***
Сынхун никогда не чувствует к Тэхену жалости, раздражения или ненависти – он вообще ничего к нему не чувствует. Хотя, пожалуй, раздражение иногда бывает, но отрешенное, скорее потому, что так надо, а не потому, что Сынхун действительно злится. Привязанности или любви, думает Сынхун, тоже не чувствует, но все равно срывается прямо с работы, когда Тэхен звонит ему и хриплым голосом просит приехать. Сынхун уже знает, что Тэхен его ждет в порванной одежде, с разбитым лицом, сидя на тротуаре и облокотившись о фонарный столб. Он знает, что Тэхен не будет благодарить или хотя бы смотреть виновато, что он будет только шипеть осторожнее, придурок, когда Сынхун слишком сильно сожмет больную руку. Сынхун знает все это, поэтому без удивления и в полном молчании сажает его в свою машину, аккуратно пристегивает ремнем безопасности и привозит к себе домой. Тэхен – как кот после уличной драки, и Сынхун против только потому, что беспокоится. Сынхун сам раздевает его, помогает забраться в ванну и отмывает от запекшейся крови. Он не может сказать, почему все это время Нам не смотрит ему в глаза. Может, потому что смущен, а может, все-таки чувствует свою вину. Но значения это для Сынхуна не имеет никакого, поэтому и раны он обрабатывает тоже молча. И только тогда Тэхен говорит: «Я победил». Говорит: «Не пялься». Говорит: «Их было больше, но я хорошенько въебал им». Сынхун только кивает, а потом треплет Тэхена по волосам, прося в который раз: — Котик, пожалуйста, будь осторожнее. И Тэхен отмахивается, но тут же меняется в лице и прижимается к Сынхуну больной щекой. Сынхун знает, что на языке Нама это означает «спасибо», и обнимает одной рукой, отвечая этим «пожалуйста» – на своем. Тэхен на вопросы отвечает, что все в порядке и господи, перестань меня доставать. Но Сынхун разливает остатки виски, и все, что остается Тэхену – это беззвучно плакать у него плече. Сынхун уже не обращает внимания и не говорит: «У тебя проблемы с головой, ты знаешь?» Сынхун гладит его по волосам, а потом укладывает спать в своей кровати – обессиленного и абсолютно разбитого.***
Сынхун стоит у плиты и оборачивается, когда слышит, как ступают босые ноги по паркету. Он краем глаза замечает Тэхена в его серой толстовке и его же коротких розовых шортах. На ногах у Нама виднеются несколько пожелтевших синяков, которые Сынхун уже видел. Он просто радуется, что к ним не прибавилось еще, и усмехается про себя. А потом случайно кидает взгляд на фартук, висящий на спинке стула. Он пытается представить Тэхена в этом фартуке и со сковородой в руках, но воображение отказывается работать исправно и подкидывает только образ Джину на этой кухне. Почему-то Сынхун чувствует себя не очень. Тэхен подходит к нему со спины вплотную, и Сынхун чувствует резкий запах алкоголя, сигарет и мыла. Он чувствует, как чужие пальцы тянут его за край футболки, и скашивает глаза вниз, выкладывая на тарелку кусочки куриного мяса. Сынхун знает, что что-то не так. Он даже не спрашивает, утверждает: — Что-то случилось, — и разворачивается к Тэхену. Тэхен жутко и широко улыбается. Тэхен демонстрирует мирозданию все свои зубы и десны. Тэхен демонстрирует мирозданию свой серебряный зуб. Сынхуна раздражает улыбка Тэхена – такая притворная и противная. Потому что знает, как Тэхен может улыбаться. Знает, как Тэхен может вести себя, но зачем-то строит из себя невесть что. Потому что Тэхен – нормальный, и улыбаться он нормально может, красиво даже, но словно уже забыл об этом или решил вычеркнуть эту деталь из своей биографии. Поэтому Сынхуну даже немного обидно – потому что Тэхена он знает. — Меня бросили, — оскал сползает, но никакого сожаления на его лице. Лишь тупое и пустое безразличие – ко всему миру. — Удивительно, что кто-то вообще хочет с тобой встречаться. Тэхен бросается