Ноябрь 1870 года Москва
В выходной день накануне корпусного праздника пятнадцатилетние кадеты Боря Демьянов и Коля Овсянников очень спешили. Поскальзываясь на первой гололедице, но мужественно сохраняя достойный облик, дабы не опорочить честь мундира, кадеты торопились по хорошо известному им адресу в городском центре. Не попади горемычный Николай в очередную неурядицу, спешить бы не пришлось. Они встретились заблаговременно, избрали кратчайший маршрут и следовали по нему до тех пор, пока Коля вдруг не шлепнулся, оступившись, в подмерзшую грязь. Пунцовому от стыда кадету пришлось спешно возвращаться в сопровождении товарища домой, просить ворчливую Марфу почистить форменные брюки, к счастью, не порвавшиеся, и только затем товарищи смогли вновь отправиться в путь, надеясь, что не опоздают и не огорчат Михаила Дементьевича. В выходные дни полковник Измайлов, офицер-воспитатель отделения шестого класса второй роты Первой московской военной гимназии, регулярно приглашал к себе на обед отличившихся в учебе кадетов. Каждый из тридцати воспитанников полковника мечтал побывать в его роскошной четырнадцатикомнатной квартире, вмещавшей в себя настоящий музей диковин и фотоснимков из разных уголков Российской империи, а также из других стран, где побывал Михаил Дементьевич – заядлый путешественник, фотограф-натуралист и кумир кадетов. Мальчишки, поступившие в Гимназию пять тому лет и ставшие первыми воспитанниками тогда еще подполковника, любили его за доброту, великодушие, справедливую отеческую строгость, цепкий юмор и обширный кругозор. «Измайловцы», как они сами себя величали, считались счастливчиками и частенько задирали нос перед товарищами из прочих отделений, классов и даже рот, которым достались скучные, дотошные, строгие или вовсе жестокие воспитатели. Коля и Боря были счастливчиками вдвойне, потому как за рвение в учебе и образцовое поведение в строю получали приглашения от Михаила Дементьевича уже неоднократно и втайне даже считали себя вхожими в его дом. Истинно восхищаясь своим воспитателем, кадеты с самого детства по крупицам собирали разнообразные сведения о его жизни и за пять лет составили обширное досье из фактов и слухов, которое непрерывно пополнялось и тщательно пересматривалось. Так, было доподлинно известно, что Михаил Дементьевич всю молодость провел на Кавказской войне, что совершил там подвиг, был ранен, отчего теперь слегка припадал на правую ногу, и что имел настоящий Георгиевский орден третьей степени. Коренной москвич, полковник владел городской квартирой, а также, пополам с младшим братом Константином, большим доходным имением в Подмосковье, которое обязательно навещал в летнее и зимнее время. Кадеты знали, что Михаил Дементьевич не разлучается со своим предприимчивым братом и в городе. Константин Дементьевич жил с семьей в роскошной квартире этажом выше. Судьба князя Измайлова-младшего также волновала любопытных кадетов. Поговаривали, что его супруга, ослепительно красивая и гордая Дарья Кирилловна, приходится бывшей женою самому Михаилу Дементьевичу, а брак их расторгли по причине того, что врачи обнаружили у ней бесплодие. Однако внезапно вспыхнувшие чувства к Константину, запретные и порицаемые обществом, оказались до того сильны, что Дарья, проведя несколько суток кряду в церкви, намолила ребенка от любимого мужчины. Пять тому лет у них родился сын Евгеша, но за счастье свое они заплатили изгнаньем из светского общества. История младшего брата полковника Измайлова задевала кадетов за живое и вполне соответствовала необычной личности самого Михаила Дементьевича. Однако самым, пожалуй, примечательным фактом о полковнике было его сожительство с молодым князем Савелием Максимовичем Яхонтовым. Примечательность здесь начиналась уже с того, что настоящее имя