Трещина в скорлупке

– Так, про Петербург я написал, про леченье написал, про тебя написал, – сосредоточенно перечислил Михаил, покручивая меж пальцев стальное перо. – Ты проверишь мои сочинительства? – Ты уверен, что писать от нас двоих – хорошая затея? – шутливо отозвался Савелий из кресла. – Ой да брось, – отмахнулся Измайлов. – Он уже давным-давно обо всем догадался. – Кто? Гоги? – удивился Сава. – Боюсь, он даже не знает о существовании таких сношений, как наши. Михаил, не удержавшись, засмеялся: – Ты его недооцениваешь. Промозглым темным вечером в середине марта Савелий с Михаилом, уединившись в одной из отведенных им комнат в наконец-то отремонтированном особняке Льва Алексеевича Меньшикова на Вознесенском проспекте в Петербурге, сочиняли письмо для своего тифлисского друга Гоги. Вернее, сочинял Михаил. Сава же, облачившись на голое тело в любимый шлафрок из тех, что принадлежали Измайлову, бездельничал и дурачился, развалившись в широком кресле. Пока Михаил придумывал, что рассказать приятелю о жизни в столице и о последних новостях, Сава подкидывал виноградины и ловил их ртом. На этот вечер у него были совершенно иные планы, но Миша заявил, что тянуть уже невозможно, и надо отправить письмо завтра же поутру. Уезжая в конце февраля из Тифлиса, Савелий с Михаилом клятвенно пообещали Гоги и госпоже Сибиряковой продолжать дружбу по переписке. Измайлов взял на себя радушного хозяина тифлисского дома, а Сава строчил милые пассажи для Татьяны Антоновны. – Брось ты это письмо, – вздохнул Савелий. – Лучше иди ко мне. – Мне осталось всего ничего, – Измайлов вновь окунул кончик стального пера в чернильницу. – Только закончить красивой сердечной фразой и подпись поставить. Сейчас что-нибудь сочиню. Отставив на столик вазочку с виноградом, Сава поднялся из кресла и, неслышно ступая босыми ступнями по ковру, приблизился к Михаилу сзади. – Повремени немножко, – приглушенно прошелестел он, склоняясь над возлюбленным. Руки его невесомо обняли Измайлова и проскользнули вниз по его нагому торсу. – Сава... – Да? – с улыбкой выдохнул тот, касаясь губами до уха Михаила. – Я хочу тебя вдохновить на сердечные фразы. Измайлов попытался перехватить ладони Савелия, беззастенчиво гладившие его по плечам, груди и животу, но Сава вдруг отвел их и быстро развязал узелок на своем шлафроке. Легкая ткань с шелестом обнажила юношеское тело, мягко опускаясь на ковер. Савелий вновь обнял сидящего Михаила и вымолвил дразнящим шепотом: – Так что насчет письма? – Ты самый прекрасный искуситель, – хрипло выговорил Измайлов, скосив глаза к сброшенному шлафроку. – Я начинаю мерзнуть... Крутанувшись, Михаил накрыл губы Савелия поцелуем, а затем, опершись в спинку стула, поднялся на ноги. – Я хочу тебя прямо здесь, – отстранившись, выдохнул Сава. – Где здесь? – На столе. – Ты всерьез? – Михаил изогнул бровь. Идея ему понравилась. Савелий тем временем уже сдвинул в сторону мешавшиеся бумаги и, недолго думая, заскочил на крышку стола. Глаза его призывно блеснули. – Иди сюда, – он потянул Измайлова к себе за шнурок кальсон, одновременно его развязывая. Горячая ладонь легла Савелию на поясницу, поддернула ближе к краю стола, другая ладонь огладила возбужденную плоть, губы с жадностью впились в шею, спустились быстрыми поцелуями на грудь. Сава уперся в столешницу руками и тихо застонал, когда палец Михаила проник внутрь... В эту минуту в дверь кабинета раздался оглушительный стук. – Миша! – нечеловечески взвыл из-за двери князь Меньшиков. – Миша, там! Там!.. Чертыхнувшись, Измайлов отпрянул от Савелия и рявкнул: – Чего?! – Там началось! – Мари! – охнул Сава, спрыгивая со столешницы. Распаленный страстью Михаил еще не понимал, что происходит, а потому Савелий, спешно набрасывая на плечи шлафрок, пояснил: – Роды начались! – Лева, заходи! – крикнул Измайлов, и Меньшиков в ту же минуту ввалился в кабинет. Несмотря на то что товарищи его были не вполне одеты, а расчищенная часть стола, подле которой они стояли, недвусмысленно указывала на прерванное занятие, Лев Алексеевич не смутился и даже вовсе не обратил внимания на застигнутое положенье. Все его мысли были обращены к одному предмету. – О, Вивьен, ты тоже здесь, как это хорошо, – отрешенно молвил он. – Ты, стало быть, сперва к Мише ринулся, а только потом собирался ко мне, твоему шурину? – не преминул пожурить его Савелий, запахивая шлафрок. – Или ты вовсе ко мне не собирался? – Я запаниковал, – оправдался Лев Алексеевич. Он действительно пребывал в большом смятении: побледневший, растрепанный и до смерти перепуганный. – Давно началось? – спросил Измайлов, накидывая для приличия на рубашку жилет. – Да только что, разумеется! – даже оскорбился Меньшиков. – Мы были в спальне, Мари отдыхала, я читал детективный роман. Между прочим, отличная вещь, я вам обоим настоятельно рекомендую и, когда довершу, обязательно дам вам свой экземпляр, потому как... – Лева! – в один голос воскликнули Михаил и Савелий. – И тогда все и началось! – взмахнул руками Меньшиков. – Я послал за Татьяной Илларионовной, за доктором и повитухой. Они все уже прибыли. – Тетушка уже с Миллионной приехала, а ты только сейчас до нас дошел?! – рассердился Сава. – Я был занят! – Мари в спальне? – Сава направился к выходу. Лев Алексеевич кивнул: – А где ж ей еще быть? В эту минуту через раскрытую дверь донеслось глухое эхо женского крика. – Господи... – Савелий перекрестился. Спальня Меньшиковых находилась в противоположном крыле дома. – Пойдемте, ради всего святого, я не вынесу это один! – взмолился Лев Алексеевич. – И уж тем более, с Татьяной Илларионовной! Крик повторился. У Савы задрожали руки. – Пойдем, Лева. Пойдем скорее, – он заторопился через порог, увлекая за собою Меньшикова. Опираясь на трость, Михаил зашагал следом со всей возможной прытью, однако поняв, что его продвижение, так или иначе, будет черепашьим, сдался: – Я вас догоню. – Только будь осторожен и не спеши, хорошо? – напоследок велел ему Савелий, прежде чем они со Львом Алексеевичем стремглав помчались по анфиладе. По мере приближенья к хозяйской спальне крики становились все громче и чаще, и от каждого из них Саву пробирало смертным ужасом. – Лева, так ведь не должно быть, да? – дрожащим голосом спрашивал он зятя прямо на бегу. – Что-то не так. Нельзя так кричать. – Я не знаю, Вивьен, – в такой же панике отзывался Лев Алексеевич. – Нужно спросить, нужно вызвать кого-то... – Кого? – Да не знаю я! Чего ты от меня хочешь?! Очередной вопль прерывал все подобные разговоры, и Сава с Меньшиковым срывались вперед со всех ног. Дверь в спальню поминутно открывалась, впуская или выпуская горничных, но увидеть происходящее внутри было невозможно. Сколько Савелий ни пытался разглядеть на постели Мари, это не удавалось из-за полумрака и грудящихся вокруг нее людей, среди которых Сава без труда различил тетушку. Суета была невообразимая. Туда-сюда таскали тазы, тряпки, кувшины с водой и прочую ерунду, назначенье которой было неведомо Савелию. Он ничего не смыслил в том, как женщина