презрительным взглядом, но Сынхун только закатывает глаза и кивает в сторону бутылок соджу: — И что, ты пришел ко мне запивать свое горе? — Я пришел к тебе отмечать это радостное событие. — И начал еще где-то по дороге, да? — Не нуди, — Тэхен фыркает и забирает тарелку. Он утягивает Сынхуна в гостиную. Отто лежит на диване и дергает ушами, когда Тэхен шлепает босиком по паркету. Сынхун смотрит на его ноги, цокает языком: — Носки бы надел. — И так нормально. — Пол холодный. — Я же сказал: и так нормально, — Тэхен ложится на ковер и недовольно смотрит на Сынхуна снизу вверх. — Если ты заболеешь, — Сынхун садится рядом, — я не буду привозить тебе лекарства.***
Тэхен живет с младшим братом – в небольшой студии не слишком далеко от центра, но и не слишком близко. Невысокое здание, облицованное серым кирпичом, возвышается под тяжелым серым небом. Сынхун на несколько секунд поднимает к небу взгляд – в раздумьях, не пойдет ли дождь, и толкает черную железную дверь. Он делает шаг и тут же спотыкается о гироскутер, с трудом удерживаясь на ногах. Сынхуна встречает только тишина, нарушаемая гудением холодильника, и выкрашенные белой краской стены. Он проходит внутрь, подходит к надувному матрасу и тянет одеяло вниз, обнаруживая под ним Тэхена. Младший даже не реагирует, не открывая глаз, и тяжело дышит. Когда Сынхун присаживается на край матраса, Тэхен весь как-то сжимается и только тогда приоткрывает глаза. — Как ты себя чувствуешь? — Сынхун кладет руку ему на лоб. Тэхен тянется к одеялу и молча натягивает его на себя, укрываясь с головой. — Я принес тебе лекарства и фрукты, — Сынхун поднимается. — Где Донхен? — У друзей, — до Сынхуна доносится осипший приглушенный голос. Сынхун наводит ему имбирный чай с медом, а затем растворяет белый порошок в горячей воде. — Сначала это, — он возвращается к Тэхену и заставляет его привстать, требовательно поднося стакан с горячей водой и растворенным в ней порошком к его лицу. — Потом чай. Есть хочешь? Тэхен отрицательно машет головой и выпивает всю воду из стакана. Жмурится и кашляет. Сынхун приносит ему чай и ждет, пока Тэхен его выпьет, сидя рядом. Когда младший закашливается, торопится забрать чашку из его рук, кладет руку ему на спину, а потом, когда кашель прекращается – возвращает чашку. Тэхен машет головой в благодарности, допивает чай, и Сынхун все равно идет готовить суп кимчи. А потом объясняет Тэхену, когда и в какой последовательности нужно принимать лекарства. — Если ты не будешь их пить сам, — наставляет он, — то мне придется приезжать к тебе три раза в день и пихать в тебя это самостоятельно. Ты ведь не хочешь видеть меня так часто, правда? Сынхун разговаривает с ним порой как с маленьким ребенком, но иначе не может. И сам Тэхен иначе не понимает. Но Сынхун все равно благодарен ему за то, что тот не посылает к чертям всю его заботу и старания. Он не понимает, почему, но ему нравится заботиться о Тэхене, нравится чувствовать себя для него кем-то особенным. Тэхен впервые за день усмехается и говорит, что скорее умрет от такого общества, чем от гриппа, и обещает пить все вовремя. Сынхун ему верит, но все равно приезжает каждый день. По разу, конечно – после работы. Готовит еду для обоих братьев, убирается и считает, сколько таблеток осталось в блистере. Однажды помогает Донхену с домашним заданием, а потом смотрит с ним телевизор и уезжает домой на пару часов позже. Когда Тэхен выздоравливает, он приезжает к Сынхуну сам, ставит перед ним бутылку хорошего французского вина и уходит, лишь бросив что-то наподобие «спасибо».***
