Именно те страсти, природу которых мы неверно понимаем, сильнее всего властвуют над нами. А слабее всего бывают чувства, происхождение которых нам понятно. Оскар Уайльд, «Портрет Дориана Грея»
День в Асмодине стоял пасмурный. Небо заволокло тучами, сквозь которые свет солнца не пытался пробиваться, потеряв всякую надежду на раздачу благоверной радости для людей, крадущихся под одинаково черными зонтиками. Словно протянулась похоронная процессия на добрые городские километры, наполняя собой обычно безлюдные, пустые улицы черными массами. Сегодня герцогу предстояла важная встреча с другом детства, о которой он вспомнил не так давно — продвижение по чтению дневника осложнялось постоянным отвлечением, растягивающимся на несколько бессонных ночей, лежавшем сейчас в его комнате под смятыми бархатными одеялами. В комнате до сих пор витал приятный запах женского естества, действующий на Сатериазиса не хуже заграничных благовоний, которыми тот так любил пользоваться и закупаться в последнее время. Запах лилий, мокрых от дождя, разметался по подушкам морскими волнами, выделяясь особенно ярким цветом на фоне темно-индиговых простыней, отчего, даже погружаясь в чтение ставших ветхими страниц, мужчина не мог не отвлекаться. Микулия, измотанная после целой недели постельных вакханалий, спала мирно и ровно, почти мёртвым сном. Обложи он её розами со всех сторон, можно было бы смело отправлять в последний путь; никто бы и не догадался, что лежавшая перед ним девушка живая. Свою роль играло догорающее пламя одной из вишневых свечей, обласкивающее бледный лик девушки желтыми полосами света, пробивающимися сквозь плотно задёрнутые шторы балдахина. Сатериазис любовался ею. И мысли о встрече с Гуминой постепенно отходили на второй план, покуда неугомонное желание удовлетворения своих похабных желаний возрастало с завидной прогрессией. Однако, закрыв с хлопком дневник, мужчина покинул своё место, решив, что на сегодняшний день она заслужила отдых. В конце концов, заявлять о себе в свете иногда нужно, не то слухи о том, что он не более, чем призрак, выдумка, страшная сказка, выжившая после ужасного происшествия в поместье Веномании, обретут правдивый смысл. При ином раскладе он был возжелал этого сильнее всего на свете. Но подхлестывающее желание увидеть Гумину не давало покоя ему уже слишком долгое время. Ничего страшного, если он сделает на один день передышку в своих… развлечениях. Сборы не заняли слишком много времени, уже буквально через час герцог готов был выдвигаться: экипаж давно его ожидал за дверями поместья, а девушки, находившиеся в нём, покорно разбежались по тёмным гравированным углам. В ожидании хозяина им тоже было чем заняться. Однако на выходе его в буквальном смысле остановила вышедшая из тени стены I.R; глаза её горели пронзительно алым цветом, а укор, читающийся во взгляде, никуда не пропал. Она всегда встречала его с чуть насмешливым выражением лица, будто уже успела в чём-то обдурить. Оттого и встречи с нею он старался сократить во столько раз, во сколько это было возможно. — Направляешься к герцогу Глассреду? — тихий, но отчётливый голос, похожий на шелест мёртвых, опавших листьев, коснулся слуха, вызвав табун мурашек по выпрямленной спине. Уж ей-то рот лучше держать или закрытым, или занятым чем угодно, но не разговорами. I.R. умела напрягать одним своим присутствием. И сегодня у неё это получалось не хуже обычного. — Да, он назначил мне встречу, — герцог вернул привычную глазу улыбку на лицо, показывая всем своим видом, что выбить его из колеи у ведьмы, даже если она и не пыталась, у неё не получилось. — Боюсь, тебе придётся немного задержаться. За порогом тебя ожидает гостья, — заметив удивление, проскользнувшее в аметистовых глазах, ведьма насмешливо добавила, — Не похоже, что это одна из тех, кого ты недавно встречал. Взгляд у неё весьма трезв, хоть и печален. — Быть может, она одна из родственниц пропавших? Я быстро с ней разберусь и не стану менять своих планов, — отмахнувшись от слов Ирины, словно