За дверью

Она очнулась в просторном затхлом помещении, напоминавшем ей заброшенный зал ожидания, только комната была без окон. Где-то сверху тускло мерцала многоваттная лампочка. Она ощущала руки и ноги, могла двигать головой. Значит в общем — в порядке, но совсем не хотелось двигаться. Её воля была подавлена. Ей просто безумно хотелось спать. Последнее, что она помнила — лёгкое чувство беспокойства и негромкие, почти неслышные шаги за спиной. Затем, почти потеряв самообладание, осмелилась обернуться, как кто-то вцепился ей в горло одной рукой, а другой, пока она не успела поднять тревогу, зажал рот и нос платком, смоченным, судя по её ужасному состоянию, анестетиком. Как только она подумала об этом происшествии, к ней сразу вернулось желание жить. Видя, что руки и ноги не связаны, поднялась с пола, что удалось ей со второй попытки. Преодолевая боль, осмотрела комнату, в которой оказалась. Та соединялась с другими помещениями через три двери. Проверив их, ей стало понятно, что уйти она сможет лишь через одну — остальные были заперты, а сил у неё было ничтожно мало, чтобы попытаться их выломать. Единственная незапертая дверь привела её в другую комнату, немного меньшую по размерам, чем та, в которой очнулась. В полуметре от истрёпанного письменного стола лежал ломик, начавший покрываться ржавчиной. Чувствуя подвох, она всё же подобрала его, желая хоть немного потешить себя иллюзией защищённости. За другой дверью был узкий тёмный коридор. И она пошла по нему, мысленно умоляя, чтобы всё хорошо закончилось, чтобы не пришлось встретиться со своим таинственным похитителем. Но тут она толкнула следующую дверь и невольно закрыла глаза — где-то впереди, очень близко, был мощный источник света. Едва успела зажмуриться, как кто-то схватил её сзади за шиворот. Не успела она вскрикнуть, когда неизвестный нажал на спусковой крючок пистолета и выстрелил ей в затылок.

