***
Из одной клиники его перевели прямиком в другую. Излечившись от энцефалита и с достаточно зажившим ранением на ноге, Уилл Грэм переехал на своё новое место жительства в Балтиморскую клинику для невменяемых преступников. Доктор Чилтон поместил своего нового знаменитого пациента в изолятор, одев его в комбинезон с вшитыми митенками. В комнате был один матрас и более ничего. А с митенками Уилл не мог поранить себя, даже если бы было чем; максимум его допустимых действий ограничивались возможностью достать свой член через прорезь в комбинезоне и помочиться в находящуюся в углу трубу. В шлеме с мягкой подкладкой он даже не мог биться головой об стены — конечно же, он мог, но никакой смертельной опасности это бы не принесло, только вызвало бы недовольство санитаров. Они все думали, что Уилл попытается убить себя снова. Но сам он никогда не ощущал в себе тяги к суициду, даже когда вогнал в своё бедро охотничий нож во второй раз и с наслаждением протянул. Даже зная, что в попытке экзорцизма он разрежет свою бедренную артерию, он не считал это действие попыткой суицида. Уилл больше не находился в бреду, и тем более не хотел умирать, но вот идею разбить что-нибудь, в том числе свой череп об стенку, он находил в крайней степени удовлетворительной. Но разбить было невозможно. Через неделю шлем сняли. Уилл не бился головой об стены. Ещё через неделю он избавился и от митенок, переодевшись в стандартный комбинезон. Он не рвал на себе волосы, не пытался расцарапать предплечья, но вот погружать ноготь большого пальца в кожу на запястье, чувствуя нарастающий под манжетом болезненный рубец, было его маленьким, хрупким удовольствием. Хоть Уилл и не проявлял никаких внешних признаков селфхарма, его продолжали держать в изоляторе. В туалет он мог ходить только в сопровождении, при этом у кабинки не было дверей. Возможно, если бы Уилл снизошёл до разговора с доктором Чилтоном, то мог бы убедить главврача, что он не подвержен ни суициду, ни селфхарму. Но Уилл был тем, кто разрезал свою ногу едва ли не до кости, а так же имел многочисленные порезы на внутренней и внешней стороне бёдер, не говоря о том, что был подозреваемым в совершённых с особой жестокостью убийствах. Когда доктор Чилтон узнал про раны, он начал расспрашивать Уилла про селфхарм в одной из их ежедневных «бесед». Уилл не отвечал. Он не сказал ни слова доктору Чилтону с момента собственного заключения. Оказаться запертым в спецлечебнице было самым сильным страхом Уилла ещё с молодости, но видимо, он беспокоился за себя в недостаточной мере, раз его кошмар стал реальностью. К тому же, другой его страх зашёл гораздо дальше. Худшее уже произошло, самый ужасный вариант из тех, которые Уилл когда-либо мог вообразить. Он мог вспомнить, как заплетал в косы отрезанные волосы Эбигейл, пока колени его брюк пропитывались её кровью, холодной и липкой. Уилл был Подражателем. Его реальность треснула, не уведомив его самого о факте убийства пяти человек. И Эбигейл. И даже не дав её крови высохнуть на руках, Уилл принялся пытать Ганнибала. Ирония была в том, что теперь, находясь в заведении, он больше не терялся во времени или собственных личностях. Сейчас ему хотелось бы утратить немного времени. Для интервью Уилла привязывали к каталке и везли в комнату с одной стеклянной стеной, отделяющей его от зрителей. Санитар устанавливал каталку вертикально, и Уилл стоял, опираясь на подставку для ног, но всё ещё зафиксированный. Только тогда с него снимали маску. Все эти меры предосторожности были лишними, вряд ли Уилл поддастся искушению биться головой о прутья обычной клетки для допросов. Господи, это место и вправду мало чем отличалось от зоопарка. — Доктор Чилтон сказал, что ты отказывался от