князя, указываемое во всех официальных документах, было другим – Вивьен Риваль. Кадеты терялись в догадках, откуда тогда появилось имя Савелий, даже отдаленно не похожее на перевод имени Вивьен. В стенах Гимназии Савелия Максимовича знали не понаслышке. До минувшего лета студент медицинского факультета Императорского московского университета, князь Яхонтов в свободное время подрабатывал в Гимназии на скромной должности фельдшера, не гнушаясь черной работы и не кичась своим титулом. Учась на гражданского врача, Савелий Максимович попал в военный лазарет не иначе как с помощью полковника Измайлова, но кадетов не заботили формальности. Они полюбили Савелия Максимовича за его заботу, искреннюю участливость и готовность прийти на помощь не только в вопросах здоровья, но и в качестве товарища. Именно ему кадеты старших классов, краснея и мучась, поверяли истории несчастной первой любви к юным барышням, встреченным на корпусном балу. Но даже хотя Савелий Максимович отличался сердечностью и с первого взгляда казался наивным, водить его за нос кадетам не удавалось. Молодой фельдшер в два счета вычислял симулянтов, нагревающих градусник над лампой, дабы получить заветные тридцать семь и два. С Михаилом Дементьевичем Савелий Максимович почти не разлучался. Они вместе жили, вместе путешествовали, пополняя свой квартирный музей причудливыми сувенирами и фотокарточками. Встречаясь в коридорах Гимназии, они непременно обменивались улыбками и добрым словом. Они вместе сидели в столовой, вместе держались на смотрах и балах. Поймав случайно поранившегося недотепу, полковник Измайлов тащил его за шкирку в лазарет, где передавал фельдшеру с короткой неформальной просьбой: «Сава, посмотри этого». Тогда Савелий Максимович отрывался от заполненья бумаг или чистки инструментов и, укоризненно прищурив глаза, спешил помочь полыхающему от стыда кадету с его увечьем, которое обычно бывало порезом, синяком, растяженьем или, в худшем случае, вывихом. – Ну как же вы так, бедный? – сочувственно вздыхал фельдшер, закрепляя бинт. – Теперь не сможете заниматься в гимнастическом зале целую неделю. Придется нагонять товарищей. Пообещайте мне впредь быть осторожней. – Обещаю, – глухо бубнил кадет, втайне радуясь, что Савелию Максимовичу не нужно говорить «так точно» и «есть». Университет князь Яхонтов окончил минувшим летом с отличием, после чего был сразу же принят в Гимназию на должность младшего доктора. Кадеты ликовали. К тому времени Савелий Максимович заслужил всеобщую любовь благодаря не только своему дружелюбному нраву, но и одному поступку чистого героизма за пределами Гимназии, разговоры о котором, как всякий истинный герой, не приветствовал. Дело было в прошлом ноябре. Князь Яхонтов шел на учебу вместе с братом полковника Измайлова. Константин Дементьевич учился на другом факультете Московского университета, физико-математическом, однако часть пути товарищи проделывали вместе. День стоял погожий, но холодный. После ночных заморозков улицы обледенели. Прохожие ступали мелко и осторожно, а многие извозчики вовсе отказались садиться на козлы. Проходя по набережной Москвы-реки, Савелий Максимович с Константином Дементьевичем вдруг услышали вопли. Бездомный мальчишка лет двенадцати, разносчик газет, свалился в воду, поскользнувшись на покатом стылом берегу, и теперь отчаянно махал руками, колотил ногами и пытался выбраться. Силы его покидали, он начинал тонуть. У кромки воды столпились зеваки, они кричали мальчишке, звали его, показывали руками, как плыть, пытались подать длинную палку, но все усилия оказывались тщетны. И тогда, зачарованным шепотом пересказывали после кадеты, Савелий Максимович снял пальто и бросился прямо в воду. Он доплыл до тонущего, почти бесчувственного мальчишки, обхватил его, выволок на