***
Лёша переступил порог заброшенного хранилища. В полумраке он пытался разглядеть окружавшую его обстановку. Пока что ничего у него не вызывало сильных подозрений. В помещениях пахло именно так, как он и предполагал: плесенью и осенью. Из комнаты, в которой был большой стол, заваленный документами, и металлические стеллажи с картонными папками, Лёша попал в помещение, в котором были ещё две двери. Одну то ли заклинило, то ли у неё был сломан замок, и открыть он её не смог. Решив оставить попытки выломать её на потом, приблизился к другой двери. Истрёпанный письменный стол, на котором ничего не было, не внушил ему доверия. В свете электрического фонаря ему удалось разглядеть пятна, похожие на засохшую кровь. Когда он переступил порог, его вдруг охватил холод. Дверь, через которую попал в тёмный коридор, была с другой стороны хорошо обита какой-то полушерстяной тканью. Если с ним случится что-то плохое, никто не догадается, пока не заглянет сюда — сквозь эту дверь ничего не услышать. Сложив такое мнение, Лёша толкнул следующую дверь и зажмурился — за ней он разглядел ярко освещённое помещение. В ту же секунду чья-то рука вцепилась сзади него за шиворот. Затем стены коридора обрушились на него, и он скорее понял, чем почувствовал, что ему выстрелили в голову. Не успел что-либо прохрипеть, как та же рука толкнула его, и он полетел вниз головой в подвальную комнату. Лёша попытался пошевелиться. Не смог. Основание черепа ужасно болело. В его глазах просветлело, в мозгу тоже. Оставаясь в сознании, ему всё же удалось отползти на руках к стене. Он оперся на неё спиной и попытался понять и разглядеть, что происходит. Обнаружил, что здесь не один. В полуметре от него лежал труп молодого человека, лет примерно двадцати пяти. На полу, возле головы, растеклась лужица крови. Хотел внимательнее рассмотреть его, как рядом с ним показалась фигура, в руках которой было древко с насаженным на него крюком. Приблизившись к трупу, та ловко зацепила его за шею и оттащила на середину комнаты, словно он был охапкой сена. Когда фигура, покончив с этим, остановилась возле желоба, через который и попал сюда, Лёша узнал в ней Ильницкого. Сухопарый, одетый в тёмную одежду, он посмотрел на свою новую жертву, и его рот растянулся в хищной улыбке. — Товарищ капитан, — прохрипел Лёша, вдруг ощутив жуткую боль в затылке, — разрешите доложить… — Докладывай, лейтенант, — охотно разрешил Ильницкий. — Вы, капитан Ильницкий… Новая волна боли помешала ему высказать, что он думал о своём бывшем коллеге. Едва слышно мыча, на секунду закрыл глаза. Когда попытался их открыть, комната обрела размытые очертания. — Молчишь? Нечего сказать? — тем временем заговорил с насмешкой Ильницкий. — Ещё живой? — Он подошёл к Лёше и заглянул ему в глаза. Тот с помутившимся взглядом смотрел куда-то в сторону. — Живой… Не насмотрелся? Ну, смотри, смотри, пока можешь. Выход отсюда только один. Сказав последние слова с деланной нежностью, Ильницкий отошел от него, приблизился к трупу и стал стаскивать с того рубашку. Он стоял, остолбенев от неожиданности, выронив из рук верёвку. — Ничего, ничего, я не помешаю тебе, — сказала девушка, — я не буду вмешиваться, делай своё. Хочу только приглядеться, как это делается, на тот случай, если бы и мне когда-то пришлось… Делай, голубчик, своё, я тебя не отрежу, даже ножа у меня нету. Он снова начал завязывать дрожащей рукой верёвку, и какой-то стыд охватил его. — Я всегда думала, голубчик, — говорила дальше девушка, — что ты должен когда-нибудь так закончить, но не ожидала, чтобы ты сам себе это снарядил, да так быстро. Ну, ну! Так оно лучше. Кончай же, кончай, не возись. Я аж тогда, когда ты хорошенько околеешь, дам знать людям, чтобы не искали напрасно, не зная где. — Иди себе прочь! — крикнул он.