуахуа нерешительно топчется вокруг нового соседа, и пытается вспомнить. — Так тебя зовут Ким Джину? Новый сосед смеется: — Да. Ты спрашиваешь уже в четвертый раз. — Прости, — Сынхун запускает пальцы под отросшую челку, трет глаза. Зевает, опрокидывая голову назад, и отпивает чай. — У меня голова вообще не работает. — Оно и видно, — Джину все еще посмеивается, протягивая руку собаке. Почему-то все, что он делает, в какой-то степени подкупает Сынхуна. Джину не смотрит на него с упреком, непониманием, неприязнью, хотя мог бы: они знакомы всего десять минут, за которые он уже наверняка сам пропах царящим в квартире запахом табака и перегара и оказался посланным в далекие дали. Но Джину смотрит на Сынхуна заинтересованно, дружелюбно и ни капли не стесняясь, словно они уже давно знакомы и встретились после долгой разлуки. Сынхун даже уточняет – на всякий случай: — Мы раньше не были знакомы? — Вряд ли, — Джину снова улыбается. — Я с острова Имджа. Только переехал. Сынхун присвистывает: — Вау. Надоело жить среди воды и рыбы? — Что-то вроде, — Джину выглядит задумчивым, обхватив чашку с остывающим чаем обеими руками и опустив в нее взгляд. — А ты...? — Из Пусана. Переехал, когда предложили здесь работу. — Где ты работаешь? — В рекламном агентстве, — Сынхун снова трет глаза и жалобно стонет, прикладываясь лбом к прохладной столешнице. — Ты, может, пойдешь и проспишься? Вместо того чтобы со мной тут... — Все в порядке, — Сынхун машет рукой, не отрываясь от стола, — мне все равно нужно выгулять своего ребеночка. — Ребеночка? — Ребеночка. Ихи – мой ребеночек, — он поднимается со своего места и присаживается перед своей собакой, берет ее на руки. — Так тебя зовут Ихи, — Джину широко улыбается и тянется вперед, касаясь пальцами макушки животного. — Нет, не так. На самом деле ее зовут Ихи~и, — Сынхун тянет ее имя фальцетом, и Джину смеется, пытаясь повторить за ним. Сынхун смотрит на него одобрительно и думает, что новый сосед ему нравится. Возможно, они даже станут друзьями. — Ты только не обижайся, но выглядишь все равно ужасно. Если хочешь, я выгуляю твою Ихи~и. Сынхун смотрит на него с долей непонимания, но Джину кажется абсолютно серьезным, хотя и улыбается по-прежнему. — У тебя есть коньяк? — Есть. Неужели выпить хочешь? Джину мотает головой: — Смешаю тебе кое-что. От похмелья. Сынхун заливисто смеется, тут же хватаясь за больную голову: — А ты знаешь в этом толк, да? Ким Джину.***
Сынхун распахивает глаза и с удивлением косится на стоящего прямо перед ним Джину со стаканом в руке. Ким всегда смешивает ему коньяк с яичным желтком и солью, и Сынхун каждый раз удивляется, что ему это действительно помогает. —Ты неважно выглядишь. Джину смотрит на него и грустно улыбается. Сынхун чувствует благодарность вперемешку с сожалением. — Спасибо, — он говорит почти шепотом и не знает, почему. Он тянется дрожащей рукой к прозрачному стакану. — Тебе не надоело обдалбываться каждую неделю? — Джину поджимает губы. Его голос звучит ровно, но Сынхун даже в таком состоянии с легкостью распознает брешь в его спокойствии. Он не понимает, почему Джину за него беспокоится, но хочет понимать. — Может, прекратишь? Сынхун смотрит на него как-то виновато, печально улыбается уголками губ и садится на диване. Он ставит стакан на пол, протягивает руки и ловит Джину за талию. Он тянет его на себя, утыкается в плоский живот, скрытый персикового цвета толстовкой без рисунка, и думает, что Ким Джину – мягкий. Ким Джину – теплый и уютный. Ким Джину – абсолютно незнакомый, наверное, но как будто совершенно родной. Джину опускает руки Сынхуну на затылок, пропускает спутанные и растрепанные волосы между своих пальцев, стараясь уложить их хотя бы немного, и стоит так до тех пор, пока Сынхун сам не отстраняется. Он с трудом поднимается с дивана, его шатает. Он идет на кухню, но приваливается плечом к стене. Ким снова улыбается, снова вежливо. У Сынхуна – мурашки по коже, и он хочет врезать не то Джину, не то себе. Джину – за то, что так понимающе смотрит. Себе – за то, что такой ублюдок. На лице Джину улыбка все еще держится, и он отправляет Сынхуна в душ: — Может, тебе хоть немного полегчает.***