берег и оказал ему первую помощь. Несчастный очнулся, поглядел на своего спасителя, затем на оцепеневших зевак и, вдруг вскочив, стремглав умчался в неизвестном направлении. Перепуганный Константин Дементьевич закутал своего продрогшего товарища в теплое пальто и немедленно раздобыл экипаж, чтобы вернуться домой. После этого случая Савелий Максимович заболел и перестал появляться в Гимназии. Одновременно Михаил Дементьевич начал приходить позже, а уходить раньше. С каждым днем полковник все мрачнел и тускнел и часто раздражался по мелочам. Его не раз видели за молитвой в корпусной церкви. Кадеты беспокоились, самые пронырливые собирали сведенья. Поговаривали, что болезнь Савелия Максимовича очень серьезна и что из Петербурга приехала вся его семья: тетка, в доме которой он воспитывался, и кузина с мужем и двумя малолетними дочерями. Наконец по Гимназии разлетелся слух, что Савелий Максимович не приходит в себя, и доктора велели причащаться... Михаил Дементьевич взял срочный отпуск, несколько времени никто ничего не знал, кадеты ждали как на иголках, но в конечном итоге кто-то разведал, что князь Яхонтов преодолел смерть и, к счастью, потихоньку идет на поправку. Он вернулся на службу в лазарет и на учебу через три месяца после своего исчезновения, получив за мужественное спасение тонущего мальчишки медаль от московского губернатора. Михаила Дементьевича же не видели до самой весны. Для «измайловцев», тосковавших по любимому воспитателю, то было тяжелое время. Официально полковник находился на отдыхе в связи со старым боевым ранением. Неофициально все знали, что он лечит нервы. Коля и Боря прибежали к дому полковника Измайлова ровно в назначенное время: в полдень. Взмокшие и запыхавшиеся, они обогнули помпезное четырехэтажное здание, заскочили во двор и метнулись на черную лестницу, наскоро оправляя форму и растрепавшиеся волосы. Посещать Михаила Дементьевича и Савелия Максимовича с парадного входа кадетам было не положено. Впрочем, и редкие гости, решившие заглянуть к полковнику с его другом, старались не привлекать чрезмерного внимания. Кадеты были убеждены, что все дело в опальной семье князя Измайлова-младшего. Знаться с ними считалось в светских кругах зазорным. Михаил Дементьевич же не только не раззнакомился с братом, но даже, напротив, жил с ним по соседству, ездил с ним в подмосковное именье, регулярно гулял с его сыном Евгешей и даже однажды взял племянника в Гимназию – проверить, понравится ли тому военное искусство. Пятилетнего Евгешу Гимназия испугала. В отличие от своих родителей, он был очень застенчивым и тихим мальчиком. Почти сразу, оказавшись в незнакомом месте в сопровождении одного только дяди Миши, он горько расплакался и спрятался под лестницей. При любой попытке вытащить его оттуда юный князь Измайлов заходился пронзительным перепуганным криком, на который в конечном счете сбежались чуть не все кадеты, воспитатели и преподаватели. Бедный полковник Измайлов готов был сгореть со стыда. На помощь вызвали доктора, который явился из лазарета в сопровождении фельдшера. Князь Яхонтов немедленно и с большим изумлением узнал главных действующих лиц анекдота. Однако маленький Евгеша, едва увидав хорошо знакомого ему Савелия Максимовича, вдруг утих, осторожно выбрался из-под лестницы и, метнувшись навстречу, с размаху уткнулся ему в колени. Наблюдать за тем, как фельдшер успокаивает пятилетнего малыша, было большим умилением, и кадеты разошлись с неохотой, некоторые и вовсе только после приказов воспитателей. Присев перед Евгешей на корточки, Савелий Максимович что-то рассказывал ему добрым голосом, утешительно гладил мальчонку по головке, обнимал его и расцеловывал в пухлые щечки, а после, когда малыш успокоился, взял его за руку и повел к себе в лазарет, где Евгеша и