от замеченной мошки, герцог последовал дальше. Его глупая упертость и нежелание брать в расчет появление неучтенных лиц когда-нибудь точно его погубит. Ведьма не могла не думать об этом от часа к часу, когда дом наполняла одна девушка за другой. — «Следы хотя бы заметал за собою более умело, тогда бы и проблем не было б…» — она молча проводила высокую фигуру до дверей взглядом, ожидая, когда же её догадка подтвердится. Мало кто знал о точном расположении поместья, если это не была очередная соблазнённая пассия Сатериазиса. А Эллука их посещала буквально на прошлой неделе, стремительно и благополучно покинув в тот же день, когда герцог попытался соблазнить её. Значит ли это, что прибыл кто-то из давних друзей или знакомых их семьи? А может и… Двери распахнулись, и взору герцога предстала высокая точёная фигура, укрытая с ног до головы в чёрный траурный плащ, рядом с юбкой платья которой стояли чемоданы, а лицо было скрыто густой тенью от капюшона. Руки неизвестной были трогательно прижаты к груди и чуть тряслись: кажется, она серьёзно замёрзла, пока добиралась сквозь Асмодинский лес до его поместья, и сильно устала. Сатериазис отступил на пару шагов назад, молча предлагая незнакомке войти. Мужчины, должного помочь ей с чемоданами, рядом не оказалось, но она и сама неплохо с ними справилась. Ногти её мерцали темно-лиловым цветом, ладони были широкие, с длинными тонкими пальцами. Он успел заметить это, когда она подхватила свой багаж под ручки. — Чем обязан, мисс…? — скрыть растерянность в голосе у него получилось лучше, чем во взгляде. Но она явно этого не заметила. Только поставила свои вещи рядом с вешалкой, после протягивая хрупкие руки к капюшону и сбрасывая его с головы. Сливовая копна длинных волос хлынула вместе с каплями, стянутыми в тугой высокий хвост, схожий с его собственным. Лишь чёлка перистыми прядями падала на бледное красивое лицо, на котором выразительно горели два больших карминовых глаза. I.R. оказалась права. Они выглядели куда живее, чем у всех соблазнённых им ранее девушек. — Мисс, вы…? Не отвечая на вопрос, она громко поприветствовала его. — Здравствуй, брат.***
— Галурия, я не думаю, что это хорошая идея, — пожилая женщина, лет пятидесяти на вид, ходила из одного угла в другой за молодой девушкой, собиравшей свои немногочисленные платья в два раскрытых и лежавших на кровати чемодана. — А мне кажется, что самая ни на есть лучшая. Тётушка, вы не сможете меня вечно здесь держать. По всей стране сейчас пропадают девушки. Не думаю, что у меня есть огромная вероятность пополнить их список… С дурной-то репутацией нашей семьи. Галурия или же просто Галу, как её нежно называл в детстве брат, собирала вещи в дорогу, намереваясь через пару часов выехать из поместья своей тётушки, в котором жила без пяти минут два года и три месяца. Уверенность девушки в том, что некий герцог на неё даже не взглянет, подкреплялась местоположением поместья, которое находилось в пригороде Ласалэнда. В такую глушь ради красивого личика никто не сунулся бы, а неизвестный похититель дамских сердец и подавно. Кстати о похищениях. По всему Асмодину прокатилась волна исчезновений девушек, и никто не знал, кто стоял за этим, а полиция в который раз лишь разводила руками. Поговаривали, что сам император был бессилен и в страхе за свою дочь упрятал её в ближайший монастырь, уповая на божественное снисхождение перед их семьёй, и надеясь, что таким образом сможет защитить её. Несмотря на все слухи и страшные догадки, откладывать поездку Галурия не собиралась. Они и так с Сатериазисом не виделись два года, более ждать момента, когда подвернётся возможность выскользнуть из заботливых когтей тётушки, она была не намерена. В конце концов, ей минул восемнадцатый год, она была вольна делать всё, что пожелает. Пускай и тётушка Вельзельмина выступала яро против этого. — Крадут беспристрастно как дочерей обычных сапожников, так и девушек герцогских кровей! Подумай, душа моя, стоит ли поездка к брату твоей… безопасности, — сморщенные