Пустая стеклянная бутылка опускается на пол, качается и падает, сбивая две другие. Из той, что не была пустой, немного проливается на пол. — Блядь. Сынхун чувствует запах спирта и опускает взгляд: на бутылки, на пролившийся соджу, на Тэхена, лежащего на его коленях. Пожимает плечами: — Да ладно. Он приподнимает голову Тэхена, подминает под себя левую ногу, опускает голову обратно: — Главное, что не на ковер. Отто спрыгивает с дивана, подходит к луже на паркете и нюхает. Морщится. Тэхен протягивает руку, но левретка пятится. — Глупая собака. Сынхун с упреком смотрит на Тэхена, дергает за щеку: — Эй. — Вся в хозяина, — Тэхен бьет Сынхуна по руке. Сынхун качает головой. И думает. Мысли текут быстрым потоком, не позволяя зацепиться хоть за что-нибудь. Сынхун и не пытается; проводит пальцами по щеке Тэхена, оттирая плохо смытую тушь. — Зачем это все? Тэхен, как ни странно, понимает. — Я не знаю, — он отводит взгляд; переворачивается и поднимает голову с коленей. Трясет головой, проводит по своим обесцвеченным волосам и закуривает. Сынхун больше не спрашивает – знает, что ответа не будет. Вместо этого его мысли текут в обратном направлении, немного медленнее, и он снова думает о Джину – в его фартуке со львом из мультика. О Джину, пахнущем кофе, корицей и чем-то еще. Спрашивает: — Каково это – целовать парня? Тэхен не удивляется – или не подает виду. Только ставит бутылку на пол и смотрит на Сынхуна, склонив голову к правому плечу. — Хочешь попробовать? — Не хочу, — отводит взгляд. Тэхен фыркает и едва заметно усмехается. Придвигается к Сынхуну совсем близко – так, что плечи соприкасаются. Смотрит вперед, переводит взгляд на Отто, нашедшего развлечение в подушке на диване; на Сынхуна. — Так же, как и девчонку. Но приятнее, наверное. Сынхун смотрит на него вопросительно, немного удивленно – даже брови вскидывает. Не отодвигается, хотя лицо Нама – слишком близко. Тэхен шелестящее смеется: — Ну, ты сам подумай: никакой дешманской и противной губной помады, никаких приторно-сладких запахов духов ее бабули, никакого стеснения. С какой стороны ни глянь – приятнее. Если, конечно, ты не целуешь какого-нибудь бородатого-усатого старика. — А у тебя опыт есть, да? И со стариками, — Сынхун корчит гримасу, за что получает болезненный толчок в бок. — Заткнись, придурок. — А еще ты сам пользуешься помадой. Иногда. Тэхен кривит губы, шмыгает носом – и злится. Но наклоняется вперед, положив руку Сынхуну на колено, – и целует. Губы у Тэхена теплые и мягкие, когда сам он – острый и холодный. Он не кусается, слюней мало, да и целует осторожно как-то – настолько, что у Сынхуна происходит где-то сбой в системе. Или же он происходит от того, с кем он целуется в собственной квартире даже будучи в своем уме. В конце концов, Сынхун ему отвечает. Тэхен отстраняется и смотрит немного снисходительно, усмехаясь краем губ. Но Сынхун брезгливо вытирает губы ребром ладони и смотрит ему прямо в глаза. — Отвратительно. Врет. Даже себе врет. Потому что было неожиданно приятно. Но врет убедительно, потому что Тэхен верит. И возмущается: — Тебе не понравился поцелуй с великим мной? — Это был худший поцелуй в моей жизни. — В таком случае сомневаюсь, что у тебя вообще было много поцелуев. Тэхен и правда обижается, а Сынхун внезапно даже для самого себя смеется. Что, впрочем, задевает Нама еще сильнее. — Да ладно тебе, — Сынхун прикладывается ладонью к его спине. — Все было не так плохо, как если бы мне пришлось целовать бородатых-усатых старикашек. У Тэхена даже зрачки расширяются, он замахивается, и с сигареты сыплется пепел на пол: — Хочешь умереть? — Эй! — Сынхун выхватывает у него сигарету и тушит в пепельнице. — Просил же не портить мне ковер, — лепит подзатыльник. Тэхен фыркает и замолкает, но на Сынхуна посматривает немного виновато. Когда у него под боком устраивается Отто, не выдерживает: — Почему тебя это вообще заинтересовало? Ты же по девочкам, — касается пальцем мокрого носа левретки. — Или я чего-то не знаю? Сынхун только пожимает плечами – на все сразу: — Не знаю.***