провел время до самого вечера. Словом, военная карьера Евгению Константиновичу не подошла, но трогательный случай и такое редкое явление, как пристыженность полковника Измайлова, запомнили надолго. К слову сказать, у Михаила Дементьевича были и другие племянники: шестилетние близнецы Федор и Иван, девятилетний Петя и пятнадцатилетняя Софья Татищевы – дети их с Константином Дементьевичем старшей сестры Татьяны. Генерал Татищев жил с семьей в Петербурге. После того, как брак Константина Дементьевича и поддержка этого брака со стороны Михаила Дементьевича стали широко известны, генералу пришлось отказать обоим шуринам от дома. Однако Татьяна Дементьевна не могла вынести такой жестокой разлуки с братьями и потому часто наведывалась к ним в Москву. Однажды Коля и Боря столкнулись с ней, Софьей и Петей на черной лестнице. Татищевы были закутаны в широкие накидки с капюшонами, а лицо генеральши скрывала плотная вуаль. При встрече с кадетами Татьяна Дементьевна очень испугалась, но, быстро сообразив, что мальчишки не представляют опасности, успокоилась и повела детей дальше. Зато для Коли Овсянникова эта встреча оказалась роковой. Ибо бросив один-единственный мимолетный взгляд на Софью, он понял, что пропал навсегда. Конечно, о генеральской дочке ему, кадету, школяру, можно было только мечтать. Но Коля мечтал отчаянно, грезил о Софье днями и ночами и вот уж второй подряд год мучился накануне корпусного бала, где юная княжна появлялась в сопровождении родителей. В течение года то была единственная открытая встреча генерала Татищева и Татьяны Дементьевны с полковником Измайловым. Беседовали они весело и долго, без малейших намеков на отчуждение, и кадеты недоумевали, как такие дружелюбные сношенья могут сочетаться с тем, что генерал отказал шурину от дома. На прошлом балу нерешительный по своей натуре Коля едва нашел силы, дабы пригласить очаровательную Софью на вальс. Он был уверен, что ему откажут, а потому, когда маленькая ручка в белой перчатке смущенно вложилась в его ладонь, оторопел и даже на минуту забыл, как шагают в вальсе. Они почти не говорили во время танца, но Коля чувствовал трепетное дыханье Софьи, слышал божественный шелест ее платья, мог беспрепятственно разглядывать каждую шпильку, крепящую к ее головке крошечную диадему. После вальса Софья одарила Колю улыбкой и теплым взором синих глаз. Ему было того довольно. Объясненье случилось. Окрыленный и счастливый, он принялся наблюдать за своей любовью. Ему хотелось, чтобы Софья больше ни с кем не танцевала, чтобы отвергала после его вальса всех и хранила верность лишь ему одному. Но каковым же было Колино изумление, а затем и горечь, когда он понемногу осознал, что сама Софья не спускает глаз с Савелия Максимовича. С ним она танцевала дважды. Во время вальса они смотрели друг на друга не переставая, улыбались, обменивались короткими фразами. Эта пара была самой изящной и красивой в зале. Любой бы понял очевидное. Даже сухарь Боря Демьянов сочувственно тронул товарища по плечу. Колино сердце в тот вечер было впервые разбито. Его Софья любила другого. С той поры Коля Овсянников ополчился против князя Яхонтова и бросал ему по утрам градусник с измеренной температурой почти как перчатку. Пожалуй, Коля был единственным во всей Гимназии, кто испытывал к Савелию Максимовичу подобные резкие чувства. Продолжалось сие несколько недель, пока кадеты не выяснили о фельдшере еще один удивительный факт. Оказалось, что, помимо медицины, князь Яхонтов активно занимается литературой. В печать уже вышло две его книжки: работа в жанре дневника и сборник рассказов. Их можно было приобрести в любой книжной лавке, причем тираж литератор имел солидный. Разумеется, едва узнав о книжках, «измайловцы» поспешили купить обе и дружно устроились за чтением