сотрудничества, — произнесла Алана через стену органического стекла. — Я не нарушил ни единого правила и не отказался выполнять ни одно указание, — отрешённо выговорил Уилл. Алана приподняла брови. — Ты ни слова не сказал доктору Чилтону, и ещё отказываешься есть. Это была не совсем правда. Уилл просто избегал твёрдой пищи. — Ты мой терапевт, а не Чилтон, — ответил он. — И я всего лишь пытаюсь есть пореже. Слегка напрягают открытые двери в уборной. — Я работаю над тем, чтобы тебя перевели в одиночную камеру. Доктор Чилтон убеждён, что ты оттягиваешь время для новой суицидальной попытки. Или мятежа, начинающегося под видом самоповреждений. Уилл был благодарен ей за прямоту. Алана хорошо справлялась с ролью его адвоката, и она всё ещё не бросила Уилла на произвол судьбы. Они были врачом и пациентом всего пару месяцев, прежде чем вскрылась череда преступлений, да и тогда дела продвигались медленно. Хрупкие отношения, построенные на ветхом фундаменте и потрёпанные психическим расстройством Уилла; тем не менее их связь сохранилась, несмотря на обоюдное недоверие, разочарование, да ещё и разоблачение тёмной стороны Уилла. И вот теперь они здесь. Конечно же, Алана была подавлена столь серьёзной поломкой в психике Уилла и застывшей на его руках кровью. Но она появлялась в госпитале так часто, как только могла, приходила в своих узорчатых платьях с запа́хом или блузках, заправленных в яркую юбку-карандаш, вещи плотно облегали её невысокую и довольно соблазнительную фигуру. Алана никогда не стеснялась факта своей красоты, даже в настолько отчаянных обстоятельствах, и, как ни странно, Уилл был ей за это благодарен. Она находилась здесь не из чувства вины. Доктор Блум просто проведывала своего пациента. — Доктор Чилтон на самом деле не считает меня суицидальным, — произнёс Уилл, зная, что тот слушает все их записи, и испытывая удовольствие от своего маленького разоблачения. — Он просто манипулирует мной, чтобы я был поуступчивее, и наслаждается, созерцая мою униженность. Алана скрестила ноги и нахмурилась, но не подвергла сомнению оценку Уилла. — Но ты не хочешь говорить с доктором Чилтоном, даже если это обеспечит тебе перевод в более комфортную камеру? Например, с туалетом. Уилл пожал плечами настолько, насколько позволял ему комбинезон. — На самом деле это не настолько уж волнует меня, доктор Блум. — Зато это волнует меня, Уилл. — Когда находишься на самом дне, уже не страшно, что станет хуже, — ответил он с нервной улыбкой. — Я свободен от страхов. И теперь точно не смогу никого поранить. Алана выглядела опечаленной и смущённо опустила глаза. — Будет сложно помочь тебе, если ты не считаешь, что заслуживаешь лучшего, — сказала она, поднимая лицо. — Знаю, — ответил Уилл. Он не был суицидальным, но одновременно с этим не испытывал особого желания жить. — Если я продолжу вести себя примерно, доктор Чилтон в конечном итоге переведёт меня в отдельную камеру. До этого… Он снова равнодушно пожал плечами. Либо у него впереди есть всё время мира, либо план с безумием провалится, и ему гарантирован электрический стул. Было заметно, как крепко сжалась челюсть Аланы, и Уилл с любопытством ожидал, выплеснет ли она на него свою злобу. — Ты никогда не говорил со мной о селфхарме, — сказала она вместо этого. — Очень многое мне следовало рассказать тебе ранее, — ответил Уилл. Если бы он не скрывал тогда свои симптомы, Алана убедила бы его провериться в клинике. Она убедила бы Уилла, что попустительство Ганнибала опасно для них обоих, и настаивала бы на своей позиции. Эбигейл была бы жива. Могло бы, могло бы, могло бы. Все приближенные к Уиллу видели ухудшения в его психическом состоянии, и все давали ему поблажки. И вот теперь они знали всё. — Когда