Сынхун стоит у стены до ужаса подозрительного ночного клуба и думает, зачем Тэхен взял его с собой. Единственный ответ, который приходит в голову – чтобы он увидел, как Тэхен целуется с каким-то незнакомым парнем. Тот лапает Нама за задницу, и Сынхуну не то сблевать хочется, не то врезать. Обоим, желательно. Сынхун кривится и идет к барной стойке, замечая пару освободившихся мест. Присаживается и заказывает что-нибудь не слишком крепкое. Хотя после увиденного можно было заказать и покрепче, но Сынхун думает, что по крайней мере себе он нужен в здравом уме. Тэхен находит его спустя несколько минут, падает на пустое место рядом и просит Б-52. Сынхун отстраненно наблюдает за тем, как коктейль поджигают, как быстро Тэхен его выпивает и откидывает голову назад, и думает, что сам так не смог бы. Две подружки, стоящие совсем рядом, о чем-то переговариваются и пожирают Тэхена взглядом, но им, естественно, ничего не перепадет. Сынхун знает это, потому что видел. Эти девочки – нет. Сынхун сидит еще немного, допивает свой коктейль и стремится к выходу. Он слышит, как Тэхен кричит ему: — Ты куда? Сынхун показывает на пальцах: «курить». Тэхен пробивается к нему через танцующих людей, материт кого-то и выходит следом. Вдыхает свежий воздух полной грудью и выхватывает из пальцев Сынхуна только что зажженную сигарету. — Дерьмо какое-то куришь. Сынхун пожимает плечами: — Тогда отдай, — протягивает руку. — Вот еще, — Тэхен фыркает и несильно бьет его по руке. Он глубоко затягивается. — Так ты все еще... — Сынхун заминается на мгновение. — По парням? — Ему, на самом деле, неловко – чуть ли не впервые, он неуверенно топчется на месте, зажимая пальцами сигарету, и смотрит на Тэхена, но не в глаза. Он уже видел Тэхена с парнем. Всего один раз и то случайно. Но с тех пор прошло немало времени (с девушкой Сынхун видел Тэхена всего несколько месяцев назад), поэтому он думал, что с тех пор что-то могло измениться. Но, похоже, что нет. Поэтому Сынхун не придумал ничего получше, чем задать этот тупой вопрос. — Ну да. — Ясно. Тэхен хрипло смеется, выпуская из легких плотное облако дыма, и смотрит внимательно, ежась от ночного холода. — Это что-то меняет? — Да нет, просто... — Сынхун запинается. — Не знаю. Я думал, ты с этим завязал. Тэхен вдруг смеется. Откинув голову назад, он разражается громким смехом – настолько громким, что Сынхуну становится неуютно. — Ты сейчас серьезно? — в голосе Тэхена неподдельное удивление, он вскидывает брови и придвигается ближе, когда его задевает плечом пьяный незнакомый мужчина. Тэхен показывает ему средний палец в спину и возвращает свое внимание к Сынхуну. — Это не то, с чем можно просто взять и «завязать». Вообще-то, хен, я не считаю себя гетеросексуалом, бисексуалом или гомосексуалом. Я не хочу, я не собираюсь вешать на себя какие-то ярлыки, втискивать себя в определенные рамки - я ненавижу это. Я не делал этого раньше, так почему должен делать сейчас? Ты знаешь, что у меня были девушки и у меня были мужчины. Однажды мне попалась девушка с членом между ног. Мне все равно, к кому испытывать чувства. И мне все равно, что об этом думают люди. Сынхун замолкает на какое-то время. Тэхен тоже хранит молчание, и Сынхун решает уточнить: — То есть ты хочешь сказать, что влюбляешься в человека, а не в его пол? — Он уже где-то слышал эту фразу. Эту фразу, произнесенную им самим. Возможно, натыкался где-то в интернете. — Ну... что-то вроде. Хотя я не уверен, что влюблялся хотя бы раз. Сынхун в ответ мычит многозначительно и затягивается. Отшатывается, когда внезапно Тэхен кладет голову ему на плечо, чем вызывает новый приступ смеха у младшего. — Только не думай, что ты мне нравишься или что-то в этом роде. — Точно? — Сынхуну и самому становится смешно. Он понимает, что Тэхен, в общем-то, совершенно прав: это ничего не меняет. — Я же повешусь, если ты в меня влюбишься. Тэхен улыбается коварно, тушит сигарету и жмется к Сынхуну, возвращая свою голову на его плечо: — Буду иметь в виду, если захочу твоей смерти.***