после отбоя. Поначалу они не верили своим глазам. Затем перечитывали одну и ту же страницу по нескольку раз. После обменивались пораженными междометьями. Однако правда осталась правдой: дневник был написан от лица женщины, а почти все рассказы носили любовный и сентиментальный характер. Из-за этого многие кадеты сразу же бросили чтение, назвав книжки «глупыми» и «девичьими», но Коля, обозленный на соперника, проштудировал все от корки до корки. Именно тогда в его душе поселились сомненья, которые впоследствии развились в абсолютную убежденность. Теперь Коля знал, что Михаила Дементьевича и Савелия Максимовича связывает отнюдь не дружба, но самая настоящая любовь. Вот почему они так близки. Вот зачем живут и путешествуют вместе. Вот отчего они оба холосты. Коля ни с кем не делился своею догадкой и никак ее не оценивал. Он попросту знал этот секрет и хранил его, как свой, как если бы ему эту тайну поверили лично. Отчасти он был даже рад и благодарен Савелию Максимовичу за то, что он, стало быть, не отнимет у него Софью. К нынешнему балу Коля подготовился основательно и хотел наконец заговорить с княжной. А там нужно только дождаться шестнадцатилетия. Они поженятся. Непременно. Ведь объясненье взглядами меж ними уже случилось. В квартиру Коля и Боря позвонили в три минуты первого и, когда Михаил Дементьевич отворил, все еще продолжали приглаживать волосы и оправлять форму. – Кому-то, кажется, нужны уроки пунктуальности, – с улыбкой пожурил кадетов полковник Измайлов, шире растворяя дверь. Он был одет в штатский наряд, состоявший из темных брюк, батистовой рубашки и приталенного жилета насыщенного и очень красивого коричного оттенка. Для кадетов, привыкших видеть полковника в военной форме, то было настоящим откровением, подтверждающим, что вне стен Гимназии Михаил Дементьевич становится обычным человеком. Но Коля и Боря, оказавшиеся в гостях у полковника уже не впервой, были готовы к контрасту. Им обоим нравилось наблюдать за домашним Михаилом Дементьевичем, словно во всем обыденном, что он делал, крылась некая особая мудрость. Савелий Максимович пришел на квартиру позже, когда полковник уже отчитал гостей за неподобающий облик и, укоризненно вздохнув, пригласил их за обеденный стол. В отсутствие князя Яхонтова пристыженные Коля и Боря чувствовали себя неловко. Савелий Максимович всегда был с кадетами на короткой ноге, являясь как бы посредником меж ними и офицерами, и без его участия прямое общенье натыкалось на монолитную стену благоговенья и страха. К счастью, неуклюжесть Коли и Бори скрашивалась суетой прислуги и возможностью занять себя поглощеньем пищи. Михаил Дементьевич, конечно, замечал смущенье своих гостей и даже добродушно над ними подтрунивал, сам сохраняя приветливую невозмутимость и один за другим заводя ненавязчивые разговоры. Наконец к часу дня из передней послышался звон ключей, и Коля с Борей почти одновременно выдохнули. Савелий Максимович торопливо снял пальто, отнес в свой кабинет какие-то бумаги, тщательно, по-медицински вымыл руки, забыв, что нынче он не в лазарете, а после наконец прошел в столовую, улыбаясь добродушно и солнечно. – Не вставайте, – махнул он Коле с Борей, которые собрались подняться ему навстречу для приветствия. – Прошу прощенья, что опоздал. Меня задержали. – Я так и думал, что тетушка тебя в назначенное время не отпустит, – засмеялся Михаил Дементьевич, наблюдая, как его друг с усталым вздохом присаживается рядом. – Она всего на неделю приехала, я не мог ей перечить, – Савелий Максимович жестом попросил лакея налить воды. – С Новаровым, наверное, уже не повидаюсь. Он нынче вновь отлучался по делам, когда я пришел. – Ну, вы повидались на их свадьбе, довольно, – улыбнулся Михаил Дементьевич. – Ох, не напоминай, – Савелий Максимович брезгливо