это началось? — Не играет роли. — Не играет роли, когда именно ты начал резать себя, или не играет роли, что ты делал это вообще? — Ты хотела сказать, что на фоне всего остального эта проблема кажется наименее значительной? — Нет, это не так. Ты едва не умер от потери крови. — Я не суицидален, и я не стану ранить себя снова. — Ну если так, — разочарованным голосом произнесла Алана, — То я вижу, что моему пациенту больше не требуется помощь, следовательно, я могу самоустраниться. Моя работа выполнена. — Я не вижу причины обсуждать это сейчас, — натянуто выдавил Уилл. — Мне было больно. Я ранил себя. Я ранил других. Сейчас этой опасности нет. — Дело закрыто. — Похоже на то. Алана подалась вперёд. — Если даже история для тебя подошла к концу, то у многих из нас остались вопросы. У меня, у Джека. Тело Эбигейл до сих пор не нашли. — У меня нет ответов, — огрызнулся он почти резко. — Тогда поищи их, Уилл. Помоги нам найти недостающие кусочки. Но как ему сделать это, если один акт созерцания ощущался так, словно с него сдирали кожу живьём?***
Как и каждый божий день, Фредерик Чилтон был безукоризненно одет, да и держал себя как современный аристократ — идеально уложенные волосы, очаровательные манеры, внешняя невозмутимость. По правде говоря, его маска могла бы сработать, если бы Уилл никогда не встречал Ганнибала Лектера. То, что разыгрывал из себя доктор Чилтон, было жеманством, притворством, в то время как Ганнибал жил и дышал этим, он был по сути своей эксцентричен и от души наслаждался своими изысканными нарядами, без мысли о том, кто что подумает. Доктор Чилтон так отчаянно жаждал внимания и авторитета, в то время как Ганнибал обладал и тем, и другим. А ещё Уилл достаточно времени провел в гардеробной Ганнибала, чтобы идентифицировать материал рубашки как полусинтетику. Да и вообще, поскольку Уиллу нечем было заняться во время разговоров с доктором Чилтоном, он составлял в голове каталог его гардероба и имел наглядное представление о его размерах за счёт сегодняшнего блейзера, надетого второй раз кряду. — Добрый день, Уилл, — живо сказал доктор Чилтон, пытаясь обращением по имени компенсировать отсутствие товарищеских отношений, но на самом деле просто подозревая, какое раздражение его фамильярность вызывала у Уилла. — Как твой день? Как прошел приятный визит доктора Блум? Словно он не подслушивал. Уилл ничего не ответил. Чилтон уселся, разглаживая невидимые складки на брюках. — Раз уж ты отказываешься говорить со мной, то я рад, что хотя бы доктор Блум посещает тебя так часто. Любопытно, как долго это продлится. — Он улыбнулся. — Я управляю этим заведением уже многие годы, Уилл, так что позволь мне заверить тебя, что даже самые надёжные и преисполненные благих намерений посетители в конечном итоге утрачивают свою веру. Уилл находился на ногах уже два часа, с тех пор как его переместили в эту комнату после беседы с Аланой. Доктор Чилтон пытался взять Уилла измором, потому что ноги уже изрядно болели. Скорее уж они онемеют, чем Уилл заговорит. С наигранной вежливостью Чилтон предоставил ему время для ответа, затем продолжил. — До определённого момента доктор Блум будет тебя поддерживать, но неразумно полагаться только на неё. В конечном итоге ты всё же заговоришь со мной. Он звучал незаинтересованным. Конечно же, Уилл знал, что в конечном итоге его все покинут. Даже Алана. Джек последний раз приходил ещё в госпитале. А больше никого и не было, кого Уилл мог хотя бы приблизительно назвать «друзьями»: возможно, Беверли, а вдруг она однажды придёт. Уилл был одинок настолько давно, что наиболее близкие к товарищеским отношения у него завязались с Ганнибалом и Эбигейл. Ну да. Доктор Чилтон был чуть ли не единственным, кто