Сынхун поднимается, оглядываясь, и смотрит на пустые бутылки. Семь из одиннадцати выпил Тэхен, сколько-то там чего-то еще он выпил до, и вот он теперь – валяется на ковре, раскинув руки и ноги, и тихо напевает какую-то песню о любви. Собственного сочинения, что ли. И голос приятный. Мог бы стать музыкантом. Певцом или композитором. Или фотографом, например. Художником, в конце концов – кем угодно, парень не обделен талантами и даже напротив, их слишком много. Но судьба иначе распорядилась как-то, и вместо хорошей жизни Тэхен тратит ее на алкоголь, сигареты и «марки» сомнительного качества. И для Сынхуна уже давно под вопросом, где он берет на все это деньги. — Нам Тэхен, — зовет его негромко совсем, и тот вроде бы не слышит, но Сынхун знает, что это не так. Протягивает руку, наклоняется: — Котик, поднимайся. Пошли спать. Тэхен шмыгает носом, замолкает и переводит взгляд на Сынхуна. Протягивает ему обе руки и лежит так, дескать, сегодня я принцесса, так что сам меня тащи. Сынхун не тащит, конечно, но за руки берет и тянет. Ставит на ноги – не без усилий. Тэхен, может, и принцесса, но на словах только – сам любому принцу втащит, и ни один мускул на лице не дрогнет. Сынхуну тоже достается периодически, но случается редко и оба кое-как с этим справляются, предпочитая не вспоминать. Единственное, что Тэхен делает без посторонней помощи – это падает на кровать в спальне с тусклым светом и ползет к стенке. Бубнит что-то неразборчивое и даже немного приподнимается, когда Сынхун снимает с него толстовку. Шорты жалко чуть меньше, поэтому они остаются на Тэхене и лишь немного сползают вниз, когда тот ворочается. Сынхун раздевается до трусов, натягивает висящую на стуле черную футболку с рисунком белой кошки и ложится рядом, накрывая обоих одеялом. Протягивает руку, выключает торшер и ждет, пока глаза привыкнут к темноте, подпирая голову рукой. — Ты хорошо питаешься? Сынхун касается бледной кожи на руке Тэхена; кончиками пальцев невесомо проводит от запястья до локтя, очерчивая контур полоски татуировки. — Питайся лучше. Ты совсем худой. Тэхен вяло отбрасывает руку, бубнит еле разборчиво и уже сквозь дрему: — На себя посмотри, глиста в скафандре. Твои коленки настолько тонкие и острые, что могут проткнуть мою кожу, — приоткрывает один глаз и смотрит на Сынхуна – по-доброму и даже с толикой нежности, от которой уже наутро ничего не останется. Вот только Сынхун в темноте лунного света видит лишь блеск его глаз. И смеется тихо, зажмурившись, и проводит рукой по выжженным супрой волосам. — Это не я острый, а ты тонкий такой. Даже хрупкий немного, знаешь. — Ни разу я не хрупкий, — Тэхен фыркает. Сынхун улыбается. И сам знает, конечно. Тэхен, кажется, наконец засыпает, потому что его дыхание выравнивается, и веки больше не подрагивают. Сынхун лежит рядом еще какое-то время, но сон так и не приходит. Очень осторожно он слезает с кровати, оставляя Тэхена наедине со сном, берет пачку сигарет, брошенную на столе, и выходит на балкон. Ночью воздух очень холодный, совсем не тот, что днем, и неприятно морозит. Сынхуну кажется, что его кожи касаются миллионы крошечных иголок, и лучше бы, наверное, он надел толстовку, но возвращаться уже не хочется. И голова быстрее проветрится. Когда в лицо ударяет порыв холодного ветра, Сынхун задумывается, что все в его жизни идет не так. Как будто в какой-то момент все сошло с мертвой точки, двинулось со старта вниз по наклонной и очень медленно – настолько, что даже мучительно и почти больно. Сынхун почти физически ощущает, как его жизнь трескается, ломается, осыпается осколками