Сынхуну хочется убивать. Сынхуну хочется взорвать этот мир и себя вместе с ним. Вместо нормальных «марок» им подсунули полнейшую дрянь, хотя денег содрали даже больше обычного. Сынхун понимает все это даже тогда, когда его мир расплывается в своих привычных очертаниях, приобретает фиолетовый окрас и, кажется, смотрит на него отовсюду. Но нарастающая паника позволяет забыть об этом, потому что глаза, много глаз, они все следят, они все смотрят и смотрят осуждающе, и Сынхуну кажется, что даже его Вселенная – и та против него. Сынхун кричит, потому что глаза начинают двигаться; они кажутся еще ближе, закручиваются и уносят его в свою воронку, разрывают на части, не позволяя сбежать. Но он все же находит в себе силы, ползет на четвереньках, с трудом открывает дверь, которая тоже смотрит, выбегает из квартиры и падает, столкнувшись с чем-то. Он не поднимает глаза в страхе, продолжает ползти и начинает стучать, бить кулаками, кричать и, кажется, даже плакать. Он не помнит всего этого уже через секунду. Зато он помнит, как распахнулась дверь перед ним, как бережно его обняли за плечи и позволили в себя вцепиться длинными пальцами. Как ему шептали на ухо, что все будет хорошо; помнит запах кофе, корицы и чего-то еще. В этот момент Сынхун понимает, чего именно, но практически сразу забывает. Джину затаскивает его в свою квартиру, извиняясь перед разбуженными и раздосадованными соседями. Не особо раздумывая, он тащит младшего в ванную. Сынхун сидит посреди комнаты на холодном кафеле, царапает его своими пальцами и упирается, когда Джину подталкивает его в сторону ванны. Это занимает не больше двух минут, но старшему кажется, что проходит целая вечность. Он не улыбается, выглядит совершенно растерянным, но уверен, что делает все правильно, когда насильно опускает голову Сынхуна под струю холодной воды. Сынхун вырывается, кричит, пытается ударить. Но Джину оказывается сильным, держит крепко и даже больно, кричит так, что страшно становится, и бьет по лицу. У Сынхуна немного проясняется в голове, когда его хватают за плечи и трясут и когда его вновь окутывает ледяная вода. И пока Джину вытирает его волосы зеленым полотенцем, он шепчет тихое «спасибо». Они сидят в комнате Джину, на его кровати, но Сынхун дрожит и продолжает цепляться за соседа. Говорит только, что ему страшно, и заходится в громких рыданиях. Джину тоже хочется плакать, потому что ненавидит себя и чувствует абсолютно бессильным, но вместо этого обнимает Сынхуна крепко, гладит по спине и не прекращает ни на секунду даже тогда, когда Сынхун засыпает на его коленях.***
Сынхун, шаркая, заходит на кухню – все еще сонный, но уже не такой разбитый. У Джину – сковорода в руках, фартук с каким-то львом из мультика – на бедрах, и Сынхун думает, что Джину этот фартук идет больше, чем ему. Между ними нет близости, кроме, может, разве что душевной. Но Сынхун думает об этом как-то отстраненно и совершенно неуверенно, когда наблюдает за тем, как Джину мешает овощи на сковороде. Сынхун вдыхает запах мяса и овощей, встает позади Джину и утыкается подбородком ему в плечо: — Ты такой острый. — Я готовлю не так хорошо, как ты, — в голосе Джину звучит улыбка. — Ты говоришь так каждый раз, но я всегда с удовольствием ем твои завтраки. Джину поворачивается к нему, но улыбается не привычно вежливо, а совершенно радостно, и Сынхуну кажется, что он видит солнце. Он давит в себе внезапное желание поцеловать Кима в щеку и, напрягшись, поспешно отстраняется. Он не понимает, почему Джину приходит к нему каждую неделю, почему гуляет с его собакой, почему не дает захлебнуться в собственной блевотине после особо веселых ночей. Не понимает, почему Джину заполняет его холодильник, его квартиру, его жизнь, ведь они всего лишь соседи по лестничной площадке. И вместо приятного чувства тепла он чувствует растекающуюся по телу боль. Сынхуну кажется, что ему трудно дышать, и он неосознанно сжимает руку на груди. Сынхуну кажется, что он ненавидит себя за это. Вечер Сынхун проводит в компании себя и своей собаки. Выгуливает ее в парке возле дома, и она выглядит вполне счастливой, чего Сынхун не может сказать о себе. Отто вихрем проносится под фонтаном, отряхивается и вновь бежит к тонким струям холодной воды с визгливым лаем. Сынхун этого понять никак не может, потому что в домашних условиях заманить левретку в ванну – настоящая пытка для обоих. Заходящее солнце окрашивает небо в кроваво-красный. Кто-то рядом восторженно вздыхает – Сынхун слышит, и он оборачивается, чтобы увидеть двух молодых девушек, восхищенно наблюдающих закат. Все они стоят в стороне от фонтана, чтобы избежать брызг воды. Сынхун наблюдает за Отто, и ему кажется, что это идеальный момент, чтобы позвонить матери, которую он по-прежнему любит так же сильно, как в детстве. Он звонит ей каждую неделю, иногда по несколько раз, потому что действительно скучает и беспокоится. Первым делом он спрашивает о ее здоровье, а потом жмурится, потому что Отто стоит рядом и стряхивает с себя воду, отчего ее капли