принёс Уиллу в больницу цветы. Тогда он попросил убрать их из поля зрения, потому что не хотел напоминаний об этом человеке. «Чуть ли» — потому что последним принесённым цветком была оставленная Ганнибалом на тумбочке мёртвая гвоздика. Ганнибал дарил ему цветы лишь единожды: красные гвоздики, обозначающие страсть, и красные на белом бутоны сладкого Уильяма, напоминающие соцветия окровавленных глаз. (О, мой сладкий Уильям). Символ мужества, изящности, безупречности. Гораздо позже, смущённый, Уилл искал трактовку онлайн, потому что знал, что центральные композиции для столовой Ганнибал подбирал с требовательным изяществом и определённым намерением, скрытым замыслом, поэтому и цветы должны были нести в себе посыл. Но Уилл не мог побудить себя спросить напрямую, что означал букет, не смел даже забрать их домой, и вместо этого разбросал их вокруг дома Ганнибала, где они останутся даже после того, как полностью сгниют. — Ты слушаешь меня, Уилл? — переспросил доктор Чилтон. Уилл поднял на него глаза. — Хорошо. Именно это я и говорил. У нас нет бездны времени, чтобы пережить всё твоё упрямство. Посмотрим, какое решение примут судья и присяжные; но я искренне надеюсь, что твоя невменяемость подтвердится. Он прервался, чтобы сделать вдох, и сложил руки на коленях. — Тем не менее я не смогу предоставить заслуживающую доверия оценку твоего здравомыслия или же отсутствия такового на момент совершения преступлений, в которых тебя обвиняют, если ты не будешь со мной говорить. — Ты должен понимать, как это выглядит со стороны, — продолжал доктор Чилтон, подаваясь вперед. — По всем внешним признакам человек испытывает проблемы с душевным здоровьем, и тут же цепляет редкую болезнь… с противоречивыми симптомами, которые сложно верифицировать. Сейчас, конечно же, мы знаем, что у тебя был энцефалит. Но сам понимаешь, каким удобным прикрытием выглядит эта болезнь, особенно в данный момент, когда вскрылись твои предполагаемые преступления. И как только тебя поймали… — Чилтон щёлкнул пальцами, — тебя вылечили. И вот сейчас, кажется, ты полностью контролируешь свои действия, выглядишь рассудительным и здравомыслящим. — Ладно, вот ты утверждаешь, что не помнишь своих преступлений. Возможно, и не помнишь. Одна из моих спецификаций — работа с восстановлением воспоминаний. Я готов добавить твоей защите сколько угодно убедительности… но только если ты будешь работать со мной. Уилл старался не слишком на него таращиться, вместо этого погружая взгляд в узоры на галстуке. И пусть доктор Чилтон был прав, Уилл не хочет видеть его в своей голове… и, может быть, Уилл и вправду не слишком уж взволнован перспективой собственной казни. — О, я не пытаюсь угрожать тебе, Уилл, — заверял его доктор Чилтон. — В любом случае я буду свидетельствовать на суде о твоём душевном состоянии, и мои выводы будут базироваться на моём профессиональном мнении. Учитывай это. И я лучше тебя знаю, как сложно убедить суд принять невменяемость в качестве линии защиты. Уилл всё ещё не отвечал. Вежливый налёт терпеливости у доктора Чилтона начал покрываться трещинами, но он все ещё сохранял безмятежность, когда мягко вздохнул и продолжил беседу со своим молчаливым пациентом. — Ты кричал во сне, — сказал доктор Чилтон, будто бы эта фраза вырвалась экспромтом. Он задумался. — У тебя были кошмары, Уилл? Уилл уставился на оргстекло между ними. От этого предположения аж захотелось улыбнуться. Да ты даже представить себе не можешь. — У тебя прежде были проблемы с режимом сна, не так ли? Любопытно, какие кошмарные мысли роятся под твоей черепной коробкой. Хотя Алана сказала, что у тебя были страхи. И да, конечно же, мы говорим о тебе. Как профессионалы. Едва ли ты ожидал другого. Доктор Чилтон