скривился. – До сих пор вздрагиваю, как вспоминаю тетушку в подвенечном платье. – Было в этом что-то такое... – полковник с философской задумчивостью возвел взор к потолку, – гротескное. – Именно, – подтвердил князь Яхонтов, берясь за ложку для супа. – Но главное, что теперь она счастлива. И наконец оставила нас с Мари в покое. И Миша, кажется, наши гости заскучали. – Нет-нет-нет! – в один голос воскликнули Коля и Боря. Они жадно ловили каждое слово в надежде пополнить мозаику сведений о Савелии Максимовиче и Михаиле Дементьевиче. Да и где и когда они еще услышат это фантастическое «Миша»? После замечания князя Яхонтова внимание ненадолго вернулось к кадетам и обсужденью Гимназии, но после хозяева квартиры вновь заговорили о своем. – Знаешь, что я узнал на днях? – обратился к другу Михаил Дементьевич. – Не томи, – подбодрил тот. – Школа закупила для занятий лошадей нового молодого завода. – Это прекрасная новость, только отчего она должна быть мне интересна? – засмеялся Савелий Максимович. – Сперва дослушай, – полковник сощурился с притворной укоризной. – Завод небольшой, находится под Екатеринодаром. Существует всего порядка трех-четырех лет, а крупными покупателями обзавелся лишь недавно. – И?.. – приподнял бровь князь Яхонтов. Михаил Дементьевич сделал внушительную паузу, а после торжественно изрек: – Завод принадлежит графу Лаврову, а лошадей зовут лавровскими. – Что?! – ахнул Савелий Максимович. – Ты шутишь?! – Ничуть, – победоносно улыбнулся полковник Измайлов, потянувшись к тарелке с сыром. – Лошади отменные. Говорят, совладелец завода – бывший крепостной цыган, который знает толк в лошадях по самой своей природе. – Боже правый... – князь Яхонтов был поражен до глубины души и даже отложил в сторону вилку с ножом. – Так они, стало быть, вместе. – Стало быть, да, – кивнул Михаил Дементьевич. – Похоже, этот союз весьма прочен. И весьма далеко от нас. – Я так рад за них, – отрешенно и тихо вымолвил Савелий Максимович. – Так рад... Коля и Боря ничего не поняли из этого разговора, но после за столом еще некоторое время висела многозначительная раздумчивая тишь. Понемногу придя в себя, Савелий Максимович повел непринужденную беседу: любезно поинтересовался у юных гостей, готовы ли они к предстоящему корпусному балу, насколько доволен ими учитель танцев и намерены ли они ангажировать барышень. – Что значит намерены ли? – перебил Михаил Дементьевич. – Разумеется, намерены. Бал для того и устроен, чтобы на нем танцевать. Коля чувствовал, как наползает на щеки стыд и, стараясь прогнать его силой воли, краснел еще хуже. Боря бросал на товарища сочувственные взгляды. Сам он давно не интересовался ровесницами. Пятнадцатилетний Борис созрел, сильно опережая возраст, и незнакомцы зачастую считали его совершеннолетним. Это был высокий, крепкий, широкоплечий юноша с мужественным лицом и низким голосом, неизменный участник всех спортивных состязаний и объект для восхищения и зависти таких доходяг, как Коля. Боря прекрасно осознавал свои преимущества и использовал их для покорения противоположного пола. Он был первым и официально единственным среди «измайловцев», кто уже познал женщин. Однокашники охотно верили в любовные похождения Бориса, ибо он обладал для них всем необходимым. Но была и у сердцееда Бори ахиллесова пята, его недостижимая Дульсинея, на расположенье которой он, пятнадцатилетний кадет, дерзнул замахнуться. Борис лелеял мечту завоевать саму Дарью Кирилловну Измайлову и, более того, предпринимал для этого такие активные действия, что однажды получил от княгини оплеуху и угрозу отчисления. К счастью, в скором времени Дарья Кирилловна оправилась от того вопиющего поцелуя в щеку на черной лестнице и не стала доносить на Борю мужу и зятю. Хотя кадет и припугнулся, мечты своей он