пальцы с крупно-каменными кольцами мимолётно придержали снующую из стороны в сторону Галу за плечо; она остановилась с ночной рубашкой в руках и категорично вскинула карминовые глаза на вставшую перед ней женщину, но тут же умерила свой пыл, возродив былую усталую мягкость. — За меня беспокоиться не нужно. А он находится там совсем один. Я не хочу потерять последнего мне близкого человека… не считая, конечно же, вас, тётушка, — рубашка легла к остальным платьям в чемодан, — Так что я выезжаю сегодня же. — Но он же не девушка, чтобы нуждаться в защите! — В наш век мужчины иной раз нуждаются в ней больше женщин, тем более, учитывая, какая молва о нём ходит в обществе. — тонкая полоса губ поджалась, — Не хочу верить в то, что он сошёл с ума после гибели брата с отцом. О слугах и матери и говорить не стоило. Знала тётушка, что никого в живых тогда не осталось, только сама Галу да брат её старший. Полиция Асмодина по сей день хранит дело поместья Веномании в долгом ящике, так как ни подозреваемых, ни даже улик найдено не было. Они пытались привязать убийство к оставшимся в живых детям, но суд оправдал их. Однако Сатериазис не смог получить опеку над Галурией из-за возможных отклонений в психике, по причине чего её отправили жить к ближайшим родственникам. А те, в свою очередь, уж позаботились о «полной разлуке» брата и сестры. Обжаловать решение суда у них не получилось, да и… много причин пролегло, почему сама Галу не противилась подобному приговору. По прошествии лет мгла, окутавшая тот вечер, в её памяти по сей день висит плотным куполом, которому верить она никак не хотела. В этом и крылась ещё одна причина, почему она так рвалась вернуться домой. Ей самой во многом нужно было разобраться. И она надеялась, что Сатериазис ей в этом поможет. Через час экипаж был загружен и Галу, трепетно целуя тётушку на прощание, отправилась в долгую дорогу. Ехать предстояло всю ночь. Вечер проходил от того очень тоскливо, будто она навсегда покидала уютное гнёздышко дома, в которое уже никогда не вернётся. И неожиданная тревога охватила её сердце. «А вдруг тётя Вельзельмина права, и я тоже попаду под чары этого неизвестного герцога, похищающего девушек?», — глупая, своевольная мысль, словно удар отскочившей шрапнели, закралась в голову у самого выхода со двора поместья. Однако Галу утопила её в одном брошенном взгляде на возвышавшуюся средь деревьев белёсую старую церковь, сверкавшую от дождя, подобно слиткам грязного золота. «Глупости… Покуда Господь со мной, сердце и душа мои останутся чисты» Но смрадные мысли нужно уметь прогонять, — у них есть ужасная привычка надолго оседать в голове, — чему Галу и посветила время, пока дождь бил в окна кибитки, а солнце заходило за горизонт, пересекая линию полей ярко-оранжевой вспышкой. Умей она рисовать хотя бы малость как леди Глассред, обязательно бы запечатлела открывшуюся ей картину. Но Галурия художником не была, поэтому занимала лишь скромную роль наблюдателя красот природы, довольствуясь ею, как всякий простой обыватель земли грешной. В глубине души она чувствовала себя несколько растерянно, ведь возвращаться в центр Ласалэнда ей никак не хотелось — праздный образ жизни местных людей шёл вразрез с устоявшейся во всех смыслах жизнью Галу, которую проще как размеренной и не назовешь. Возможно, нет ничего странного в том, чтобы носить второй год траур по своей погибшей семье, не придаваясь никакому веселью, кроме хождения в церковь, — если его таковым можно было назвать, — но высшей прослойке общества подобные горести малоизвестны. Всё решается парой бутылок охмеляющего вина и женщин, в лучшем случае — за один раз, в худшем прегрешения перетекают в нечто обыденное, как прерывание сна по утру в своей кровати. Однако все тревоги, неприятные мысли и сомнения перекрывало одно большое желание — увидеть своего брата, побывать рядом со своей кровью и освежить в голове воспоминания детства, из-за препаратов доктора Коулэна исказившихся до неузнаваемости. Галу это было