и зависает где-то в невесомости. Он не знает, в чем причина, когда и с чего все началось, но просто чувствует. И думает, что ему нужно что-то стабильное, привычное, чтобы хоть немного вернуться в прежний ритм. Сынхун докуривает сигарету и возвращается в темную комнату. Смотрит на Тэхена – убедиться, что не проснулся, и шарит рукой по столу, пытаясь найти свой телефон. И снова идет на балкон, копается в своей телефонной книге, пока с помощью какой-то дурацкой детской считалочки не останавливается на номере какой-то Джинхо. Он совершенно не помнит, кто это и как она выглядит, но девушка почему-то слышать его очень рада даже среди ночи и совсем не против провести вместе оставшиеся несколько часов до утра.***
Сон Мино – конченный мудак. А еще предатель, как думает Сынхун, когда сидит у барной стойки и смотрит в экран своего телефона: «Прости, у меня тут кое-что намечается с Джисой, я не приеду» И следом: «Я тебя люблю, хен ♡ не обижайся, ладно?» Бармен ставит перед ним аквавелву. Сынхун благодарит, делает глоток и печатает ответ: «С тебя обед завтра, и можешь считать, что я не в обиде». Телефон он убирает в карман и тогда же краем глаза подмечает, как в его сторону плывет девушка. Она совсем близко, кажется совершенно обычной и ничем не примечательной, но именно этим привлекает Сынхуна. И он ей улыбается. — А я тебя помню, — она садится рядом, но делать заказ не торопится. Все ее внимание занимает только Сынхун. — А я тебя – нет. Она смеется: — Мы виделись... когда-то. В клубе, не помнишь? Ты был с Тэхеном. Сынхуну взреветь хочется, потому что если я был с Тэхеном, то вряд ли нас связывает что-то хорошее. Но он продолжает улыбаться ей обворожительно и сводит все к шутке: — Кажется, мне пора перестать ошиваться с этим маленьким мерзавцем, раз уже память отшибает. Своей ладонью она накрывает ладонь Сынхуна, подушечками пальцев проводит по тыльной стороне и заглядывает прямо в глаза. — Я спрашивала у него о тебе, но он сказал, что у нас с тобой ничего не выйдет. Он был очень уверен в своих словах, и я даже поверила. — Тогда почему ты сейчас говоришь со мной? — Сынхун ловит ее пальцы, сжимает в своей ладони – нежно, и придвигается чуть ближе, склоняясь к ее лицу. — Ты так и не рассказал, выжил ли последний сын Ниобы. — Ниобы? — Ниобы. Сынхуну хочется ударить себя по лбу как минимум, но он старательно сдерживает себя, как и свой смех, просящийся наружу. — Я что... втирал тебе мифы Древней Греции? — Похоже, что так. Сынхун не выдерживает и все же смеется, но чувствует себя последним идиотом немного. Он возвращается в свое исходное положение и делает еще один глоток коктейля. — Не понимаю, почему ты все еще сидишь со мной. — Потому что до тебя еще никто не рассказывал мне мифы Древней Греции. — Сынхун видит, что нравится ей – он хорошо разбирается в таких вещах. И уверен, что она симпатична ему тоже. Поэтому заказывает ей коктейль и поворачивается к ней, возвращая на лицо соблазнительную улыбку. — Так что случилось с последним сыном Ниобы?***
Сынхун вспоминает ее, когда с порога чувствует легкий аромат ее духов и мягкие прикосновения к своей шее. Она целует его, едва за ним закрывается дверь, и он отвечает ей взаимностью, скидывает с себя ботинки и прижимает ее к стене. Сынхун не уверен, что это – хороший способ забыться, потому что, даже чувствуя вкус ее губ и вдыхая ее приятный запах, чувствуя под кончиками пальцев ее гладкую кожу и слушая ее стоны, он думает не о ней. Он целует ее, но почему-то единственное, о чем он думает, когда закрывает глаза – это толстовка персикового цвета и кофе с корицей. Он покидает ее квартиру совсем рано. Она провожает его с улыбкой на лице и просит звонить хотя бы иногда. Она просит не забывать о ней, потому что я всегда рада тебя видеть, ты же знаешь. И он был бы рад тоже, но, шагая