вынашивает дитя и производит его на свет, но слышал нынче душераздирающие крики Мари и думал, что попросту лишится от них чувств. С Меньшиковым они не только не помогали друг другу, но даже, напротив, лишь усиливали обоюдную панику. Савелий как сумасшедший метался по маленькому будуару Мари, примыкавшему к супружеской спальне, и то и дело бросался к двери в тщетной попытке ворваться внутрь. На случай такого вторжения доктор предусмотрительно поставил на входе заслон из двух улыбчивых санитарок. Они приторно нараспев повторяли: – Все хорошо, Савелий Максимович... Или: – Все хорошо, Лев Алексеевич... Но Мари кричала так истошно, что в пресловутое увещевание ни тот, ни другой не верили. Через четверть часа до будуара наконец добрался и Михаил. – Боже всевышний, – с этими словами он присоединился к компании, ничуть не облегчив царящие в ней настроения. Савелий искренне полагал, что такая пытка, как роды, длится несколько минут, потому как вынести больше женщине попросту не под силу, но время шло, шло, шло, уже настала глубокая ночь, а Мари продолжала кричать, с каждым разом сильнее, чем прежде. Сава с Меньшиковым бегали из угла в угол. Михаил напряженно сидел в кресле. Наконец доктор сжалился и послал одну из санитарок в будуар, чтобы та разъяснила господам нынешнее положение. – Роды идут благополучно, – приглушенно и мягко доложила она. – Мария Николаевна чувствует себя прекрасно. – Прекрасно?! – ахнули Савелий и Лев Алексеевич. В ответ на это санитарке пришлось терпеливо объяснить, что деторожденье почти никогда не проходит быстро и безболезненно. Напоследок она доверительно улыбнулась князю Меньшикову: – Вашей супруге и вашему дитя ничего не угрожает. Наберитесь терпения. Скоро вы станете счастливым отцом. На счастливого будущий отец пока походил так же слабо, как вопли Мари на изъявленье прекрасного самочувствия, но уверенность санитарки несколько утешила Саву. Время близилось к рассвету. Крики из спальни поутихли, все чаще оставаясь протяжными измучанными стонами. Горничные продолжали носиться с тазами и тряпками. Санитарки уверяли, что все идет хорошо. Татьяна Илларионовна ни на секунду не отлучалась от дочери, и Савелий, которого колотила дрожь, не понимал, как у них всех еще остались какие-то силы. Они с Левой и Мишей держались только на коньяке, который приняли тайком где-то в четвертом часу утра. В семь, дождавшись, пока Савелий завершит очередную молитву, Измайлов поманил его к себе и усадил рядом. Наблюдать его панический страх за сестру было положительно невыносимо. – Она справится, – заверил Саву Михаил, ласково приклоняя его голову к себе на плечо. – Все говорят, что роды идут благополучно. Скоро все кончится. Он шепотом повторял все те же банальные утешения, что и санитарки на протяжении ночи, однако голос любимого вместе с его доверительной близостью действовали на Савелия гораздо благоприятней. Единственной помехой была необходимость отстраняться друг от друга всякий раз, как кто-нибудь проходил через будуар. Лев Алексеевич, невольно наблюдавший за товарищами, в конечном итоге не выдержал: – Может, ты и меня, Миша, так обнимешь? Вдруг полегчает? – Иди обниму, – не растерялся Измайлов. В десять утра, когда Сава уже едва ли чувствовал себя живым и, привалившись к плечу Михаила, нервно подрагивал в полузабытье, крики вдруг стихли. В ту же минуту князь Меньшиков бросился к спальне с такой прытью, словно минувших двенадцати часов и не бывало. Он оказался на пороге прежде, чем дверь отворилась. На сей раз то была сама Татьяна Илларионовна: измотанная, бледная, простоволосая, в мятом домашнем платье. Савелий еще никогда не заставал тетушку в таком виде. Глаза ее блестели ярко и моложаво. Она расплылась в улыбке и, ничуть не удивившись тому, что столкнулась с зятем нос к носу, шепнула только одно: – Девочка. Лев Алексеевич ахнул, опасно покачнулся, и затем обессиленно повалился на руки вовремя подскочившему Савелию. – Вивьен, – едва слышно позвал его Меньшиков, после чего выдал фразу, достойную романов: – я уже никогда не стану прежним. В скором времени всех троих: Саву, Михаила и нюхнувшего спасительной соли отца новорожденной – наконец-то пустили в спальню. Савелий все еще взволнованно дрожал. Ему хотелось взять Мишу за руку, разделить с ним знаменательную минуту начала новой жизни, но он не отважился на подобную дерзость в присутствии тетушки и посторонних, пусть даже все они были заняты исключительно крошечным пищащим свертком в руках Татьяны Илларионовны. Мари лежала на сбитых подушках без сил. Казалось, за минувшую ночь ее прежние девичьи ветреность и озорство источились безвозвратно. Несколько времени Савелий попросту не узнавал сестру: такой она выглядела взрослой. Однако наибольшее впечатление произвел на Саву контраст в выражении ее измучанного лица. Несмотря на пережитые муки, Мари светилась счастьем. – Левушка... – слабо шепнула она, протягивая руку к вошедшему мужу. – Это доченька. Лев Алексеевич был готов разрыдаться. Татьяна Илларионовна торжественно поднесла ему чмокающий сверток, и тогда Савелий все же взял Михаила за руку, так, чтобы никто не заметил. Миша весь обратился в один оголенный нерв. – Вивьен, – позвал Меньшиков, умиленно качая дочь на руках, – иди погляди на племянницу. Какая она красивая... Савелий ужасно боялся принимать ребенка в свои трясущиеся руки. Вдруг он неправильно ее возьмет? Вдруг навредит? Он впервые видел новорожденного младенца и не мог поверить, что нынче все происходит всерьез. Лев Алексеевич осторожно передал ему сверток, а сам тем временем отправился к Мари. Это знакомство стало самым удивительным в жизни Савелия. Будто зачарованный, он смотрел на племянницу и едва сдерживался, чтобы не разреветься и не начать целовать каждый ее пальчик. Девочка очень походила на Мари. Только цвет глаз она явно унаследовала от Льва Алексеевича. Сава аккуратно покачивал сверток, чувствуя на себе растроганный взор тетушки. – Такая прелестная, – вдруг услышал он над самым ухом. Михаил стоял рядом и рассматривал младенца через Савино плечо. – Чудесное дитя. – Как ты? – обернувшись к нему, спросил Савелий. – Хочешь ее подержать? – А мне можно? – Измайлов покосился на Татьяну Илларионовну. – Конечно можно, – с этими словами Сава бережно вручил ему попискивающий сверток. Руки у Михаила тоже чуть приметно дрожали. В их большой уютной колыбели новорожденная казалась совсем крошечной. – Здравствуй, – тихонько шепнул ей Измайлов. Все последующее время, которое Савелий и Лев Алексеевич провели с Мари, по очереди ее подбадривая, Михаил осторожно баюкал ребенка и то поправлял одеяльце, то целовал малышку, то напевал ей колыбельные. Его радость была такой самозабвенной, что нарушить ее не решилась даже Татьяна Илларионовна. Временами Савелий бросал на возлюбленного короткие взгляды и немедленно начинал чувствовать, как щемит на сердце. Миша так долго ждал этой самой минуты... Солнце уже поднялось в зенит, когда все наконец разошлись и предоставили Мари уединение для кормления младенца. Савелий с