нужно. Необходимо и бесповоротно. Она устала жить вдали от места, в котором выросла, пускай «ей это шло на пользу». И устала выслушивать враньё тётушки о случившемся. Мирное постукивание колёс, влажный свежий воздух, пробивавшийся сквозь окна, и затемнившиеся небеса, зажигающиеся миллиардами голубоватых точек, сморили её за чтением старого романа в ветхом переплёте, отчего к третьему часу поездки Галурия забылась тревожным сном. Волнение из состояния нематериального перетекло в воображаемое, приняв облик вездесущего кошмара в виде гостиной их старого дома. Жар, исходивший из почти догоревших поленьев в камине, облизывал голые ступни шедшей по пропитавшемуся кровью ковру девушки. Лица её не было видно, несмотря на кривой диск луны, пробивавшийся плотоядной улыбкой сквозь большое витражное окно, освещая скрытое под ласковыми тенями уродство человеческой жестокости. Весь пол был усыпан трупами служанок, нескольких дворецких и отца, прижимавшего к себе взрослого сына, словно в попытке защитить. Единственной фигурой, повинной в случившемся, мог лишь быть сгорбившийся силуэт, с тяжёлым дыханием прижимающий к бешено вздымающейся груди меч. Руки его были по локоть в крови, а лицо, как неприятно, скрыто прилипшей со всех сторон чёлкой. Но девушка, пускай и тряслась осиновым листом, на подкашивающихся ногах всё равно шла к нему, пачкая полы белоснежной ночной рубашки в вязкой крови, а свои ладони в его непроглядной черноте лица. Он сизыми губами шептал что-то сбивчиво себе под нос, будто пытался доказать ей, что он не виноват, трясущимися окровавленными руками вцеплялся в её чистые, перемазывая их в крови и поднося к своему чёрному-чёрному лицу. И если сильно-сильно было напрячь слух, то можно было услышать: «Это был не я, я не хотел, не хотел, не хотел.…» Галу никогда не знала, что та девушка отвечала убийце на это. Продолжение у сна было всегда одно — всё будто проваливалось и рассыпалось в мозаику, сквозь которую в гостиную набегали ручьи фиолетовой крови, заполняя комнату и убивая всех выживших в ней. На этом моменте, словно от реальной недостатки кислорода и присутствия в своём сне, Галурия обычно просыпалась. Кровь в её венах бешено бурлила, сердце разрывалось с утробным стуком в голове, а холодный пот набегал на широко распахнутые глаза, искажая и без того расфокусированное зрение. Сколько бы она ни видела его, в скольких бы развилках ни испытывала на себе, понятнее ни на йоту сон от этого не становился. Сердце же насмешливо и несколько устало намекало ей, что он мог являться предзнаменованием дурного рока, легшего на неё в ночь потери памяти и преследующего по сей день. Но что сон не нёс за собой ничего хорошего, Галурия знала с точностью стрелка, загнавшего косулю в намеченную им же ловушку. Кучер остановил лошадей за вожжи и, открыв окно в кабинку, обеспокоенно окликнул девушку: — Мисс, с вами всё хорошо??? Вы чего так раскричались???! Галу, несколько виновато кинув взгляд на мужчину и выровняв дыхание, хрипло произнесла: — Извините, сэр… просто дурной сон. Хмыкнув, кучер покачал головой, закрыл окошко и, хлестнув лошадей по спинам кнутом, возобновил движение. Галу, пытавшаяся ещё несколько раз вернуть себе законные минуты покоя, с грустью осознала, что остаток ночи просидит без сна. *** Теперь они стоят друг напротив друга, будто всех этих мучительных двух лет разлуки между ними не пролегало каменной стеной, шаткой, но оттого не менее давящей. Он… изменился. Взгляд куда растеряннее — наверно, потерял сноровку встречать и принимать гостей за столь длительное пребывание в одиночестве, — волевой подбородок то и дело делает сжатие ровных зубов не столь скрытным, сколь хотелось бы, ходит ходуном от не произнесённых слов, пока позади не слышится еле различимое: «Это твоя сестра. Ну же, впусти юную герцогиню в дом, будь благоразумен…» от девушки в чёрном плаще. Её лицо, как и лицо самой Галурии до недавнего времени, было сокрыто удушающей тяжёлой тенью капюшона, однако от одного голоса по спине невольно начинали бежать