не предал и теперь томился в ожидании нового удобного случая оказать Дарье Кирилловне знаки внимания. Меж тем Савелий Максимович принялся вспоминать, как во время путешествия по Индии они с Михаилом Дементьевичем случайно попали на тамошний светский бал и какой этот бал оказался забавной смесью чинного английского этикета с колоритными национальными традициями. – Самыми удивительными мне показались индианки в европейских платьях, – повествовал князь Яхонтов. – Они, конечно, следуют моде своей метрополии, но до чего же чудно наблюдать наши наряды на смуглых диковатых барышнях. – Они не диковатые, отнюдь, – возразил Михаил Дементьевич. – В их природной искренности таится свой шарм. – У нас ведь есть фотокарточки из того города, где мы ходили на бал? – Да, есть. В красном альбоме. – Покажи мальчикам. Коля и Боря смущенно переглянулись. Савелий Максимович звал мальчиками даже семнадцатилетних кадетов выпускного класса. После обеда хозяева повели своих гостей на небольшую экскурсию по квартире-музею, а затем долго рассказывали о далекой Индии и демонстрировали тот самый красный альбом с фотокарточками, на которых были изображены прекрасные застенчивые барышни с необычным миндалевидным разрезом глаз. Расставшись с Михаилом Дементьевичем и Савелием Максимовичем, Боря заявил по пути домой, что после выпуска непременно отправится в Индию и женится там на одной из таких красоток. Коля промолчал. Он остался верен Софье. Гости и выпускники начали съезжаться на корпусной праздник еще накануне, а потому, придя назавтра в Гимназию, Коля поначалу растерялся от обилия мундиров и высоких чинов. Хоть то был уже пятый корпусной праздник в его кадетской жизни, Коля все одно никак не мог привыкнуть к пышности и разительному контрасту с уставной строгостью будней. В десять часов кадеты, преподаватели, руководство Гимназии, выпускники и другие гости собрались в церкви для традиционной обедни. Коля любил торжественную святость этих минут и великое единение, которое охватывало всех и каждого. В церкви Коля нет-нет да и поглядывал на Михаила Дементьевича, проникаясь его благоговейной сосредоточенностью и вдумчивостью. Полковник Измайлов знал и чтил церковные праздники, неизменно постился, но отчего-то смущался этого и не любил, когда его заставали за молитвой. Лишь на корпусном празднике кадеты могли без зазрения совести наблюдать в церкви за своим офицером-воспитателем и перенимать его пример. Примечательным было и то, что полковника не сопровождал Савелий Максимович. Кадеты знали, что их младший врач католик, только все не могли понять, как это вышло. Возможно, европейская вера была связана с его настоящим именем. За обедней последовал торжественный парад в Тронной зале. К сему мероприятию кадеты всегда готовились загодя, волнуясь хуже, чем перед экзаменами. И было отчего волноваться! За их маршем пристально следили директор, преподаватели, воспитатели, приглашенные генералы и проч., и проч. Позор перед такой публикой равнялся гибели. Не дай бог оступиться или шагнуть не в ногу! К счастью, «измайловцев» всегда отмечали после парада похвалой. Кадеты не только стремились пощеголять выправкой и слаженностью перед другими отделеньями и классами, но и очень боялись подвести Михаила Дементьевича, выставив любимого воспитателя в неприглядном свете. Всякий раз, когда кто-нибудь из кадетов полковника Измайлова попадал в передрягу или начинал отставать в учебе, так что Михаилу Дементьевичу приходилось объясняться перед начальством, «измайловцы» не в шутку расстраивались, стыдились или даже устраивали провинившемуся товарищу наказание. А уж на корпусном празднике положительно все должно было пройти без сучка без задоринки. Именно потому тридцать кадетов-шестиклассников, бодро марширующих по Тронной зале, одновременно