Михаилом молча возвратились в отведенные им комнаты. И тем, и другим владели фантастические чувства, нарушать которые не хотелось. Они немного вздремнули, но до самого вечера оставались что оглушенные. И только собираясь на ужин, Измайлов неожиданно предложил: – Поедем через месяц в Москву, хорошо? Я хочу быть рядом с Костей, когда у него родится первенец. Савелий тотчас согласился и едва удержался, чтобы не расцеловать Михаила. Намерение ехать в Москву означало, что Миша истинно принял дитя своего брата. Увидеть Мари с глазу на глаз Саве удалось только будущим вечером. Она еще не вставала, и вокруг нее продолжали хлопотать Татьяна Илларионовна со Львом Алексеевичем и несколько докторов. Всех неравнодушных молодая княгиня Меньшикова уверяла в своем замечательном самочувствии. Веселая оживленность, вечная спутница кокетки Мари, понемногу к ней возвращалась. Савелий прошмыгнул к сестре украдкой, как делал в прежние времена совместных ночевок. Мари очень обрадовалась, воодушевилась и тут же поудобней устроилась на подушках, кивнув брату на кресло возле постели, нынче занятое огромным плюшевым медведем – подарком Михаила на Савины именины. Прежде чем убрать медведя, который теперь по праву перешел маленькой племяннице, и опуститься в кресло, Сава осторожно приблизился к колыбельке, где посапывала новорожденная. Мари ни на секунду не разлучалась с дочерью и запретила ее уносить. Завороженно разглядывая крохотное существо, Сава услышал сзади приглушенный голос: – Она только что заснула. Если разбудишь ненароком, поколочу. Савелий недовольно покосился на Мари, но все же смирился, на цыпочках отступил от колыбельки, перетащил медведя в угол комнаты, на мгновенье зарывшись носом в мягкий плюшевый бок, и присел в отведенное ему кресло. – Мы назвали ее Катюшей, – сообщила Мари. – Княжна Екатерина Львовна Меньшикова. Тебе нравится? – Очень, – кивнул Сава. – Замечательное имя. – Лева так счастлив, – Мари расплылась в улыбке. – Я никогда его не видала таким счастливым. Даже после первой брачной ночи. Савелий кашлянул, пресекая развитие темы, и поспешил перевести разговор: – Как ты себя чувствуешь нынче? – потянувшись, он бережно взял сестру за руку. – Доктора говорят, что ты быстро поправляешься и не сегодня-завтра уже сможешь встать. – Да, мне лучше, – подтвердила Мари и, заметив настороженный прищур брата, добавила: – Честное слово. Маленькая Катя причмокнула во сне, и Мари тотчас проверила колыбельку взором. Убедившись, что все благополучно, молодая мать вновь расслабилась и обратилась к Савелию: – Кажется, с твоего приезда из Тифлиса мы впервые говорим вот так, наедине. – Да, пожалуй, – с улыбкой согласился Сава. – Чудно. – Очень. – Когда я впервые увидел тебя, то как-то... – Растерялся от моих форм? – подсказала Мари. – Ну зачем так! – Сава смущенно потупился. – Ты была прекрасна. Я удивился лишь самому твоему преображению. – Я тоже удивилась, когда впервые тебя увидела, – вдруг созналась Мари. – В самом деле? – Савелий приподнял брови. – Maman была права, отправляя тебя в Тифлис: ты очень возмужал. Отчего-то все в Петербурге были убеждены, что Савелий поехал на юг по мудрому наставленью Татьяны Илларионовны, которая решила таким образом научить своего племянника ответственности и самостоятельности. Когда Сава повстречался с тетушкой на перроне, то еще до приветствий услышал от нее громкое торжественное: – Мой мальчик стал мужчиной! И сразу покраснел. После тетушки его возмужалость отметили все: и Мари, и Лев Алексеевич, и Татищевы, и подруги Татьяны Илларионовны, и вся прислуга в доме на Миллионной, и даже знакомцы, коих Савелий видел второй или третий раз в жизни. Все как один заявляли, что молодой князь Яхонтов повзрослел лицом, что взгляд его стал твердым и зрелым, что голос понизил тон, окреп и выровнялся и даже что Сава заметно добавил в росте и раздался в плечах. Последнее было явным преувеличением: наличие могучих плеч Михаил отверг, даже фыркнув. – Насчет роста я согласен, – смирившись, прокомментировал он. – Но мускулатура у тебя осталась прежней, что мне, кстати, очень нравится. Хотя при этом ты стал физически сильней. И еще выносливей... Здесь Сава опять покраснел. Мари пошарила рукою под подушкой, вытащила толстую потрепанную тетрадь в кожаном переплете и протянула ее брату: – Я прочла твой тифлисский дневник. Боже правый, через что тебе, оказывается, пришлось пройти! Савелий застенчиво заправил за ухо прядь волос, принимая тетрадь у сестры. В своих заметках он был откровенен. Ему хотелось поведать о пережитых трудностях с предельной честностью, дабы выпустить скопившееся напряжение на волю и навсегда от него избавиться. Он не правил текст, не приукрашивал его, не додумывал и не оформлял, поверив дневнику болезнь Михаила в том виде, в каком прожил ее сам. По возвращении в Петербург Савелий очень хотел поделиться истинной причиной своей возмужалости с сестрой, осознавая притом, что не сумеет сделать этого в приватном разговоре лучше, чем уже сделал в дневнике. Потому однажды он попросту сунул тетрадку Мари и попросил прочесть в свободное время. Привыкший во всем доверяться сестре, Сава не обдумывал мотивов своего желания открыться, и лишь теперь наконец почувствовал, чего ему недоставало прежде: – Ты молодец, – Мари ласково погладила его по руке. – Ты все смог, все претерпел. Я так тобою горжусь. – Я это не ради тщеславия или похвалы... – затараторил Савелий, опуская ресницы. – Из любви к нему, я знаю, – кивнула Мари. Голос ее был серьезен и одновременно нежен. – Дай бог, чтобы каждый умел любить так жертвенно и стойко. Я читала, и у меня слезы наворачивались. Милый братик, ты был там совсем один. – Там были Костя с Дарьей. – Они приехали ради Михаила Дементьевича, но поддержка требовалась и тебе. – Я... – голос дрогнул, и Савелий быстро откашлялся. – Я думал о том, что должен преодолеть его болезнь и помочь ему вернуться. Эта мысль давала мне сил. – Он так смотрит на тебя, Сава, – Мари вдруг улыбнулась. – Еще влюбленней, чем летом в Петергофе. – Перестань, – отмахнулся Савелий. – Я заметила, едва вы вернулись, – не отступилась Мари. – С таким обожанием и уважением. Так страстно и благоговейно. Когда ты говоришь, он будто даже не дышит – слушает тебя. Женщины подмечают такие мелочи, а я много наблюдала за Михаилом Дементьевичем. Он от тебя совершенно без ума. И теперь я знаю, в чем причина. Ты спас его в Тифлисе. – Я никакой не спаситель, и главное, что он стал прежним, – тихо промолвил Сава. Сердце в груди трепыхалось и пело, что соловей. – Ты не хочешь издать этот дневник? – поинтересовалась Мари. – Если исключить имена и чересчур интимные подробности, то получится нечто совершенно новое во всей литературе. – Я думал об этом, – сознался Савелий. – И обсуждал с Мишей. – И что? – Он меня поддерживает. – Конечно, – просияла Мари. – У тебя есть идеи насчет публикации? Савелий повременил с ответом. К нынешней минуте он располагал не только идеями, но и некоторыми практическими результатами на пути к своей первой