За дверью

Лёше понадобилось немного больше часа, чтобы разузнать, где может находиться Ильницкая. Просмотрев записи видеорегистраторов за прошедшие два дня из автомобилей на стоянке, убедился, что та женщина, стоявшая напротив отделения, именно она, не без помощи Леонова раздобыл адрес.  — Макс? Ты сейчас где? — спросил он, когда со второй попытки ему удалось дозвониться до него. — Подъезжаешь к городу? Да, я узнал. Елизавета Викторовна была замужем за гражданином Вертелецким Сергеем Романовичем. Брак был зарегистрирован в Деснянском ЗАГСе в Киеве в 2005 году, там же и расторгнут в 2011. После развода она оставила его фамилию. Ты не мог бы поехать к ней и расспросить её? Хорошо, тогда я отправляю тебе адрес. Он был готов выслушать Леонова насчет поручения, но их отвлёк стук в дверь. В кабинет вошел среднего роста с оживлёнными чёрными глазами мужчина. Стёкла очков придавали ему вид мнимого умника. Как подобает ответственному сотруднику, он был одет в темно-синий костюм и рубашку со стоячим белым воротничком. Его черные ботинки эффектно блестели. Выглядел так, словно не совсем был уверен, где же он находится и что всё это значит. У Лёши сложилось впечатление, что тот будет тщательно взвешивать каждое произносимое им слово, чтобы, не дай бог, не сказать лишнего. Когда стороны обменялись соответствующими приветствиями и фразами, все расселись по креслам. Посетитель оказался травматологом из той клиники, в которой лечилась и работала Маргарита Гвинтовка.  — Что вы можете рассказать о Маргарите? Коллеги весьма хорошо отзываются насчёт её работы, но у нас есть причины полагать, что она может быть замешана в каком-нибудь преступлении. Тот на несколько секунд задумался, решая, что можно говорить, а что лучше оставить тайной.  — Обычно о мёртвых говорят или хорошо, или ничего, но… Марго… то есть Маргариту в последнее время не слишком жаловали. В коллективе ходили слухи, что она причастна к нескольким самоубийствам. Якобы она внушала некоторым пациентам, мол, стоит ли им топтать землю, по которой они ходят, и огорчать их друзей, родственников, знакомых.  — Интересно…  — Мне не хотелось бы в это верить, но теперь я вспоминаю некоторых её пациентов, с которыми случайно сталкивался, когда они покидали её кабинет. Все они покончили с собой. Причины разные: несчастная любовь, запятнанная репутация и прочее. Но их было четверо за последние два года. Интонация, с которой он говорил эти слова, натолкнула Лёшу на мысль, что этот травматолог был увлечён Маргаритой.  — Значит, у неё вполне мог появиться недоброжелатель. Скажите, за последний месяц был кто-то, кто активно интересовался ею? Например, родственник пациента, покончившего с собой?  — Нет, такого не припомню, но Маргариту, пока она была на больничном, пару раз навещал какой-то старик. Насколько могу понять, это был один из её пациентов. Кстати, три дня назад я столкнулся с ним в клинике. У него была перебинтована кисть руки. Я говорил с его врачом. Тот сказал, что у него химический ожог, полученный от попадания серной кислоты на кожу. Старик ему не внушил доверия.  — Кстати, я говорил с Павлюком, — отозвался Леонов. — Гриня стащил олеум с работы. Постороннему оттуда ничего не унести — объект под охраной, обыскивают на проходной. И ещё ему удалось узнать, что в тот вечер не он один унёс кислоту.  — Когда Гриня стащил олеум? — взволновано спросил Лёша.  — Четыре дня назад. Следующий вопрос был задан доктору.  — Вы хорошо запомнили этого старика? Можете составить его портрет?  — Да-да, — затараторил тот. — Я помогу вам, если хотите.