остановился, восхищённый, взволнованный тем, что молчание Уилла предоставляло возможность использовать иглу с целью его разговорить. — Как жаль, что у нас такая незавершённая картина твоего психического здоровья ещё с прошлого года. Твоё первое известное убийство было совершено даже до ваших встреч с доктором Лектером… в качестве пациента и психиатра, — пояснил он. — Было бы бесценным узнать его точку зрения. Уилла так и подмывало отреагировать. Его молчание было игрой, и сейчас в некоторой степени стало легче отрицать свернувшееся внутри горла рычание, позволить ему исчезнуть, раствориться в его теле. Доктор Чилтон только раскачивался. Он мог сказать вещи и похуже, чем просто упомянуть доктора Лектера. — Ты подкинешь на суд хоть какую-то мысль? — спросил доктор Чилтон. — Или уйдёшь в отрицание? Не думаю, что на суде ты будешь вести себя так же отрешенно. Если ФБР не сможет полностью повесить вину на тебя, как думаешь, кто станет козлом отпущения? Кроуфорд? Нет, вряд ли это случится в тот момент, когда Бюро под таким пристальным вниманием сторонних наблюдателей. Вина обойдёт по касательной и доктора Блум, которая консультировала ФБР годами, но осядет на твоей последней жертве, докторе Лектере. Уилл пытался абстрагироваться. — Тем более, учитывая то, что знаем об отношениях с твоим предыдущим психотерапевтом я и наша малышка доктор Блум, кажется… что доктор Лектер не так уж ответственно подходил к своей работе.***
Уилл неизменно возвращался к мыслям о том, как Ганнибал справлялся с пережитой травмой. Не было сомнений, что делал он это со всей присущей ему элегантностью. За мощными стенами, которыми Ганнибал окружил свой разум, скрывалась глубоко и давно похороненная боль. Заточенная в мавзолее, охраняемая горгульями и старинным надгробием. Ганнибал редко описывал текущее состояние своего дворца памяти, но Уилл видел его наброски итальянской архитектуры и знал, что пространство внутри разума Ганнибала не было готичным, утончённо стремящимся к вершинам небес — скорее, римским, прочным и покрытым позолотой. Временами Уилл чувствовал в нём глубоко уходящую корнями боль, но не мог понять, была ли это скорбь, травма, или и то, и другое одновременно. Уилл видел эту брешь, когда глаза Ганнибала теряли фокус при виде его самого, покрытого кровью и спермой; чувствовал это в голоде, с которым Ганнибал поглощал его рот в минуты истончившегося самоконтроля; слышал это в полном отсутствии разговоров о семье Ганнибала и его прошлом. «Я вырос в приюте», — произнёс Ганнибал, будто сбрасывая балласт. Его признание было особо нелепым от того, что он сидел в дешёвой придорожной закусочной, сложив руки поверх гигантского меню, на которое впридачу смотрел с редкостным презрением. Самоконтроль и защита Ганнибала были совершенными, но Уилл провёл с ним достаточно времени, чтобы изучить все мелкие поведенческие реакции. Никто не станет с такой одержимостью создавать внешнюю картинку, не имея для этого скрытых причин. «Меня невозможно поранить так, как когда-то, — произнёс Ганнибал, обхватывая рукой его горло. — Тебе просто нечего бояться». Да, Ганнибал определённо имел дело с травмой и ситуациями, где на кону была жизнь или смерть. Он мог с научным подходом выстраивать эмоциональное прикрытие для собственной травмы, вполне открыто говорить с собственным психотерапевтом, в общих чертах излагая свои чувства и симптомы, а также слишком часто уходя в абстракцию, словно подвергнуться пыткам со стороны своего психически больного партнёра было не более чем задачкой по философии. Ганнибал мог прекратить практику, но ненадолго; мог говорить с друзьями ровно столько, чтобы не казалось, будто он избегает их соболезнований. Мог планировать изящное надгробие