публикации. Дело было сразу по возвращении в Петербург, когда Сава еще оставался с тетушкой на Миллионной, а Михаил пользовался гостеприимством своей старшей сестры Татьяны Татищевой, и оба они неистово искали способы съехаться под одну крышу, дабы не мучиться порознь тревогами друг о друге. Савелий особенно переживал о любимом, ведь тот едва-едва начал ходить и теперь должен был показаться столичным специалистам, которые наблюдали его после Майкопа. На третий день переговоров с Меньшиковым, которые сводились к попыткам утихомирить его нерешительность и сгладить опасения о возможных слухах при переезде в крыло его дома двух весьма близких друзей, на Миллионную вдруг пришло письмо для Савелия. Он крайне удивился. Никто, кроме семьи, еще не знал о его возвращении. Да и кому он, собственно, мог понадобиться? Снедаемый любопытством, Сава вскрыл конверт, на котором, довершая ореол таинственности, не значилось отправителя. Внутри обнаружился почтовый лист с текстом следующего содержания: «Милостивый государь! Вы, конечно, уже не разсчитывали на мой отвѣтъ. Я бы прибавилъ, что за прошедшій срокъ вы меня, вѣроятно, и вовсе забыли, но обойдемся безъ пустыхъ ​уничиженій​: вы не забыли. Пріятно вамъ было спросить меня объ услугѣ, мною же и обѣщанной, и получить одно молчаніе? Конечно, непріятно. Вотъ и вамъ стоило отозваться на мою безобидную просьбу сразу, а не тянуть время что ​есть​ мочи. Вы меня обидѣли, дружокъ, но я великодушенъ и васъ прощаю. Вашъ разсказъ объ ​Измайлове​ получился занятнымъ. Вы ему, разумѣется, не повѣдали о своей крошечной шалости? Интересно, какъ бы онъ отнесся къ тому, что теперь я знаю о ​нёмъ​ чуть больше, ​чѣмъ​ стоило въ томъ положеніи, въ которое онъ меня настырно ставитъ. Я видѣлъ васъ на ​воксале​ третьяго дня. Я возвращался со своихъ выступленій въ Германіи. Вы возвращались, по всей вѣроятности, изъ ​Тифлиса​. Не замѣтить васъ было невозможно: ваша тетка, при ​всёмъ​ почтеніи, создаетъ слишкомъ много переполоху. Я обратилъ вниманіе, что ​Измайловъ​ еле ходитъ. Что вы съ нимъ сотворили? Помните, онъ не умѣетъ себя беречь, и это ваша задача. Я обѣщалъ исполнить любую вашу просьбу въ разумныхъ предѣлахъ. Вы возжелали адресъ издателя Аѳанасія ​Лаврова​. Это сверхъ разумныхъ предѣловъ. Я вамъ этого адреса не дамъ. Но поскольку я человѣкъ чести, а не пустозвонъ, я предлагаю вамъ иной варіантъ. Къ письму прилагается карточка съ адресомъ моего собственнаго знакомаго издателя. Онъ толковый малый и потому нарасхватъ. Придете къ ​нему​ съ рукописью, скажете, что отъ меня. Онъ въ курсѣ. Учтите, печататься вы будете цѣликомъ за свой счетъ. Мой другъ сдѣлаетъ такъ, что ваши опусы будутъ лежать на центральныхъ витринахъ лучшихъ книжныхъ лавокъ, а ваше имя получитъ извѣстность въ нужныхъ кругахъ. За ​вѣсь​ дальнѣйшій позоръ вы отвѣчаете сами. Или не позоръ, но успѣхъ. Подумайте, къ чему вы больше тяготѣете. Если рѣшитесь дѣйствовать, дайте мнѣ знать. Не думайте, будто мнѣ интересно. Я спрашиваю изъ вѣжливости. Можете, единственно чтобы занять мѣсто на бумагѣ, сопроводить это бѣглымъ описаніемъ ​Тифлиса​, гдѣ я никогда не бывалъ и куда бы хотѣлъ однажды вывезти свою семью на отдыхъ. Можете вовсе ничего мнѣ не писать. Надѣюсь, вы отвѣтите раньше, ​чѣмъ​ черезъ полгода. Съ уваженіемъ, кн. Безтужевъ» Савелий не знал, к чему «тяготеет»: успеху или позору, но после провальной встречи с издателем Груздевым накануне Тифлиса внезапное заманчивое предложение Бестужева высекло в душе юного литератора новую искру надежды. В тот же вечер Сава примчался к Татищевым и как на духу выложил Михаилу всю правду о скудной переписке с Бестужевым. Измайлов был удивлен и несколько фраппирован тем, что оказался втянут в эту историю без своего ведома, но, поскольку злиться на Савелия у него никогда не получалось, первоначальное неприятное впечатление вскоре унялось. Михаил заключил, что все же рад, пусть и в ущерб своей приватности, поспособствовать Савиной публикации. Решение о том, что в печать пойдет тифлисский дневник, явилось к Савелию сразу же и само собою. Все предыдущие работы, включая и зальцбургский рассказ о путешественнике, который похвалил Костя, вдруг показались ему мелочными, банальными и глупыми. – У меня есть некоторые планы, – неуверенно сознался Савелий Мари. – Но я боюсь их сглазить, если расскажу. Впереди еще много работы. – Но ты ведь будешь держать меня в курсе событий? – настойчиво поинтересовалась сестра. – Да, безусловно! – с жаром заверил Сава. – Я буду делиться с тобою всем, что со мной происходит, где бы я ни оказался. – Я как раз хотела спросить... – Мари слегка занервничала. Савелий почувствовал это по дрожи в ее тонких пальчиках, которые тут же, не задумываясь, поднес к губам и поцеловал. – Ты останешься в Петербурге? Или... – Это зависит не от меня, ты же знаешь, – печально ответил Сава. – Миша несколько раз встречался с Татищевым относительно своей дальнейшей судьбы. Я надеюсь в скором времени узнать его новое место службы. – Он собирается служить?! – Мари хлопнула ресницами. – После Тифлиса?! Савелий, замявшись, повел плечами: – Мы говорили об этом сотню раз. Он боится бедности и бездействия. Ему хочется активной жизни. Я знаю, что он решился настаивать на Петербурге или Москве, потому, скорей всего, – он ласково улыбнулся сестре, – я буду рядом. – Ну а ты? Не боишься бездействия? – спросила Мари. – Чем ты займешься? Сава заправил за ухо прядь волос и потупился. – Ты что-то задумал! – шепотом, чтобы не разбудить младенца, воскликнула Мари, обличительно ткнув в брата пальцем. – Сознавайся! – Это еще... не решено, – Сава попытался уклониться от ответа, но Мари не в шутку рассердилась: – Опять собрался от меня таиться? Я думала, что мы с тобой по-прежнему близки. Сестре, которая значила неимоверно много для любящего сердца Савелия, было совсем нетрудно добиться желаемого, и он осторожно поделился с нею идеями относительно своего будущего. Идеи эти были, в сущности, довольно закономерными: Сава вновь намеревался держать экзамены в университет. Вот только прежнее стремление учиться на философском факультете несколько поколебалось под влиянием пережитого в Тифлисе. Савелий продолжал интересоваться литературоведеньем, читал философские труды и пояснительные комментарии, занимался филологией, пытался углубиться в историю, а также неизменно вел свои конспекты, которые помогали запоминать большие объемы новых сведений, однако события минувших осени и зимы заставили его осознать, что в жизни есть нечто куда важнее личностного роста и совершенствования души. Если у человека нет здоровья, ему не нужны никакие науки. Савелий не отказывался от прежних увлечений, но отныне хотел приобрести твердую уверенность в том, что при необходимости сможет помочь своим близким и себе самому. По приезде в Петербург он тайком от Михаила наведался в Императорскую медико-хирургическую академию. Довольно обобщенное название учебного заведения ничем не выдавало того, что здесь готовят военных врачей. Несмотря на серьезность заданных