подтянулись и вскинули подбородки, едва стоявший промеж других воспитателей Михаил Дементьевич показал им быстрым жестом держать голову выше. А на будущий день состоялся торжественный бал – событие, которого все старшие кадеты ждали целый год. По паркету Тронной залы, что накануне топтали подошвы военных сапог, вдруг запорхали невесомые девичьи ножки. Грубые мужские и сиплые юношеские голоса разбавил озорной и звонкий девичий смех. Под грозными взорами своих воспитательниц гостьи из пансиона старались держаться чинно и целомудренно, но внимание кадетов было чересчур сильным искушением, против которого юные барышни едва ли могли устоять. Пользуясь возможностью проявить свои уменья и обаяние, Борис участвовал в каждом танце, выбирая наиболее красивых и гордых партнерш. Никто не мог ему отказать. Борина наглость доходила до таких пределов, что он порою забирал себе барышню, уже давшую согласие другому. Лишь к одной из примечательных девиц Борис поклялся не подходить: то была генеральская дочка Софья Татищева. И вновь, как в прошлый раз, Коля долго любовался ею и набирался смелости, чтобы пригласить ее на вальс. И вновь она была очаровательна, нежна и трогательно невинна. И вновь танцевала она с Савелием Максимовичем, только Коля больше не терзался жгучей ревностью, уверенный в хранимой им тайне сношений князя Яхонтова и полковника Измайлова. Как и год тому, сердце у Коли судорожно трепыхалось, коленки тряслись, он краснел и бледнел и готов был, кажется, упасть в обморок от переизбытка чувств. Наконец ему потребовалась помощь Бори, который услужливо подтолкнул его своей уверенной ручищей в направлении Софьи. Коля едва дышал и ничего перед собой не видел. Он приблизился к Софье, громко цокнул каблуками, кивнул и отчеканил: – Разрешите пригласить вас на вальс! Софья была так головокружительно близко... Она улыбнулась и молвила в ответ: – Я уже подумала, что вы так и не отважитесь. А после они порхали по Тронной зале, не замечая ничего вокруг, и объяснялись взорами, и перешептывались украдкой: «Вы родом из Москвы?», «Да...», «Куда собираетесь после Гимназии?», «Хочу выйти в кавалерию...», «Стало быть, в Петербург?», «Да...». Поближе к вам, чуть не добавил влюбленный Коля. После вальса, присев в крошечном книксене, Софья обронила: – Я дам вам адрес. Напишите мне. – Всенепременно, – с поклоном выдохнул Коля. Он ликовал, бесчинствовал в душе от счастья, желая этим счастьем поделиться со всем миром. Он вдруг увидел и почувствовал любовь во всем, что вокруг, в каждом человеке, в каждой оркестровой ноте, в каждом крошечном листе многочисленных зеленых растений, украшавших нынче парадную Тронную залу. Он отыскал взглядом Савелия Максимовича и мысленно послал ему все на свете благодарности за то, что он не заберет у него Софью. Он и его сейчас любил, и с неподдельной радостью наблюдал за тем, как радуется он. Князь Яхонтов танцевал с одной из приглашенных девиц. Безукоризненно элегантный, изящный, проворный, он был лучшим кавалером на балу. Коля замечал, с каким упоением следит за ним Михаил Дементьевич, ведущий промеж тем беседу с генералом Татищевым. Неужели за пять лет никто так ничего и не понял? Неужели из всех, кто здесь нынче есть, один только Коля догадался об истинной сути? Разве можно не понимать этот взгляд, трепетный взгляд влюбленного, тот взгляд, что в одночасье роднит пятнадцатилетнего кадета и его офицера-воспитателя? Разве можно не верить, что любовь едина у каждого? Завершив танец, Савелий Максимович отвел свою партнершу к банкеткам, а после приблизился к ожидавшему его Михаилу Дементьевичу. Они обменялись парой фраз, ласковыми взорами и тихими улыбками, а после, кивнув Татищеву, отправились к выходу из Тронной залы. Коля знал, что они еще вернутся. Вместе, как и всегда.Конец