к своей машине, чувствует себя как-то гадко. До работы – два часа, и Сынхун возвращается домой с целью помыться, выпить кофе и, если успеет, поесть. А еще выгулять Отто, но необходимость в этом отпадает сама собой – когда Сынхун испытывает чувство дежавю, поднявшись на свой этаж, и видит Тэхена все в той же школьной форме. Только парик теперь аккуратно причесан (что, наверное, было нелегко – после того, что с ним сделал Отто), и одежда выглажена, что ли, когда только успел, а на лице – ни грамма косметики. Сынхун думает, что такой Тэхен – гораздо милее, только вот по-прежнему не видит в нем ничего женственного. В руках Тэхена – поводок, и Отто в прогулочном комбинезоне под ногами топчется. А еще Джину напротив стоит и смотрит непривычно так, что Сынхуну даже неловко становится. Вот только додумать все это Сынхун не успевает, потому что: — Ты меня бросил, — Тэхен недовольно щурится, поджимает губы. Он накручивает на ладонь поводок. Джину смотрит на них обоих, и Сынхун, мельком взглянув на него, отмечает в его взгляде что-то странное, совершенно незнакомое, что заставляет дернуть плечами, чувствуя, как по коже пробегают мурашки.***
— Ты нас бросишь. Сынхун качает головой и старается не смотреть на Тэхена. Он пододвигает тарелку с пастой к младшему брату Нама и улыбается ему: — Вот, ешь. Я не так уж и хорошо готовлю, но старался. Донхен улыбается ему в ответ, но корчится и дергается, когда рядом на стол резко опускается рука Тэхена и его лицо оказывается слишком близко. — Ведь так? Бросишь нас и забудешь. Тебе плевать на нас так же, как всем нашим родственникам. — Тэхен... — Да мне насрать, понимаешь? Я привык, я переживу. Я уже взрослый. Но Донхен быстро к тебе привяжется. — Может, послушаешь меня? Для разнообразия. Тэхен его не слышит: — Тебе ведь это не нужно, да? Я совершенно тебя не понимаю. Я не понимаю, зачем ты все это делаешь и зачем позволяешь жить в твоей квартире, не требуя ничего взамен. Или тебе от нас все-таки что-то нужно? Что? Деньги нашего отчима? Господи, да даже мы этих денег не видим! Нет у нас ничего, понимаешь?! Ничего! Ничего, кроме наших пустых и никчемных жизней! — Нам Тэхен! — Сынхун кричит и поднимается резко. Он задевает стул, и тот с грохотом падает. Донхен дергается снова и старается не поднимать взгляда. — Дай мне сказать. Донхен... иди, поешь в моей комнате, хорошо? Парень кивает и быстро выходит с кухни, испуганно оглядываясь на старшего брата. Тэхен машет ему головой, прогоняет, и садится на его место, закидывая ногу на ногу и складывая руки на груди. Сынхун вздыхает, обходит стол и присаживается на край перед Тэхеном. Нам выглядит расслабленным, но Сынхун знает, что он напряжен. Сынхун слабо улыбается и треплет Тэхена по волосам. Тэхен молчит, но смотрит на него так, что внутри все сжимается. Сынхун и сам не знает, для чего взял на себя ответственность за двоих брошенных котят, которые все-таки люди, но под взглядом, полным боли, страха и надежды, не выдерживает. Сынхун обнимает Тэхена крепко и смаргивает слезы, глядя в потолок. — Не спрашивай меня. Не спрашивай, почему я делаю это: я сам не знаю. Но я не могу бросить вас. Не могу, ты понимаешь это? Я обещаю, что буду рядом до тех пор, пока тебе и Донхену это будет нужно. Тэхен, слышишь? Я обещаю. — Хен... — Тэхен утыкается носом в его футболку, обнимая за талию. Он говорит что-то еще, но Сынхун не может разобрать его слов. Сынхун чувствует, как футболка в том месте, куда уткнулся Тэхен, медленно пропитывается влагой.***