вопросов о поступлении и произведенное впечатление однозначной решимости, Сава не верил, что в самом деле пойдет на военного врача. Тревожила его при этом отнюдь не опасность будущей службы или вероятность отправиться в пекло настоящей войны, но исключительно реакция тетушки и Миши. Он представлял, что начнется, заикнись он хоть одним словом о своем выборе. Желание стать не каким-либо врачом, но непременно военным было не более чем капризом Савиного романтизма. Он осознавал, что намеченная цель может потребовать куда больше сил и отдачи, чем представляется, и обернуться полным провалом, но все одно упрямо хотел испробовать себя в самом рискованном из направлений врачебного искусства. Отправляясь в академию, Савелий не раз поймал себя на мысли и о том, что возможное воинское звание прибавит ему мужественности и главное – истинно приблизит его к Мише. Однако здравый смысл, а также трепетная любовь к Михаилу и тетушке побудили Саву к запасному варианту действий. Им стал Медицинский факультет Императорского Московского университета. После визита в медико-хирургическую академию Савелий написал письмо Константину, который после Тифлиса квартировал с Дарьей в Москве и почти сразу сообщил Михаилу свой новый наемный адрес. Жить с матерью в имении ни ему, ни, уж тем более, Дарье не хотелось, тем паче что вдовствующая княгиня Измайлова и помыслить бы не смогла о женитьбе младшего сына на бывшей жене старшего. Савелий попросил Константина разузнать что-нибудь об экзаменах на Медицинском факультете и сообщить ему почтой. «Пожалуйста, не передавай ничего Мишѣ! – особо просил в письме Сава. – Ему незачѣмъ тревожиться раньше времени. ​Всё​ будетъ зависѣть отъ мѣста его службы». – Стало быть, – прервала рассказ оторопевшая Мари, – если Михаила Дементьевича определят в Петербург, то ты станешь военным врачом, а если в Москву, то гражданским? – Да, так и есть, – кивнул Сава. – Я решил довериться судьбе. – Я тебе запрещаю быть военным врачом! – беспрекословно отсекла сестра. – Помимо того, что запрещаю тебе быть врачом вовсе! – Милая моя, – Савелий подался к Мари навстречу и ласково коснулся губами до ее лба. – Зато я буду жить с тобою рядом. – Матушка этого не перенесет. – Я... догадываюсь, что ей это будет тяжко. – Какой же ты эгоист, Сава! – Мари больно стукнула его по коленке. – Нафантазировал себе бог весть что, из одного своего тщеславия, из того, что в погонах хочешь покрасоваться, а мы все должны с ума сходить! Всю оставшуюся жизнь! – В петербуржской академии готовят лучших специалистов, – попробовал объясниться Савелий. – После учебы я буду полезен не только в армии. Я смогу помочь и тебе, и тетушке, и Мише. Я хочу стать хорошим доктором. – Ты и впрямь очень изменился, – со вздохом заключила Мари. – Я буду молиться, чтобы Михаила Дементьевича определили в Москву. Иначе, помяни мое слово, мы с матушкой не допустим военных академий, и в этом доме разразятся грандиозные скандалы. Никаких скандалов, и уж тем более грандиозных, Савелий не хотел. Да и сказать по правде, в глубине души он тоже надеялся на Москву, потому как знал: он никогда и ни за что не сможет собственноручно разбить любимому сердце. – Я хотел с тобою посоветоваться, – быстро проговорил он, дабы перевести тему. – Ты ведь помнишь, что у Миши именины на будущей неделе? – Я, видимо, никогда не привыкну к тому, что ты зовешь его так запросто, – хихикнула Мари. – Конечно, помню. Сколько ему исполняется? Сорок? – Тридцать один. – Жуть, какой он старый! – сестра театрально ахнула, но, заметив выраженье Савиного лица, рассмеялась: – Ну перестань! Я не со зла. У мужчин это самые лучшие годы. Михаил Дементьевич моложаво выглядит, особенно нынче, так заметно похудев. А когда вылечит ногу, так и вовсе станет красавцем. – Он и сейчас красавец, – хмуро пробурчал Савелий. – Ну все-все, прости, влюбленный ты мой, – Мари примирительно пожала руку брата. – О чем ты хотел спросить? – Я... словом... – Сава заправил за ухо прядь волос. – Он говорил, что не хочет никаких подарков, но я не удержался и кое-что для него приготовил. – Что же? – с любопытством поинтересовалась Мари. Савелий помедлил с минуту, собираясь с духом, и вымолвил: – Я купил билеты на поезд. В восточном направлении. В Пекин. – Куда?! – Он так любит Китай! Он всегда мечтал там побывать, – словно оправдываясь, пояснил Сава. – Я решил, что это лучший подарок. Ему нужно отдохнуть, набраться новых впечатлений, восстановиться после болезни. Я посоветовался с докторами, и они поддержали мою затею. Миша должен активно упражняться в ходьбе, а что, как не дальняя поездка, этому способствует? Мари пораженно качнула головой. – Я волнуюсь, понравится ли ему, – продолжил Сава. – Он ведь был однозначен, что ничего не хочет к именинам. Что если я все испорчу, и он расстроится? Я запятнаю его мечту. Нужно преподнести эти билеты как-то... как-то ненавязчиво, осторожно... чтобы он... – Сава, – мягко прервала Мари. Тот поднял на нее растерянный и растревоженный взгляд. Сестра тепло улыбалась. – Он будет на седьмом небе от счастья. – Ты так считаешь? – обнадеженно выдохнул Савелий. В ответ Мари просияла еще ярче и с нежностью сжала руку брата в своей. – Запомни эту минуту, – шепнула она. – Запомни, как ты его нынче любишь. И люби его так всегда. Слова эти пронзили Саву в самое сердце, но он не успел ничего ответить. Маленькая Катюша проснулась и заплакала, и Мари тут же попросила принести ей проголодавшуюся дочку. После этого Савелию волей-неволей пришлось конфузливо удалиться из спальни, однако та внезапная мудрость, которой одарила его сестра, еще долго не давала ему покоя. Жизнь в доме Меньшиковых потекла своим чередом, как бы застынув в одном приятном, несколько ленном дне. Молодые родители занимались новорожденной дочуркой, с которой не разлучалась и ее новоиспеченная бабушка, княгиня Яхонтова. Савелий с Михаилом, вопреки собственным делам, также старались как можно чаще нянчить племянницу. Они оба звали ее исключительно так, к тому же Катюша сразу прониклась к дяде Мише особенно нежной любовью. Именно Михаил стал тем единственным спасителем, который мог успокоить ревущего младенца посреди ночи. Все считали, что причиной тому певучий и воистину чародейский голос Измайлова, но Сава был убежден, что в Мише, однажды вспыхнув, по-прежнему сияет неисчерпаемая отцовская любовь, которую дети не могут не чувствовать. Словом, в течение ближайшей недели планы на будущее ничуть не прояснились, и в день именин Михаил с Савелием проснулись по-прежнему в той спальне, которую последнему скрепя сердце некогда отвел Лев Алексеевич. – Только прошу тебя, Вивьен, заклинаю! – молил он при переезде шурина. – Без разврата. – Какой еще разврат? – Сава тогда всерьез оскорбился, а вот Михаил, напротив, искренне позабавился от такой просьбы друга. С тех пор Измайлов принялся поддевать бедного Льва Алексеевича при каждой удобной возможности: «Лева, нынче такой был разврат, не поверишь!», «Послушай, Лева, нам бы немножко разврата для спальни, у тебя не