мурашки, как от прикосновения холодной пятерни монстра из сказаний о Богах-близнецах, неожиданно схватившей вас посреди тихой, безлунной ночи. Здесь и лица не нужно было видеть, Галу почувствовала сразу это пренеприятнейшее дуновение старухи с косой, которое преследует её слишком давно, чтобы его не отличить от прочих ощущений. Но брат, о, милый Сатериазис, он отводит и усыпляет её зародившиеся подозрения, и топит их вместе с осторожностью в терпко-сладко пахнущем воротнике камзола, крепко прижимая к себе. У Галу от смены чистого воздуха на аромат духов голова бежит колесницей, начинает кружиться, и она отстраняется, нерешительно выставляя одну ладонь вперёд. Пожалуй, она сильно растерялась от столь радушного приёма, не подготовившись к нему совсем. — Галу… — он произносит её имя со смутно знакомым придыханием, как никогда раньше не произносил, и сокращает его до ласковой формы, как делал в детстве, — О, прости мне мою распущенность. Признаться, я не ожидал сегодня… — лёгкая пауза, пробегающая по ней ощутимым взглядом и слышимая тихим скачком глотка, — гостей. Прошу, проходи, располагайся, — перестав перекрывать своей широкой грудью обзор и вход, мужчина, как и подобает джентльмену, подхватил массивные кожаные чемоданы, занося их за их хозяйкой. Ей стало на мгновение спокойнее. Внутри поместья ничего не изменилось, всё осталось тем же, каким было. Разве что краски поблекли со временем, но цветовая слепота нападает на людей всегда на выходе из детства, особенно при таких ужасающих обстоятельствах, поэтому Галу совершенно спокойно приняла этот незыблемый факт, обласкивая взглядом каждый родной уголок родного бального зала. — Говорят, ты давно никуда не выбирался отсюда. А сам встретил меня в парадном костюме. Я помешала? — прижимая сжатые в замке ладони к массивной юбке, она развернулась назад; тени, сидевшие по углам, от поднявшегося ветерка разбежались и попрятались подальше, звонко смеясь женскими голосами, с упоением наблюдавшими за новой гостьей. И ожидая трогательного воссоединения семьи — несправедливо ли? — разлучённой. — Я собирался на приём к герцогу Глассреду. Хочешь поехать со мной? Конечно, если у тебя есть на это силы. Ты, наверно, очень устала за время поездки сюда, — он поднял на неё полной уверенности в своих словах взгляд, блеснувший холодным аметистом. And I say: «Hello Satan, I believe it is time to go» Галурия непроизвольно сделала один шаг назад, вскидывая руки к крестику. Как будто снова почувствовала треклятущую. Но тут же опустила их обратно; ей не хотелось, чтобы Сати подумал чего дурного о ней, будто она сбрендившая, помешанная на вере, девица. — Я давно не виделась с леди Глассред… И с тобой тоже. Дай мне, пожалуйста, пару минут на то, чтобы привести себя в порядок. Она не просила провожать её до комнаты, с облегченной мыслью выхватив необходимое одиночество; ноги сами понесли её в нужном направлении, стоило им ступить на стуженные сквозняком ступени второго этажа. Галурия не помнила многих важных вещей из своего детства, но прикосновение её ладони к холодным мраморным перилам — отчётливо, будто она ещё вчера бегала возле них, помогая матери свыкнуться с новым домом, таким желанным после ухода отца из жизни. Она помнила её горящие, как свои собственные в отражении зеркала, темнее на несколько оттенков алой палитры глаза, с ласковой насмешкой преследующие Галурию по сей день. Ощущение, что биение её сердца, шумевшего в груди в такт стуку каблуков туфелек, было наконец оправданным, радовало, разгоняя прежнюю неловкость. На последней ступени она обернулась, и на её лице просияла робкая, не верящая происходящему, улыбка. — Я наконец-то дома, Сати… Наконец-то. Тогда Сатериазис почувствовал, что её присутствие обязательно всё изменит. Будто ход предначертанной истории в тот момент, на последней ступени, когда она ещё могла сбежать, дал сбой. — Да, Галу, — Сатериазис растянул губы в дежурной улыбке, провожая пристальным взглядом спешащую к себе в комнату сестру, — Ты наконец-то дома.