Обыкновенная история

Холод, пробирающий через одежду в кости, который брал грубо, что хотел и ничего не спрашивал; я чувствовал только его. Я не чувствовал усталость от дороги, длившуюся несколько дней, из-за не погоды. Я не чувствовал пустоту в себе, я чувствовал только холод. Чертов холод. Ужасный холод. В этой ненастий были я и кучер. Кучер мой был больше и сильнее чем я (любой среднестатистический мужчина будет больше меня). Он обладал на вид колючими густыми усами. И был многословен, за несколько минут начала нашей встречи я узнал о нём больше чем знали его близкие люди. Это было слишком много положенного. А он знал от меня только одно — имя. — Зачем такому господину захотелось в глухомань? — спросил он меня, объезжая сугроб. Из-за простого вопроса, мой голос сорвался, и натужена-высоко выдал: — Буду писать о жизни в деревне, — и разговор стих. Это была ложь, как вы понимаете, но это была обыденность, доведённая до автоматизма действие. Взять и соврать стало легче, раньше в детстве это казалось непозволительно, слишком низко. Но ниже теперь никуда… -Приехали, — сказал кучер, пихнув меня рукой. И не выходя из страны грёз, я слез с повозки. Огляделся, вдалеке только стоял огромный, чёрный дом из дерево. Не поняв, куда мне идти, посмотрел двумя шарами на моего попутчика. Он усмехнувшись, показал пальцами человека, который шёл на двоих пальцах. Насупившись, я пошёл, и шёл… Ковылял я долга, но всё-таки дошёл до ворот того чёрного дома. На воротах была таблица, которая показала что этот дом — единственная сельская больница в деревни. Я, постучав по воротам, и чуть покричав, ждал, когда ко мне подойдут. И наконец из сторожевого домика вышел старик с палкой. — Что рана в причинном месте не даёт спокойствие? — утвердительно проворчал он, но отпер ворота. Старик был тёплой шубе и в шапке ушанке, а лицо его вызывало легкое отвращение, но только каплю. Голос сторожевого надрывистый и хриплый сразу встретил со шпилькой сарказма. И я понял, что все моё лечение будет одним сарказмом, сказанным глубоким голосом одного человека. Что-то вспоминается учеба. Хотелось сбежать от этого вопроса, от этой больницы, от всего. Но я подавил трусость. — Рана в другом месте, — тихо ответил я, следуя за ним. — Могу предположить, что это за место… Прошу, — сказал сторожевой, открывая дверь больницы, как дворецкий. Больница встретила запахом мяты и лекарств и с прекрасной улыбкой пожилой дамы. Она была чуть ниже меня, сильной и прекрасно очаровательной. — Здравствуйте, меня зовут Минерва Макгонагалл, и я являюсь старшой медсестрой этой больницы, — сказала она сухим голосом, оценив меня снизу-вверх. Я поздоровавшись, посмотрел на неё и улыбнулся. — Ваш профессионализм как всегда на высоте, мистер Флитвик, — сказал глубокий, чертовский, знакомый голос. Обратив всё наше внимания голос, ответил только кривой полуулыбкой. Он был в кровавом хирургическом халате. Он смотрел на меня. Сзади него уже выходил фельдшер, пыхтя и посылая доктора Снейпа куда подальше. А доктор Снейп, взяв сигарету, подошёл к старшей медсестре и опустил свою голову рядом с ней. Макгонагалл закатив глаза, дала огоньку своей серебристой зажигалкой. Получив своё, доктор пошёл восвояси. А я смотрел ему вслед. — Прошу прощения, наши доктора всегда отличаются чрезвычайной эксцентричностью, — сказала она, чуть улыбнувшись. После этого она направила меня в мою «палату», которая на самом деле была одной из спален для врачей или сестёр. Комната была хорошо обустроена для человека, который считает что кровать и шкаф для одежды это всё и другое не нужно. — Ваша комната, мистер Люпин, завтра у вас будет первый сеанс в 8:30. Прошу не опаздывать, потому как вы поняли наши доктора в меру странные, но чрезвычайно эффективные, — говорила она смотря за моё плечо. И ушла. Оглядев комнату, мне стало дурно. В этот момент показалось, что я ошибся и не это было, о чем я нуждался. Я сел на край кровати, закрыл глаза. Темноту заменили до боли такие родные и далекие темные, прожирающий нутро, глаза. И я улыбнулся, вспоминая давно забытое чувства. Отступила тревога, началось истерика. Впервые за многие года после выпуска из школы мистер Люпин писал о своих чувствах. Те чувства которые заставляли бросать неловкие взгляды, опускать глаза, рассматривать Его обувь, и всегда смотреть вслед. Те чувства из-за которых он получил в нос на выпускном балу.