найдется лишнего?», «Лева! Какой же все-таки прекрасный у тебя в доме ремонт! А уж разврат в гостевой спальне выше всяких похвал!». И проч., и проч... Сладко потянувшись под одеялом, Савелий с урчаньем приласкался к Михаилу и, коснувшись поцелуем до его мягких от сна губ, шепнул: – С днем рожденья, любимый. – Только не это, – Измайлов застонал и тут же потянул за одеяло, чтобы спрятаться. Одеяло не поддалось: его держал Сава. Пришлось накрыть лицо руками. – Ненавижу именины, – глухо проворчал Михаил. – Ну что за вздор? – Савелий ласково пригладил его всклокоченные вихры. В последнее время ему жутко нравилось, как черные Мишины волосы сами собою вьются за ночь, закручиваясь крупными локонами. Жаль только, что этот романтический беспорядок был хрупким и легко сдавался вторженью расчески. – Я опять на год постарел, – обреченно вздохнул Измайлов, отнимая руки от лица. – Не постарел, а возмужал, – Сава с улыбкой щелкнул его по носу. – У меня морщины повсюду. – Глупости, – Сава легко поцеловал Михаила в уголок глаза. – Я скоро начну лысеть. – Будем натирать тебе лысину воском. – Да не дай бог! – выразительно скривился Измайлов, приобняв Савелия. – Как хорошо, что в нашей паре есть хоть одно молодое и красивое лицо. – А по-моему, в нашей паре оба лица такие, – засмеялся Сава, накидывая на них с Мишей одеяло. Разумеется, Савелий оказался единственным, кто отнесся к запрету Измайлова на поздравления и подарки всерьез. Все прочие сочли пожелания именинника не более чем напускной скромностью, которая таит под собою призыв устроить пышное и широкое празднование. Первыми Михаила поздравили Меньшиковы, затем потянулась вереница посыльных от товарищей по училищу и службе. Вскоре прибыла княгиня Яхонтова, которая, проявив к другу своего племянника поистине материнскую нежность, поздравила его сердечно и растроганно, а после преподнесла в подарок фотографическую камеру новейшей модели. У Савелия так и челюсть рухнула. Он упоминал о Мишином увлечении один-единственный раз в письме из Тифлиса! Неужели тетушка так хорошо это запомнила? Но еще большим потрясением и для Савы, и для Меньшиковых стал ответный жест Измайлова: поведав, что в день именин он обязательно ходит в церковь, Михаил предложил Татьяне Илларионовне к нему присоединиться. Они так и уехали вдвоем еще прежде, чем домашние успели опомниться. Как и о чем они беседовали во время сего удивительного мероприятия, Савелию узнать не довелось, однако по возвращении их к праздничному обеду, накрытому Меньшиковыми, стало совершенно очевидно, что любое недопонимание, еще тлевшееся меж Михаилом и Татьяной Илларионовной, оставлено в прошлом. Измайлов вел княгиню Яхонтову под руку, и, хотя ходил он по-прежнему медленно и тяжело, она, приятно порозовевшая с улицы, держалась рядом с ним с застенчивою приветливостью и гордостью, будто юная девушка. Сава даже приревновал на минутку, но после одернул себя за подобный вздор. К обеду были приглашены общие знакомцы Михаила и Льва Алексеевича, все сплошь военные, веселые и шумные, в самых разных летах и офицерских чинах, и Савелий наконец-то узнал, каким образом князь Меньшиков вошел в этот дружеский круг. Владея частью оружейного завода, Лев Алексеевич при всей своей рассеянности и непрактичности занимался не чем иным, как установлением контактов с возможными покупателями, в том числе различного рода войсками. Здесь княжеский титул и знаменитая фамилия служили молодому дельцу отличную службу, и, возможно, именно благодаря им Меньшиков и взялся за одно из наиболее ответственных для завода заданий. – Лева, так ты все-таки потомок того самого Меньшикова или нет? – не выдержав, спросил в ходе беседы Савелий. Он мечтал узнать об этом с самого знакомства со Львом Алексеевичем, но всегда стеснялся. – Александра Даниловича? – уточнил зять. – Да, того Меньшикова, который был правою рукою Петра. – Ох, Вивьен, – вздохнул Лев Алексеевич, – будь я его прямой потомок, я бы жил получше. Офицеры встретили эту реплику громогласным хохотом, а вот Сава покраснел и смутился. Прежде всего, он не считал, что Меньшиков живет плохо, даже напротив, иначе тетушка никогда бы не отдала за него Мари. И кроме того, Лев Алексеевич мог, стало быть, приходиться соратнику Петра непрямым потомком, что также почетно. Словом, настроение у Савелия испортилось, и Михаилу пришлось даже приложить некоторые усилия для ободрения загрустившего возлюбленного: погладить его легонько по коленке, пока никто не видит, и стащить для него с общей тарелки самое красивое пирожное. За праздничным столом присутствовали и дамы: Мари, княгиня Яхонтова и жены приглашенных офицеров, потому, вопреки обилию военных чинов, обстановка сохранялась легкой, добродушной и даже трогательной. Осчастливленная недавним рождением дочери, Мари сияла ярчайшей звездой, оставаясь умелой и обаятельной хозяйкой, которая при случае охотно делилась с новыми подругами радостями материнства. Татьяна Илларионовна, напротив, все больше беседовала с мужчинами и даже по-девичьи с ними кокетничала. Савелий не мог отвести от нее потрясенного взгляда. Казалось, что поездка в церковь, должная напомнить о строгом благочестии, сотворила с тетушкой нечто прямо противоположное. К концу праздничного обеда Сава начал подмечать, что она все больше обращается к соседу, некоему генералу Новарову. Для своих пятидесяти лет это был удивительно статный и привлекательный мужчина, к тому же с тетушкой он держался джентльменом, улыбался ей лукавыми добрыми глазами и то и дело молодцевато подкручивал усы, заметив, что ей это нравится. При тихом вопросе Савелия Михаил пояснил, что знаком с генералом по Кавказу, а сейчас Новаров занимает один из главных постов в Николаевском кавалерийском училище. – Он вдовец, – добавил Измайлов. Сава потрясенно хлопнул ресницами: – Так Лева потому его позвал? Михаил загадочно хмыкнул, и Савелий незаметно пихнул его в бок: – Ах вы! – У Меньшикова есть один скрытый талант, – сказал Михаил. – Из него получается отличная сваха. Сперва он познакомил нас с тобою, а теперь под крышей его дома вершится судьбоносное, кажется, знакомство Татьяны Илларионовны. Савелий поглядел на расцветшую тетушку, затем на Льва Алексеевича, который оживленно о чем-то рассказывал товарищам, и вновь перевел взгляд на Измайлова. Тот прятал в бокале с содовой водой игривую улыбку. Именинник был единственным, кроме Мари, кто воздерживался от алкоголя. Праздничным обедом поздравления для Измайлова не кончились, и все присутствующие должны были через несколько часов встретиться в доме Татищевых, где генеральша давала бал в честь своего младшего брата. Поначалу, узнав о намереньях Татьяны пригласить ради него половину Петербурга, Михаил даже оскорбился. Он и так не любил ни свет, ни балы, ни половину Петербурга, а нынче и вовсе настоятельно просил скромного праздника, не желая показываться на людях хромым и немощным. Однако Татьяна Дементьевна рассудила, что Миша попросту артачится и что ей как старшей виднее. «Вместо того чтобы запираться у Меньшикова