– Не смейся надо мной хотя бы в последнюю минуту… — А кто же бы это посмел посмеяться над таким господином, держащему в руках человеческую жизнь? Разве так положено? — спросила девушка. — Ты меня не стесняйся, делай своё! — Дай мне умереть спокойно! — простонал он. — Разве я не даю? Боже упаси! Если бы спросил меня, что тебе делать, я тебе то самое посоветовала бы! Твоей жене, святому человеку, наверное, лучше будет без такого паразита, а тебе выгоднее в петле, чем в её доме… — Посмотрите-ка! — засмеялась она после минуты молчания. — Ты хитрец! Путаешь, путаешь, а повеситься не можешь! Я тебе по доброте своей помогла бы, но говорят, за такое жди беды. Сам разбирайся! Не такое трудное это дело — сделать петлю, сунуть голову, а под ноги какой-нибудь пенёчек подсунуть и… и… Те слова шумели в его ушах, как шелестит листва в лесу, понимал только, что в них была насмешка. — Но ты же, голубчик, — закончила она холодно, — только шутишь себе, только пытаешься, а меня обманываешь! Ты, это видно, трус, и не сделаешь такого! Те слова, дошедшие до его ушей, были последней каплей. Он, не глядя уже на девушку, не слушая её, быстро сунул голову в петлю, оттолкнул ногой гнилой кусок балки, на который залез, чтобы достать до петли, — и повис в воздухе в страшных судорогах. Девушка и глазом не моргнула. Минуту спустя она поднялась, поклонилась трупу и не торопясь ушла в сторону реки. — Ну что, насмотрелся? — К Лёше приблизился Ильницкий с ломиком в руках. Труп лежал в нескольких метрах от них на полу, завёрнутый в полиэтилен. Рядом находилась сваленная в кучу одежда, которую с него сняли. Пока Ильницкий возился с ним, Лёша, пребывая в полубессознательном состоянии, долго блуждал помутневшими глазами по комнате, словно кого-то искал. Несколько раз он проходил глазами мимо Ильницкого и не задерживался. Он уже едва мог что-либо разглядеть. Захлёбываясь, шептал что-то неразборчивое в бреду, скрипел зубами и плакал, если это можно было назвать «плакал», — он хотел плакать, но не мог. Когда Ильницкий подошел к нему, вспотевший от своей работы, с ломиком, зрение стало острее, веки дрогнули, словно из сна, и в глазах появилась искра сознания. Лёша остановился глазами на Ильницком. Он вцепился ему в руку и пристально на него посмотрел. — Дорога у тебя одна, — произнёс тот уставшим, ласковым голосом. — А теперь — отправляйся! И он замахнулся ломиком. Мгновение спустя Ильницкий услышал собачий лай, а затем — звук выстрела. Пуля пролетела мимо и застряла в стене. Он быстро отскочил от Лёши и, вытащив свой «макаров», толкнул дверь и побежал по коридору. Прогрохотал новый выстрел, и он, прошипев ругательство, рухнул на пол. Собирался напоследок выстрелить, но этому намерению помешал Пёс. Тот его догнал, и спустя секунду Ильницкий взвыл от боли, когда челюсти Пса сомкнулись над его рукой, в которой держал пистолет. Макс, огрев того по голове рукояткой пистолета, возвратился обратно в комнату. На душе у него скребли кошки. Опасаясь самого худшего, приблизился к своему другу. Тот лежал неподвижно, с прикрытыми глазами, мертвенно-бледный, ко всему равнодушный. Голова бессильно упала на плечо. Макс встревоженно схватил и тряхнул его за плечи, а затем во власти ужаса отшатнулся. На виске виднелась свежая рана, из которой медленно капала кровь. — Ты чего это, Лёша? — взволновано произнёс несколько раз Макс. Он вспомнил слова Лены в ту ночь, когда ей показалось, что тот исчез. — Лёша! Умереть решил? — Обойдя с другой стороны, окончательно убедился, что ему уже ничем не помочь. — Прости, не смог спасти тебя… В голове у него помутилось. От сожаления. От горечи на душе. До сих пор не терял ясность мысли. А теперь потерял, потому что напряжение ослабло. Самообладание таяло, ускользало, как дым, как вода из прорванной плотины. И через этот пролом в его душу попыталось вломиться отчаяние. Конец. Всё... Для Лёши всё было окончено.***
