***
— Детям не место на войне. Это говорит светловолосый командир. Глаза адресата реплики — малышки Линдхольм — остаются по-кукольному внимательными. Она даже вежливо улыбается. Наверное, мама научила. Когда взрослые дяди что-то тебе говорят, улыбайся. Меня мама ничему подобному не учила, да и Моррисон стоял ко мне спиной; я от обилия впечатлений закатил глаза — и тут же получил подзатыльник. Можно было бы привыкнуть к тому, что шеф всегда появляется бесшумно. Но каждый раз, как в первый, право слово. Воспользовавшись тем, что я оказался поражен и стремительно умирал внутри своего жалкого тела, Гейб выдернул у меня изо рта зубочистку. Вот это уже было обидно и не нужно. Даже собаку можно надрессировать, а я уже с третьего раза усвоил: курить в пределах базы Овервотч можно Гэбриелу Рейесу, но никак не Джесси МакКри. А зубочистку было жалко. Она, между прочим, не вредила ничьему здоровью и была очень экологически безопасным предметом. Однако я только пожимаю плечами в ответ — шляпу вернули, в принципе, и за то спасибо. Пусть отбирают сигареты и зубочистки, жить я собираюсь долго, ещё успеется. — Распоряжения, начальник? — тяну, отводя взгляд. — Тренировочный полигон, программа стандартная. — скучающе сообщает мне Гэйб, — Ближайшие пару часов чтобы ни я, ни кто-то ещё тебя за его пределами не видел. О результатах отчитаешься после. Киваю, рассматривая собственную обувь, и удаляюсь. Так и хочется обернуться, посмотреть ещё раз на эту горстку персонажей, достойных комиксов, но я сильнее своих желаний.***
— Больно? Я едва не вздрогнул. Приоткрыл глаза, рассматривая стоящую передо мной фигурку. — Нет. Девочка смотрела на меня очень серьёзно. — Почему ты не пойдёшь в медпункт? Рейес меня не жалеет на тренировках, это правда. Не то, чтобы прямо мордует, конечно, но что такое успешный бандит против главы теневого подразделения интернациональной организации? Вот то-то и оно. Я отсижусь немного и буду как новенький. Вид у меня всегда малость мятый, а отёк с правой стороны челюсти рано или поздно сойдёт. — Почему твой отец продолжает брать тебя на работу? — выуживаю из кармана пачку сигарет и тоскливо рассматриваю содержимое. Да-а. Произвол шефа и моё жалкое сопротивление пережило всего ничего. Полторы сигареты — одна ещё и пополам сломалась. — Потому что я хочу многому научиться. — отвечает Бригитта не сразу, но её голос полон истинно детской решимости. Вот как. — Тебя не возьмут в Овервотч. Младшую Амари не взяли — и тебя не возьмут. Ах, Фария. Насколько у капитана Амари рука лёгкая, настолько у её дочери оказалась тяжёлой. Мне случалось встречать на своём пути женщин, не гнушающихся драки, но... Я способен оценить действительно хорошо поставленный удар, даже если сам от него пострадал. Заслуженно притом! Что одному — дельная шутка, другому — повод для затрещины. Рыжая принцесса, стоящая напротив меня, недоумённо поджимает губы. Наклоняет голову, разглядывая без враждебности, но как-то… Я тоже не знаю, зачем я вообще об этом сказал. На самом деле, Фария очень тяжело переживала отказ. И эта девчонка, едва достающая макушкой до моего бедра — она тоже, может, спит и видит, как станет героем с постеров. Таким же, как лучший друг её отца, здоровенный крестоносец. «Детям не место на войне». Я плевать хотел на слова Моррисона. Так какого ж?.. — И не пойду. — тихо произносит моя маленькая собеседница. — Что? — я отвлекаюсь от медленного перебора своих мотивов, — Ты что-то сказала? — Я и не пойду в Овервотч. — гораздо громче поясняет Линдхольм, — Райнхард говорит, что без подписи здесь и бабушку через дорогу не переведут. О-хо-хо. Седина в бороду, а даром времени дядя не теряет. Интересно, в курсе ли Торбьорн, какие полезные идеи закладываются в голову его дочери? Только вот меня это не касается. Так что я вымученно улыбаюсь юной собеседнице. — Твоё право. И закрываю глаза. Всё, мелочь, аудиенция окончена. Я только и могу, что отказать в разговоре маленькой девочке — других свобод у меня в пределах базы нет и быть не может.***
— Утречка. Сумрачный собеседник отворачивается. Между прочим, я рискую жизнью и, что гораздо хуже, своей шляпой, чтобы оказаться здесь. Анджела-то не в курсе моего присутствия — к её новому пациенту ж очередь из посетителей такая, что пускают раз в неделю на пяток минут. А мне, может, интересно. Я до того единолично занимал нишу жертвы миротворческой организации, а тут кто—то иной метит на этот же трон. — Да ну брось, Гэндзи. — я прохожусь по комнате, всё ещё сохраняя почтительное расстояние между мной и молчаливым японцем, — Спор спором, но работать-то нам всё равно вместе. Вместо ответа Шимада скомкал очередной лист бумаги и бросил в мусорное ведёрко, тут же зашумевшее механизмом утилизации. Я почесал висок, впервые, наверное, обратив внимание на стол перед мужчиной. — Что это? Мой миролюбивейший интерес нисколько не впечатлил Гэндзи, поскольку строптивый птенчик только мотнул головой и процедил: — Бумага. Не знаю, как бы я сообразил без пояснения. Но всё равно киваю, киваю даже несколько раз, демонстрируя внимание и понимание. — А из бумаги ты делаешь?.. На меня уставились пронзительно-красные