в четырех стенах с любовником, – сказала она, – тебе надо развеяться и повидать людей». Спорить с ней было положительно бесполезно, и Михаил смирился. Татьяна Дементьевна даже испросила московский адрес Константина, собираясь пригласить его и наконец-таки повидаться со своим «младшеньким», которого, в отличие от «младшего», не видела бог весть сколько, однако Михаил адреса не дал, уклончиво ответив, что и сам его пока не знает. Татьяна Дементьевна ничего не ведала о том, что «младшенький» женился на Дарье и скоро станет отцом. О Константине все же было упомянуто. По дороге на бал к Татищевым Савелий поинтересовался у Михаила, писал ли Костя что-либо по поводу именин. – Да, я получил давеча его письмо, – несколько сухо отозвался Измайлов. – Он хотел подгадать так, чтобы письмо пришло сегодня, но с нашей почтой невозможно знать наверняка. – Он тебя поздравил? – Да, поздравил. – Что-то не так? – напрямик спросил Сава, чувствуя в Мишином голосе раздражение. Михаил с шумом вздохнул, отводя в сторону потяжелевший взгляд. – Миша... – Савелий перебрался с противоположного дивана экипажа и мягко заключил ладони Измайлова в свои. – Что такое? Несколько времени Михаил ничего не отвечал, раздумчиво и обреченно глядя на проплывающие за окном городские пейзажи, а после качнул головой: – Этот остолоп отписал мне половину отцовского наследства. – Что?! – воскликнул Сава. – Сказал, что это справедливо. Что я не хотел подарков, но это не от него, а от отца. – Боже правый... – Савелий оторопело откинулся на спинку дивана. – Ну вот зачем он это, скажи? – всплеснул руками Михаил. – У него Дарья скоро на сносях, ему дом в Москве нужно купить... – Затем, что он тебя любит, – Сава ласково тронул Михаила за плечо. – Ну любит, и что? – буркнул тот. – Я как-то жил без наследства и дальше проживу. Отец хотел, чтобы все досталось ему, так зачем теперь... – Ты бы не сделал для Кости то же самое? Михаил осекся и повернулся к Савелию. Тот глядел на него с тихой улыбкой. – Сделал бы, конечно, – недовольно, как само собой разумеющееся, произнес Михаил. – Но у него сейчас обстоятельства... – Всегда будут обстоятельства, – прервал Савелий. – Костя это сделал совсем не для твоего униженья, ты же знаешь. – Да все я знаю, – вздохнул Измайлов. – Дурак он. – Перестань, – Сава вновь взял возлюбленного за руку. – Лучше напиши ему, что ты его тоже любишь и что всегда будешь с ним рядом. – Мы не такие сентиментальные, как вы с Мари, – в очередной раз, скривившись, напомнил Михаил. – Неправда. Костя очень сентиментален, – совершенно серьезно возразил Савелий. – Ты просто об этом не знаешь, потому что ты чурбан. – Я чурбан?! – ахнул Измайлов. – А что, нет? – подзадорил его Сава, изогнув бровь. – Вот докажи мне, что ты не чурбан. – Прямо здесь? – Михаил в одну секунду проехал по дивану и вжал Савелия в угол экипажного кузова. Горячие руки проскользнули по юношескому стану, скрытому под дорогой визиткой. – Можно... после... – кое-как выдохнул Сава и, не сдержавшись, утянул Измайлова в поцелуй. Татищевы устроили для именинника поистине великосветский бал. Пожаловала вся значительная столичная знать, в первую очередь та, которая не имела не малейшего представления о том, кто таков подполковник Михаил Измайлов. Татьяна Дементьевна настойчиво знакомила своего младшего брата с высокопоставленными гостями, так, словно пыталась помочь ему в установлении связей, о чем Михаил никогда ее не просил. Савелий видел, что светская морока Мише в тягость, что он спрятался в привычной скорлупе учтивой сдержанности и стал тем обходительным кавалером, которого Сава узнал в нем первоначально полтора тому года, однако спасти любимого из плена манер и условностей он не мог: имениннику еще не удалось затеряться в толчее и отвести от себя чрезмерное внимание. Все то время, что Михаил с сестрою посвятили беседам и знакомствам, Савелий в отсутствие Меньшиковых, оставшихся дома с маленькой Катюшей, был принужден сопровождать тетушку. Татьяна Илларионовна нынче блистала. В новом пышном платье, в пандан ему великолепном комплекте бриллиантовых украшений, оживленная и восторженная, она кружилась в вальсах наравне с молодыми девицами и притягивала к себе завороженные взоры мужчин. Савелий не знал, куда и деваться. Он не видел тетушку в подобном амплуа со времен женевского знакомства с графом Афанасием Александровичем Лавровым. Искренне желая ей личного счастья, Сава ни за что не верил, что у него однажды появится, боже правый, дядя. Он замечал, что все тетушкины усилия, как-то: игривость, кокетство, легкий флирт с мужчинами – преследуют лишь одну цель. В бальной зале присутствовал давешний генерал Новаров, который, заполучив Татьяну Илларионовну на первый танец вечера, полонез, уже не спускал с нее глаз и то и дело хитро усмехался в свои пышные усы. Несмотря на равнодушие к танцам, Савелий оставался одним из наиболее желанных кавалеров. Девицы посылали ему застенчивые или, напротив, весьма раскованные, даже призывные улыбки, а, услышав заветное приглашение, спешили похвастаться подругам. Сава танцевал, дабы отвлечься. За прошедшие месяцы он уже начал забывать изысканно хрустальную обстановку светских балов и теперь понемногу возвращал мастерство, дарованное природой изредка пробивавшемуся на волю князю Яхонтову, или, как любила говорить Татьяна Илларионовна, наследнику и надежде великого рода. После ужина, зачем-то помпезно поданного ровно к семнадцати минутам одиннадцатого, когда именинник появился на свет, гости свободно рассредоточились по парадным комнатам, а Михаил удалился с торжества в сопровождении генерала Татищева. Савелий встревожился таким их исчезновением. Миша ничего не говорил о том, что покинет бал вместе с зятем. Куда они направились? Он вернется? А что если Татьяна Дементьевна вновь надумает чествовать брата? Спросить ее саму о возможных причинах отбытия генерала Татищева и Михаила Сава не решался. В неведенье прошло три четверти часа. От волнений не помогали отвлечься даже танцы, и Савелий поймал себя на мысли о том, что чересчур привык знать обо всех без исключенья Мишиных планах и действиях. Даже к тетушке было нельзя податься: она плела чары вокруг генерала Новарова или сияла в окружении мужчин, с которыми ее знакомила Татьяна Дементьевна. Кажется, генеральша знала о сводничестве, которое задумали Михаил и князь Меньшиков, и активно его поддерживала. Наконец, около полуночи, Измайлов вернулся в бальную залу. Он был один, без зятя, и вид имел совершенно иной, чем давеча. Исчезли прежние скука, недовольство и усталость. Михаил казался бодрым и обрадованным. Он начал живо беседовать с гостями, улыбаться, принимать запоздалые поздравления. Сава забыл про всякие танцы и, примостившись в уголке с бокалом шампанского, внимательно следил за Мишей. Интересно, он подойдет? Объяснит причины перемен? Или хоть причины своего внезапного исчезновенья? Тоскуя в ожидании, Савелий даже начал понемногу раздражаться на пренебрежение Измайлова, однако вскоре оказалось, что Михаил с самого