***

Квартира Елизаветы Вертелецкой располагалась в районе со множеством фонтанов. Макс нажал на кнопку электрического звонка. После того, как прозвучало несмелое «Кто там?» и он представился, отворилась дверь и показалась женщина. Как и говорил Лёша, она и выглядела старше лет на двенадцать. Полноватая, на голову от него ниже, с грубоватыми чертами, с лицом, на котором была написана преданность своему делу. На ней была красная рубашка с подвернутыми длинными рукавами и тёмно-серая юбка до колен. Маникюр отсутствовал, а единственным украшением была золотая цепочка на шее. Волосы, несмотря на попытки привести их в порядок, торчали в разные стороны, как им заблагорассудится. Вертелецкая секунду смотрела на него оценивающим взглядом.  — Проходите, — наконец произнесла она. — Я знала, что вы придёте. Не успел Макс отметить этот факт с иронией, как та исчезла, и ему оставалось только переступить порог. Она указала ему на кресло возле стола, а сама удалилась на кухню. Прислушавшись к грохоту, он решил дать ей время на то, чтобы успела обдумать возможные ответы, и стал оценивать обстановку комнаты. Светлая, опрятная, со вкусом обставленная. По стенам были развешаны гравюры, а книги находились в образцовом порядке. Но всё-таки он ощущал атмосферу беспорядка и хаоса, созданную хозяйкой квартиры. Вспомнив её внешний вид, Макс решил, что, возможно, она страдает каким-нибудь нервным недугом. В углу находилось фортепиано. Он решился подойти к нему, сесть и ударить по клавишам. Прозвучали несуразные звуки. Не обладая музыкальным слухом, всё же ему показалось, что ему удалось извлечь из этого инструмента что-то отдалённо похожее на джаз. Попытался несколько раз сымпровизировать музыкальную фразу, но получалось только хуже. Наконец он словно с какой-то досадой нажал на пару клавиш и захлопнул крышку.  — Не трогайте, пожалуйста, — услышал он голос Вертелецкой. На лице у неё была робкая полуулыбка. Обратилась к нему с почтением, но не заискивая, игнорируя слепую субординацию. Было в ней что-то отталкивающее при всей её заурядности. Ему вдруг взбрело в голову, что она относится к той категории людей, которые при всей своей нерешительности предпочитают без стука врываться в комнату. Они расположились за столом. Вертелецкая, на секунду посмотрев на него, вцепилась пальцами в кружевную салфетку, оказавшуюся у неё под рукой.  — Елизавета Викторовна, — заговорил к ней Макс, — раз уж вы осведомлены о моей цели визита к вам, не могли бы вы рассказать о вашем похищении, произошедшем двенадцать лет назад? Хочется послушать вашу версию.  — Я понятия не имею, почему тот преступник вздумал похитить меня. Очнулась то ли в подземелье, то ли в подвале. Голова раскалывалась… Мне тогда просто хотелось сбежать. Дверь оказалась незаперта, и я ушла, хоть и боялась, что где-то из-за угла выскочит он и пристрелит меня. Уже позднее мой двоюродный брат сказал мне, что объединяет жертв. Якобы они все совершали преступления, но их не могли поймать за руку… не хватало улик…  — Ваш двоюродный брат…  — По отцу, — быстро произнесла Вертелецкая. — Ильницкий Николай Юрьевич. Он работал тогда следователем. После моего похищения решил расследовать это дело.  — Да-да, припоминаю.  — Но у него это не получилось. Сначала был пойман какой-то маньяк, и решили, что убивал он. Но потом произошло новое убийство. Стало понятно, что тот маньяк имитатор.  — И некоторое время спустя вы уехали.  — Да, потому что я не могла там дальше жить. Дело предали огласке, и многие знакомые от меня отвернулись. Она поднялась и отправилась на кухню. Макс отметил, что женщина избегала смотреть ему в глаза. Конечно, это могла быть одна из досадных черт её характера, но чутьё ему подсказывало, что та знает гораздо больше. Ему вспомнился не замеченный в первые минуты синяк возле виска, и он испытал гнев при мысли, что кто-то мог ударить эту женщину. Хоть она и производила на него неприятные впечатления, ему стало жаль её.  — Елизавета Викторовна, — мягко произнёс он, когда та вернулась с подносом, на котором были пара чашек, фарфоровый чайник и сахарница, — что вы ещё можете рассказать? Вы же явно что-то знаете об этом деле, гораздо больше, чем я. Иначе зачем вы показывались возле отделения полиции? Рука, разливавшая чай, не дрогнула, но чайник опустился на скатерть с глухим стуком. Вертелецкая не смотрела на него. Сжав губы, она нахмурено размешивала сахар в чае.  — У меня есть основания подозревать, что все эти убийства совершил мой двоюродный брат, а похитил меня с целью запутать следствие.  — Давно его подозреваете?  — Полтора месяца назад он пришел сюда просить помощи в каком-то деле. Мы разговорились. Николай начал вспоминать о моём похищении и стал сетовать, что преступник до сих пор не наказан. Всё было бы ничего, но он что-то сказал об одном из этих убийств, и я вспомнила свой визит в родной город и разговор со своим знакомым. Он что-то говорил о моём двоюродном брате, что тот получил известие об убийстве, когда находился в каком-то клубе. Тогда я не придала этому значения, но тут поняла, что такого не могло быть, так как время было позднее и с ним невозможно было связаться. И, видимо, в тот самый момент Николай тоже это осознал. Макс не стал с этим спорить. Хоть Вертелецкая и поражала его бедностью эмоций, которые можно было бы прочесть на её лице, в эту минуту она, сбивчиво всё рассказывавшая, была для него словно открытая книга.  — Это он вас ударил? Её рука, потянувшаяся к виску, где был заметен след от удара, тут же опустилась. Но, не в силах справиться с нервным возбуждением, слегка взъерошила свои волосы.  — Ему не понравилось то, что я стояла так близко от полицейского участка. Но он быстро успокоился. Повторил свою угрозу о том, что, если не прекращу, его следующей жертвой буду я.  — Долго решались, Елизавета Викторовна, чтобы признаться в этом. За полтора месяца он как минимум убил двух человек.  — Простите... — глухо произнесла Вертелецкая. На несколько секунд она спрятала лицо в ладонях, а затем с надломом воскликнула: — Я жить хотела! Что вы от меня требуете? Я не могу быть доброй в ущерб себе… В голосе её слышалось отчаяние. Не угроза, не жалоба, только отчаяние. Макс неопределённо кивнул головой, не решившись прокомментировать последние фразы. Вертелецкая не была похожа на человека, имевшего какой-то компрометирующий материал, который можно использовать для шантажа. Ему она казалась не способной на это. Долгое время разрываясь между эгоистичным, но естественным и таким понятным, желанием жить и осознанием того, что она умалчивает о преступнике, а значит, должна рассказать об этом, ею было принято спорное решение стоять возле отделения в надежде, что кто-то обратит на неё внимание. Но только её хождения были замечены Ильницким, он дал ей об этом знать, при этом запугав её. Кто знает, что произошло бы с ней, если бы её тогда не увидел Лёша.  — Ильницкий мог где-нибудь раздобыть олеум? — сухо спросил он.  — Не знаю, — мотнула та головой. — Хотя… После того, как он забросил службу в полиции и перебрался сюда, работает на заводе, выпускающим станции очистки воды или что-то подобное этому. Он вполне мог украсть оттуда кислоту. И да… Когда он появлялся здесь в последний раз, у него кисть была перебинтована. Судя по его ругательствам, у него ожог.  — Ладно, последний вопрос, Елизавета Викторовна, и я на какое-то время оставлю вас в покое. У вас нет никаких предположений, где мог бы держать похищенных ваш двоюродный брат?  — Разве это не ваша работа строить об этом предположения? — с сомнением спросила Вертелецкая.  — Моя. Но в любом случае это не отменяет моего вопроса. Та вдруг глуповато заулыбалась. Видимо, догадываясь, как может выглядеть, спрятала своё лицо в ладонях и не отнимала их, пока не успокоилась.  — Я никогда не увлекалась тайнами плаща и кинжала, но… здесь особый случай. — Она поднялась, подошла к шкафу с книгами и вернувшись к нему с листом бумаги и ручкой, стала что-то быстро писать. — Здесь несколько адресов. Николай обычно осторожен, у него должно быть не одно место, где можно скрыть человека. Возможно, вам удастся найти его в одном из них.  — А вы более смелая, чем кажетесь на первый взгляд, Елизавета Викторовна, — произнёс Макс, изучая написанное. — Не ожидал от вас такого.  — Я от себя тоже, — холодно сказала Вертелецкая.