неизбежно попадают ему на футболку и на лицо. — Как поживает моя маленькая Ихи? — интересуется он, вытирая глаза ладонью. Ей уже почти семь лет, отвечает мать с тихим смешком, но она такая же энергичная; и рассказывает еще много о чем и без остановки. Она говорит, что вчера отец приехал из командировки, и Сынхун замолкает. Он невольно выдерживает недолгую паузу, после которой обещает позвонить отцу завтра – сегодня уже поздно. Он слушает и о том, как дела у его старших сестер, а потом косится на ребенка, который тянет свои маленькие пухлые ручки к его собаке. Сынхун обращает внимание на футболку с изображением Тони Старка у ребенка под вязаной серой кофтой и мысленно усмехается: он тоже фанат Железного человека. — Он не кусается, — улыбается Сынхун, на мгновение отстранив телефон от лица. Он ни на секунду не отводит взгляда, наблюдая, как Отто играет с новым знакомым. Очень скоро к ним подходит мама ребенка, и в ее глазах читается неподдельное беспокойство. Она ругает сына, хватая его за руку, и извиняется перед Сынхуном, но тот только отмахивается с улыбкой на губах и говорит, что Отто любит играть с детьми. Женщина присаживается перед сыном на корточки, застегивает ему кофту и просит больше от нее не отходить. Она проводит рукой по его коротко стриженным волосам, а Отто в это время облизывает мальчику ладонь, и тот смеется. Сынхун идёт в магазин за пятнадцать минут до его закрытия. Вместо пива он покупает пару пачек ванильного йогурта и несколько пирожных, потому что прошедшая ночь все еще отдается легкой головной болью и тошнотой. Он хочет оплатить наличными, но мелочи в кармане оказывается недостаточно. Ему приходится рассчитываться по кредитке, с которой он не любит тратить деньги, и делает это очень неохотно. Сынхун возвращается домой, надевает тонкий розовый свитер и пьет апельсиновый сок. Он готовит ужин из тех продуктов, которые купил для него Джину, а потом думает, что было бы неплохо вернуть ему эти деньги. Знает, что наличкой Джину не возьмет, зато вариант купить старшему игру, которую тот хочет давно, но не решается потратить на нее столько денег, кажется вполне подходящим. С этой мыслью Сынхун доедает ужин, берет пачку йогурта и идет в свою комнату за ноутбуком, чтобы немного поработать перед сном. В среду утром Сынхун мысленно возносит очи к небу, когда директор отправляет его на встречу с клиентом, которым оказывается его бывшая. Не из разряда бывших, с которыми расстался тихо и мирно после нормальных человеческих отношений из-за «не сошлись характерами». И не из тех, которых едва знал, проведя с ними всего пару ночей. Она оказывается той, с которой встречался семь с лишним месяцев, после чего сбежал сам из-за постоянных скандалов, истерик и «большей бесчувственной сволочи, чем ты, я за всю свою жизнь еще не встречала». Сынхун себя настолько бесчувственной сволочью не считает, скорее у нее были завышенные до небес требования. По крайней мере, злость и раздражение он чувствовал довольно часто, но даже так продержался почти восемь месяцев при всей своей любви к тишине, спокойствию и комфорту. И не то чтобы Сынхуна это теперь сильно волновало; он вежливо улыбается, а она старательно делает вид, что они не знакомы. Зато она докапывается абсолютно до всего, и ее претензии доходят до предельного абсурда – совершенно не изменилась. Сынхун решает, что в следующий раз на встречу с ней пускай отправляют кого-нибудь другого, потому что он уже чувствует, как его улыбка медленно пропитывается ядом. Он возвращается в офис уже после полудня. Пока директора нет, просматривает непрочитанные сообщения в соцсетях. Среди контактов Сынхун замечает имя Джину, и его сообщение перечитывает внимательно, несколько раз. Он и сам не понимает, что лыбится как идиот, пока печатает ответ, но со стороны раздаётся свист и: — Сынхуни-хен, неужели ты влюбился? От этих слов Сынхун почему-то испытывает лишь раздражение и отмахивается грубее, чем стоило бы: — К черту иди. Отмахивается Сынхун одновременно и от незадавшейся беседы, и от мысли, которую упорно отводит от себя, не позволяя ей показаться даже на горизонте сознания. В его голове – выстроенная собственноручно стена от подобного рода вещей, и ему не хочется об этом даже задумываться. Он, конечно, не понимает – не хочет понимать, – что все ответы, которые он так сильно желает найти, находятся прямо за этой стеной. От нее уже отваливаются кирпичики, но Сынхун с завидным упорством и упрямством ставит их на место и выравнивает стену – снова и снова. Снова и снова. Сынхуну противно от самого себя. Но почему – он понять не может.