начала направлялся именно к нему, вот только многочисленные знакомцы не дозволили достигнуть желанного объекта сразу. Едва приблизившись к Саве, Измайлов легонько тронул его за манжету, потянул к себе и предложил лукаво: – Давай сбежим. Савелий весьма удивился такой спонтанности и неуверенно отозвался: – А тебя не хватятся? – Да какая разница? – Михаил увлек Саву к боковой двери. – Мои именины уже окончены. Настал новый день. – А куда мы... – Ничего не спрашивай, – Измайлов хитро прищурился. – И верь мне. – Я всегда тебе верю, – с этими словами Савелий крепко взял Михаила за руку. В той части дома, где они неожиданно оказались, шагнув за неприметную дверь, не было ни единой живой души. Они неспешно продвигались по темным комнатам, в которых мрак рассеивался лишь укромным лунным светом да отзвуками тонкой музыки, струящейся меж стен, и почти не разговаривали. Порою Измайлов останавливался и, приблизив Савелия к себе, целовал его с затаенною нежностью. Он был счастлив. Сава чувствовал в темноте, как сбивается его дыханье и подрагивают теплые кончики пальцев, и сам, еще не зная отчего, чувствовал себя счастливым. Конечной целью их маленького путешествия стал зимний сад, о существовании которого Савелий прежде не знал. Укромный сад был тих и темен в ночи, но вдоль дорожек поблескивали многочисленные декоративные фонарики. При виде такой красоты, рассыпанной по черному холсту уютными оранжевыми каплями, у Савы затаилось сердце. Михаил подвел возлюбленного к одной из скамеек в окружении папоротников и пестрых цветов и усадил с собою рядом. – Почти как в Петергофе, да? – шепотом молвил он. Савелий кивнул. Ему не хотелось нарушать прекрасную хрупкость лишними словами. – Ты сегодня великолепен, – Измайлов легонько погладил его по щеке. – Я очень люблю наблюдать за тобой во время танца. Ты становишься таким грациозным и взрослым, и я втайне тобою горжусь. И еще собою немного, оттого что ты мой. Сава опустил ресницы и, пряча улыбку, заправил за ухо прядь волос. – У меня есть для тебя одна новость, – сказал Михаил. – Хорошая? – обронил Савелий, хотя и без того знал ответ. – Да, хорошая, – подтвердил Измайлов. Голос его звучал так нежно, что хотелось жмуриться. – Я нынче говорил с Алексеем, моим зятем. Он нашел для меня место. – В самом деле? – оживился Сава. – Какое? Где? Михаил несколько повременил. Он был слишком взволнован, рад и не мог сознаться с места в карьер. Савелий придвинулся к нему вплотную и взял его руки в свои. – В моем родном кадетском корпусе в Москве освобождается место офицера-воспитателя. Татищев поручился за меня, даже хотя у меня нет образованья педагога, – быстро проговорил Измайлов. – Я должен подготовиться в течение весны и лета и выйти в августе на службу. – В кадетский корпус?! – ахнул Сава. – Ты это всерьез?! Боже правый! Как же мы сами не догадались?! Ты ведь так любишь детей! – Мне дадут младший класс, десятилеток, – Измайлов едва скрывал владевшие им чувства. – Я поведу их от поступления до выпуска в течение семи лет. Как наставник я должен буду заложить в них дух чести, братства и достоинства и пристально следить за всеми их достиженьями и неудачами в учебе. Это будет мой учебный класс, мои кадеты. – Миша... – Савелий подался к нему навстречу и растроганно обнял. – Как же я за тебя рад! Это твое место, самое что ни на есть твое. Ты справишься, ты будешь лучшим воспитателем. Дети тебя обожают. – Ты поедешь со мною в Москву? – Измайлов прижал его крепче, ласково поглаживая по спине. – Конечно, поеду! – воскликнул Сава. – Зачем ты спрашиваешь? Я за тобою хоть на край света, ты же знаешь. В ответ на это Михаил неожиданно стушевался. – Я... мне... – он протяжно вздохнул. – Ты только не сердись, пожалуйста, но мне Мари обо всем рассказала. Насчет твоей учебы. – Она что?! – Савелий вздрогнул и хотел отстраниться, но Измайлов мягко удержал его в объятиях: – Тише... Губы его дотронулись легонько до Савиной макушки, кольцо рук осторожно сжалось. Михаил сидел так несколько времени, упоенно вдыхая аромат Савиных волос и кожи, целуя рассыпчатые прядки, зарываясь в них носом и нежно оглаживая податливое юношеское тело. – Если ты в самом деле поступишь на военного врача, я сойду с ума, – прошептал он наконец. – Я не вправе тебе запрещать, не вправе заставлять выбирать между мной и учебой. Но я молился о пощаде и о том, чтобы меня определили в Москву. – Мишенька... – выдохнул Сава, ткнувшись губами в его шею. – Я бы не смог, не решился... – Мы были с Меньшиковыми, я помогал уложить Катюшу. Лева вышел на минутку, и тогда Мари все мне открыла. Сказала, что плачет каждую ночь, что не знает, как перенесет твое намеренье княгиня, что я должен любыми средствами увезти тебя в Москву и... – Прости меня, – все же исхитрившись отстраниться, Савелий заключил лицо Михаила в ладони и коснулся до губ коротким поцелуем. – Я бы так с тобой не поступил. – Зачем же ты тогда... – Это фантазия, вызов себе самому, проверка на прочность, которую я бы все одно не прошел, – Сава ласково гладил Измайлова по щекам. – Я хотел себе доказать, что смогу. Что я мужчина. Что я сильнее того Савы, которого все знают. – Ты и так мужчина, ты и так сильнее. Не нужны эти жестокие доказательства. – Я знаю, родной, знаю... теперь знаю, – Савелий вновь сложил голову Михаилу на плечо. – Я люблю тебя. Люблю тетушку и Мари. Вы самое главное, что у меня есть. Вы мне всего дороже. Я поеду с тобою в Москву и буду держать экзамен на гражданского врача. – Спасибо, чудо, – Михаил с облегчением выдохнул, прижимая его к себе. – Но как же литература? – Я не брошу литературу, – убежденно ответил Сава. – Я продолжу писать в свободное время. К тому же, в Москве наверняка есть литературные кружки. – Я даже знаю несколько достойных, – в голосе Измайлова послышалась улыбка. – Полагаю, что после рожденья еще одного члена нашей большой семьи мы можем понемногу перебираться в Москву. – Нашей семьи, – умиленно повторил Сава. – Конечно, – кивнул Михаил. – Как же иначе? – Я лишь боюсь, что сразу перебраться не получится, – Сава отнял голову с плеча Измайлова. – Отчего? – У меня есть некоторые планы на апрель. – Это какие же? – Я собираюсь отдохнуть в Китае, – без обиняков сознался Сава и скрепя сердце предложил: – Не желаешь составить мне компанию? Михаил пораженно округлил глаза. С минуту он сидел совершенно оглушенный и безмолвный, но после, взяв себя в руки, вдруг усмехнулся: – Ты собираешься? – Ну да, – Савелий непринужденно повел плечами. – А что такого? Китай чудесная, экзотичная страна. – И эта поездка не имеет ничего общего с подарком к моим именинам? – в зеленом взоре Михаила вспыхнула смешливая искорка, так любимая Савой. – Абсолютно ничего общего, – заявил он. – Ты ведь запретил подарки. Посему я решил подарить эту поездку себе. А тебя приглашаю со мною. Если, конечно, хочешь. – Я тебя обожаю, – засмеялся Измайлов. – Так ты поедешь? Михаил подтянул его к себе за талию, прижался к губам пылким поцелуем и, отстранившись, выдохнул: – За тобой – хоть на край света.