Могильщик схватил лопату и начал засыпать яму, в которую пару минут назад опустили гроб. Двое мужчин, полицейские из их участка, стояли на краю и смотрели с глуповатым любопытством, как падает земля и как медленно под ней исчезает гроб. Макс находился возле Лены, которая безмолвно и опечалено смотрела на всё это. Ему пришлось пережить несколько неприятных часов, когда Лене стало известно о случившемся. Злился на себя, хотя, казалось, и не должен был. Лёша осознанно поехал один, таким было его решение. Несколько секунд отделяли его от того, чтобы, возможно, он был спасён. И это было для Макса самым досадным. Гнездилов, вернувшийся накануне похорон, пытался что-то говорить на эту тему, но несколько зуботычин, которые получил от Макса, заставили его быстро умолкнуть. Обстановка в отделении немного разрядилась. Яма уже была засыпана, и могильщик старательно втаптывал её ногами. Коллеги Макса и Лены, свернув своё любопытство с покойного на них, что-то негромко бормотали за их спинами. Но когда всё было закончено, терпение иссякло и у них. Спустя полчаса Макс и Лена остались возле могилы одни. Взгляд Лены задерживался то на Максе, то на могиле Лёши, но было заметно, что её глаза ничего этого не видели. Несколько слезинок выкатилось из них, губы задрожали. Макс некоторое время ходил возле засыпанной ямы, словно всё ещё разравнивая могилу, втаптывая комья земли. — Пошли, — наконец заговорил он. — Тебе пора домой. Лена только качнула головой. — Ты же, надеюсь, не собираешься ночевать здесь? — спросил Макс и настойчиво произнёс: — Вставай, Лена, и пошли. Плакать можешь и дома. Он подошел к ней. Она закрыла глаза, из которых полились слёзы. Макс, не обращая на это внимания, взял её за руку, поднял со скамейки и, легонько развернув её лицом к выходу с кладбища, потащил за собой. Светлые тона её спальни были для неё болезненным, невыносимым укором. Лена без сопротивления, пошатываясь, дошла до постели. Когда легла, ощутила сильный холод своего тела. Макс накрыл её покрывалом. Чувствуя боль в глазах, обессилено попросила его отвернуть свет. Комнату охватил полумрак, словно к ним ворвался из улицы холодный вечер. Её снова охватило отчаяние и горе. Макс беспомощно наблюдал за тем, как она рыдала. Пёс, который всё это время был вместе с ними, принюхивался к стопке бумаг на тумбочке. Отогнав того, он, узнав знакомый почерк, взял их в руки — Это была наша с ним игра, — глухо произнесла Лена. Макс повернулся в её сторону. — Он предлагал мне угадать, из какого произведения взят отрывок. — От Лёши вполне можно было такое ожидать, — усмехнулся Макс, читая один из них. — Макс... — Да? — То, что я сказала тогда… что ненавижу тебя… Это неправда… Я просто сначала не хотела такую новость принять, да и разве я не имела право? До сих пор не верится... Ему хотелось высказать всё то, что он желал ей, но не мог сейчас подобрать нужные слова. А потом решил, что этого не надо, Лена ощутит это завтра, проснувшись утром. Пребывая в полумраке комнаты, оставив Лену в покое, он читал записки, с мрачным удовольствием отметив, что Лёша и в таком деле оставался в своём духе. А тем временем его любимая женщина уснула. Накрытая покрывалом, она спала глубоким сном. Всем телом, всем сердцем она нырнула в этот отдых, который выведет её из глубин горя и поднесёт навстречу новому дню. Макс, успокоившись, прикрыл за собой дверь и отправился к себе домой. Пса он оставил ей, чтобы тот охранял её сон. Завтра всё будет совершенно другим.