для Эбигейл, похороны без тела и с минимальным количеством посетителей. Алана. Фредди Лаундс. В конечном итоге Ганнибал мог сбросить ветхую власяницу скорби и вернуться к жизни, сочиняя на клавесине или устроив экстравагантный званый ужин. Появиться на нём во всём своём блеске, продемонстрировав истинную любовь к жизни и красоте. Встретившись со смертью, Ганнибал восстанет из разверзшихся глубин преисподней. Ганнибал Лектер выживет. Должно быть, именно поэтому, когда Уилл воображал их беседы, Ганнибал не выглядел преданным или уязвлённым, каким представляли его все остальные. Уилл нанёс ему глубокую рану, но Ганнибал справится со скорбью по их отношениям. И он продолжит идти вперед, пока Уилл будет оставаться гниющим трупом. Живым мертвецом. Он ведь сказал, что не покинет тебя — крутилась мерзкая мыслишка в голове Уилла. Какой ответ можно придумать на это обвинение. Как мог Ганнибал сдержать своё обещание, увидев всю тьму внутри Уилла. Возможно, если бы они никогда не были любовниками, его психотерапевт и пришёл бы сейчас на помощь. Возможно, в том мире Уилл и мог бы содрать приклеившуюся к его коже смолу и перестроить все внутренности под своими рёбрами. Снег мог бы растаять и обнажить скрывавшуюся под ним землю, а Уилл мог бы раскопать похороненные там тела, очистить их от грунта, чтобы увидеть не только смерть. «Для нас ещё будет весна, — будто бы из ниоткуда прозвучал голос Ганнибала. — Для тебя, для меня и для Эбигейл».***
В лесу, во тьме, где замороженная грязь трескалась под ногами, Уилл стоял перед громадным зеркалом. Где-то позади него виднелся огонь, чей свет пытался прорваться сквозь деревья и отразиться в позолоченной рамке. Света было недостаточно, чтобы увидеть в зеркале отражение самого себя, но зато можно было различить стоящую позади человеческую фигуру. Не смотри. Уилл притронулся ладонями к зеркальной поверхности, вглядываясь в мир по ту сторону. Он с силой ударил головой по стеклу. Всё треснуло. Красота. Осколки дождем обрушились вниз. Каждая вещь в лесу была острой как лезвие, от шелеста перьев до мерцания огня. Реальность являлась лишь тонкой пленкой, прижатой настолько плотно, чтобы оставаться прозрачной. Проигрываемый фильм покрылся паутиной трещин. Уилл взглянул на пространство позади пустой рамки и увидел прижатую к земле смоляную фигуру, погружённую в размышления над пазлом из разбитых зеркал, пытаясь собрать частицы воедино. Страх от ночного кошмара молотом бился в мозг, но проснуться Уилл никак не мог, и монстр переместился в лежащие на земле осколки, искажённое изображение с искривлённой мускулатурой, сквозь которую проступали очертания костей; Уилл должен был умереть от настолько яркого ужаса, но сон всё ещё не превращался в рёв криков. Монстр просто смотрел через плечо, уставившись на Уилла пустыми глазницами. Он стоял, превышая ростом любого из людей, и рога его достигали небес. «Не смотри» — умолял Уилл самого себя, даже когда монстр зашагал в его сторону, и каждое движение отзывалось вибрацией в тёмном пространстве. «Не смотри», — заключал он сделку сам с собой, угрожал, насмехался. Монстр обхватил череп Уилла двумя массивными когтистыми ладонями, поглаживая его лицо чернильного цвета большими пальцами. Теперь, когда он был так близко, Уилл узнал под чёрной кожей зверя своё собственное строение черепа, и тело будто его собственное, лишь каждая кость вывернута и растянута. Глаза были закрыты когтистыми пальцами, и когда монстр толкнулся ногтями в мягкие впадины, зрачки взорвались белым горячим пламенем. И вот Уилл стоял коленями поверх груди Эбигейл, погружая большие пальцы в горячие влажные углубления, там, где прежде были глаза, толкая их так глубоко, как только представлялось возможным.