***

С улицы донёсся приглушенный бой церковных часов. Алексей Леонидов, после нескольких напрасных попыток спокойно уснуть, наконец сдался, отбросил покрывало и поднялся с дивана. Включив лампу на столе Гнездилова и приблизив к свету свои часы, увидел, что сейчас полчетвёртого. Недовольная ухмылка скривила его губы. Он находился в полицейском участке. Причиной тому было то, что он девять часов назад слегка повздорил с Леной. Она сокрушалась о том, что тот в последнее временя слишком невнимательный и ничего не замечает. Весомым аргументом ей показалось то, что он, Лёша, не заметил её новую причёску. И когда ею же было упомянуто вслух имя Максимова, он вспылил. Впрочем, Лена его быстро осадила и несколькими фразами дала понять, что домой ему сегодня лучше не возвращаться. Несмотря на то, что посторонним он казался флегматичным и довольно спокойным человеком, его коллеги довольно быстро поняли, что это не так. И Макс два года назад высказал ему мысль, что тот пылкий, как порох. И сейчас, вспоминая своё поведение, его охватило горькое чувство раскаяния. Нервический холодок, который исходил от Лены последний год и который он не мог убрать, казалось, законсервировал её. За десять лет она почти не изменилась, оставаясь молодой, тогда как он — да, иначе нельзя было выразиться — в последнее время выглядел одряхлевшим. Задумавшись, что обычно такие рассуждения ему не свойственны, Лёша вспомнил набросок, в котором изложил подобные мысли. После того сокрушительного фиаско со стихами, он решил попытать себя в малой прозе, и, когда затея не увенчалась успехом, ему под руку подвернулся потрёпанный томик одного автора, о котором он ничего не знал, и, немного изменив некоторые фразы, выписал оттуда небольшой фрагмент. Лена довольно сдержанно оценила его попытку «творчества», но, вспомнив случай со стихами, спустя несколько дней, узнав, откуда взят набросок, устроила ему небольшую выволочку. В тот раз Лёша не пал духом и ради развлечения, когда случалось пробыть в отделении до самого утра, находил книги и, просматривая их, переносил понравившиеся ему фрагменты на бумагу, немного видоизменяя фразы, и приносил Лене, предлагая ей угадать, из какого произведения взят отрывок. Её эта игра забавляла, и таких набросков было уже двадцать. Лёша не мог избавиться от мысли, что под впечатлением от отрывка из произведения Пруста она, когда расследовалось дело о краже яйца Фаберже и Макс решил заглянуть к ним на квартиру, решилась подать чай в халате. Неприятно поразившись тогда её поведением, он пришёл к выводу, что роль госпожи Сванн ей не удалась. Хотя бы уже тому, что она надела халат в разгар дня. Но высказывать ей своё мнение не стал, догадываясь, что тогда ссора была бы неизбежной. Ему вспомнилось, как Лена, узнав, что один из набросков позаимствован из «Будденброков», два дня подчёркнуто холодно с ним держалась, посчитав, что тем отрывком он выразил, что думает об отношениях между ней, Максом и им самим, хотя у него и в мыслях такого не было. Для него было большим счастьем, что в те два дня Макс не появлялся в участке, и только Гнездилов, видя перемену в отношении, портил его настроение.  — А Максимов как всегда прав… — хриплым от долгого молчания голосом пробормотал Лёша. Пожаловаться он мог только себе. Гнездилов, падкий на молодых незамужних женщин, если ему удавалось обмануть Клавдию, часто под разными поводами оставался на ночь в отделении, сбегая оттуда в ночные клубы или публичные дома и возвращаясь обратно только под утро. Но его сейчас не было в городе — воспользовавшись отпуском, тот отправился в поход, к которому так стремился больше полтора года назад. Найдя на своём столе чистый лист бумаги, Лёша достал из выдвижного ящика книгу, которую накануне читал, и, открыв её наобум, начал писать первый понравившийся отрывок, на ходу обезличивая персонажей. Она держала рюмку в нежной руке и произнесла тихим, неуверенным голосом:  — Бром. Он нуждался в броме, потому что видел, что идёт к сумасшествию от адского нервного перенапряжения. Но он заметил за её спиной, в глубине коридора, его, пристально смотревшего в её спину, а ещё он заметил, что рука у неё дрожит и что её глаза слишком печальны. Мысль безумно трепыхалась, ища выход. Выведя эти строки, Лёша, неожиданно нахмурившись, еле заметно качнул головой и решительно перечеркнул написанное. Не удовлетворившись этим, скомкал бумагу и бросил её в корзину. Под влиянием нахлынувших воспоминаний о набросках, ему начало казаться, что он сейчас неосознанно доверил бумаге свои мысли. А думал он о своих отношениях с Леной. Его брак с ней никогда не утрачивал своей привлекательности в качестве предмета пересудов в участке. Их союз не мог не заключать в себе чего-то из ряда вон выходящего, даже сомнительного. Многие помнили о его решительности во время скандального развода Макса. И что-то похожее, видимо, пережила и Лена, потому что за него пошла не задумываясь. Значит — брак по любви, думали их коллеги, ибо волей-неволей приходилось признать, что возможности, которые мог дать ему союз с дочерью Николая Жарова, играли только второстепенную роль. Но с другой стороны, и особенной любви, вернее того, что обычно люди понимают под словом «любовь», в отношениях четы Леонидовых, даже и на первых порах, не было заметно. Такие мысли огорчали его, и только свойственные ему ироничность и сарказм спасали от того, чтобы впасть в отчаяние. Было уже около семи часов, когда он закончил новый набросок. Окинув его критическим взглядом, остановился в начале, словно пробуя слова на вкус. Он не стал об этом думать — ему было не до того. Он весь был во власти ощущений, которые испытал только что, осыпая поцелуями её ноги. В его душе смешались блаженство, радость — и страх. Блаженство он испытывал и прежде всякий раз, когда касался хотя бы её руки. Но откуда эта радость? Её породило то, что она, непреклонная и добродетельная, не смогла всё-таки решительно оттолкнуть его. Он догадывался, что в эту минуту она говорит себе: «Я тоже стою на наклонной плоскости и не могу смело смотреть людям в глаза — ведь только что у ног моих был человек, который меня любит, и я отчасти его сообщница, потому что не приду к мужу и не скажу ему: «Накажи его, а меня увези отсюда». Он тоже понимал, что она так поступить не может, чтобы не нарушить устоявшийся порядок, а если бы даже и могла, не сделает этого, чтобы не вызвать столкновения между ним и её мужем. И какой-то внутренний голос шептал ему: «Кто знает, за кого из нас двоих она боится больше?» Начальные строки нравились Лёше ещё меньше, чем отбракованный первый вариант, но желание переделывать работу быстро исчезло. «Это всего лишь игра», — негромко сказал он себе и, сложив вчетверо лист бумаги, спрятал его во внутренний карман пиджака. Решив приступить к работе, начал читать поступившие за прошедшую ночь сводки. Просматривая одну из последних, почувствовал, как начинает учащённо биться его сердце. Начало нового рабочего дня обещало быть нескучным. Он потянулся к своему телефону, набрал необходимый номер и, дождавшись, когда после серии гудков прозвучит сонный, недовольный голос Макса, сказал:  — Ладно-ладно, Макс, я это сто раз слышал от тебя. У нас здесь новое дело… Да, убийство. Возможно, оно тебя заинтересует. Подробности на месте… Ага, адрес я сброшу. Всё, давай.