Сынхун старается не показывать, что сбит с толку, натягивает на лицо маску легкомыслия и вздыхает: — Я тебя не бросил. Просто очень сложно находиться в одной квартире с твоим перегаром. — Я погулял с твоей собакой, — Тэхен игнорирует и слова в его адрес, и взгляд Джину. Кажется, тот попался на женские шмотки и теперь удивлен, что перед ним – самый настоящий мужик, а не сомнительная девушка, напоминающая сбежавшую из зоопарка милую обезьянку. — Но она меня, кажется, не любит. — Молодец, Отто, — Сынхун присаживается на корточки перед Отто и треплет его за ухом, — весь в меня. Я тоже тебя не люблю, котик. Тэхен хмыкает, с силой ударяет Сынхуна ногой по коленке, и удержать равновесие – довольно сложно. Сынхун действительно не понимает, почему нечто перед ним – с повадками быдловатого мужика, занимавшееся тхэквондо – такое удивительно тонкое и выряжено в женскую школьную форму. Тэхен не говорит ничего, только обиженно смотрит, сует в руки поводок и уходит уверенной, хотя и немного шаткой, походкой. Только останавливается на секунду, повернув лишь голову: — И прости за ковер. Сынхун качает головой, не глядя ему вслед, и берет Отто на руки. Поворачивается к Джину: — Прости? — За что? Сынхуну хочется выматериться, ударить Джину, потрясти за плечи хотя бы – потому что тот снова улыбается, снова привычно-вежливо. Как будто не он всего минуту назад смотрел на них как-то... как? Сынхун не знает и обещает себе подумать об этом позже. — За этого, — он кивает в сторону лестничного проема, — ненормального и его перегар. Он портит атмосферу одним своим присутствием. — Он твой друг? Джину смотрит теперь наивно как-то и – Сынхун хочет верить, что – немного умоляюще. Но зачем-то пытается убедить себя, что дрожь в голосе Кима ему только послышалась. — Нет, — Сынхун пожимает плечами, ищет в кармане ключи. — Но что-то вроде. Просто... кот, гуляющий сам по себе, которому иногда хочется погреться в тепле чужого дома. Буйный и неукротимый ребенок. С таким не подружишься. Сынхун почти расслабляется, но из его легких исчезает весь воздух. Потому что: — Ты подобрал его на помойке? Сынхун понимает, что выглядит по-дурацки, наверное, и таращится так, что его глаза наверняка не уступают размерам глаз Джину, но не понимает, что удивило его больше: внезапный резкий тон или же слова, которых он точно не ожидал услышать, особенно от старшего. Сынхун осознает, что Ким Джину, которого он знает, это не больше десяти процентов того Ким Джину, что стоит сейчас перед ним. И это пугает. А Ким Джину продолжает улыбаться, чуть наклонив голову вбок, только взгляд у него резкий, ледяной, пронизывающий – что повеситься хочется. И Сынхун молчит. Отчасти потому, что в какой-то степени – так и есть. — Хен... — начинает Сынхун. Сознание подкидывает ему фразы вроде «нам надо поговорить» или «мне есть, что тебе сказать», но Сынхун вздыхает только. На самом деле он совершенно не знает, что сказать, и только хочется протянуть руку и уткнуться старшему в шею, чтобы убедиться, что Джину, его Джину, все еще здесь, на этой планете, только спрятался ненадолго под этой ледяной кукольной маской. И в то же время хочется убежать подальше. Потому что – страшно. Сынхун впервые чувствует, как каменная стена – та самая, которую он сам выстроил и за которой ощущал себя все это время в безопасности, начинает рушиться. Но взгляд Джину неожиданно смягчается, улыбка уже не выглядит такой пугающей, и он подходит ближе. Протягивает руку, гладит Отто и не отстраняется, когда левретка облизывает ее своим шершавым языком. — Он любит тебя, — Сынхун улыбается, стискивает животное в своих руках. Джину смотрит на него довольно, даже по-детски немного, и Сынхун понимает – отпустило. И они говорят, как ни в чем не бывало. Но Сынхун растерянно смотрит на свои часы и говорит, что ему пора собираться на работу. Его взгляд становится еще более растерянным, когда он слышит: — Хочешь, я приготовлю тебе завтрак? Черт возьми, конечно, хочу, и фартук надеть не забудь, он на спинке стула на кухне висит, я его для тебя даже постирал специально. Но: — Может, сделаешь мне еще и кофе?