глаза. Я всё хочу спросить у Циглер, нахуя они ему такие фары сделали. — Оригами. — тяжело, так, будто каждый слог приходится отвоёвывать, наконец отвечает этот азиатский злодей. Вот оно что! «Оригами»! Было на поверхности! — А что это? — я улыбаюсь совершенно искренней и предельно идиотской улыбкой. Вижу, как подрагивают обе кисти мечника, пока он их расслабляет, распрямляя пальцы. На мгновение Гэндзи прикрывает глаза. Потом делает вдох. И выдох. И снова вдох, прежде чем снова взглянуть на меня. — Возьми себе стул. — коротко приказывает он. Я пожимаю плечами совершенно рефлекторно и узурпирую сидячее место напротив Шимады. Наверняка место было забронировано за отошедшей куда-то Анджелой, но поздно. Доктор Циглер — не то, что большинство местных, она добрая, она простит. Во всяком случае, я получу только словесный выговор. — От тебя требуется складывать бумагу. Повторяй действия за мной — если не будешь отвлекаться, получится птица. Понял? Он добавил ещё какое-то слово, но оно было вопиюще не английским. Ругается, наверное. Ничего, я не слишком обидчивый, зато очень отходчивый. — Да куда уж яснее. — великодушно не акцентирую внимание на том, что мятые листы вокруг наблюдаются, а вот цельных птиц как-то нет, — Ты только сильно не спеши, чтобы я успевал, хорошо? У Гэндзи скулы побелели, но он только кивнул в ответ. Надо отдать ему должное — мужчина не паясничал и не начал в ответ на моё подтрунивание складывать бумагу нарочито заторможенно. В нормальном темпе начал, короче. Вряд ли мысли Шимады сейчас занимает кто-либо и что-либо кроме него самого, но вот я сам не могу избавиться от мысли: у нас чертовски много общего. Ну, то есть, я-то, конечно, не инвалидом сюда загремел, и моё приживание здесь не скрашивала милейшая доктор, бегающая за чаем по первой же просьбе. Я прибыл в распоряжение Блэквотча комплектным, это правда. Другое дело, что и меня оставили без всей моей прошлой жизни — и малейших шансов к ней вернуться. Как и Гэндзи сейчас, я вынужден был стать обитателем этих стен и мириться с тем, что никакого влияния ни на что больше не имею. Там, где я киваю и отшучиваюсь — будущий напарник отмалчивается и отстраняется. Не знаю, чей способ более действенный, но, наверное, было бы здорово, если бы хоть кто-то в этом чертовом комплексе общался со мной как со сколько-то равным. — ...что, ещё медленнее нужно? Фраза, произнесённая строгим голосом и с лёгким акцентом, вернула меня к реальности. Я виновато усмехаюсь. — Я просто у папы тупенький. — и за несколько заходов добиваюсь таки того же результата, на котором остановился Гэндзи. Японец тоскливо вздыхает и качает головой: — Грубо работаешь. Я, дружище, по-другому и не умею.***
— СТОЯТЬ. Только шеф умеет орать спокойным голосом. Я не знаю, как он это делает. Непостижимо. Я замираю. Кровь заливает глаза, дыхание сбито в ноль. Думаю только о лезвии, которое, даже коснувшись моего лица почти неощутимо, оставило кровоточащий след. И скребнуло по кости ключицы (больно больно больно). О том, как пуля сорвала кусок грудной пластины с брони Гэндзи; я виноват, взял слишком близко к центральному блоку. Я не планировал. Я не хотел. Странно, но за жуткой болью и шумящим в ушах током крови я слышу, как прерывисто дышит мечник, застывший почти вплотную ко мне. Его глаза блестят в свете полигона. Вид у Шимады совершенно безумный. У меня, наверное, тоже. То ещё зрелище мы собой представляем. И больно вдобавок. Гэбриел спускается по лестнице; каждый его шаг кажется громким, слишком громким. — Детский сад. — он произносит это и усмехается, — А ну марш в медчасть, позорища. Как вижу, победителей не вышло. Стоящий передо мной мужчина хмурится, начав поворачиваться к говорившему, но замирает и вздрагивает, зажмурившись; его броня в районе груди вдруг с тихим хлопком выдала сноп искр. Плеснуло из щелей между пластинами алой жидкостью, одновременно похожей и не похожей на кровь. — Я помогу дойти. — быстро проговариваю, собираясь закинуть руку Гэндзи на своё плечо. Тот молча отодвигается, всё ещё морщась от каждого движения, и делает шаг назад. — Придурки. — почти восхищённо произносит Рейес, оглядывая нас, — Я сказал, чтобы двигали бегом к медикам. О наказании поговорим после. После того, как нас поднимут на смех перед всей базой: я уверен, эта история станет любимой байкой общественности. Очередной дар шефа — пересказывать события так, чтобы что угодно звучало забавно. Если, конечно, он того хочет. Гэндзи молча убирает меч и, покачиваясь и как-то очень неприятно, с присвистом, кашляя, направляется к лестнице. Я и моё плечо, которое болит так пиздец сильно, что кажется отдельным придатком, тоже волочимся в сторону подъёма. Взгляд Рейеса прямо-таки прожигает меня насквозь.***
С последней вылазки уже прошло дня два, а пострадавшая спина всё ещё чувствовала себя так, будто бы на раны и кожу вокруг них плеснули лавой. Я могу ошибаться, но вроде бы лечение должно оказывать какой-то иной эффект. Ну, во всяком случае, не должно ли оно быть менее болезненным, чем само повреждение? Я ничего не понимаю в медицине. Но, судя по гораздо более сложному, нежели обычно, лицу (из-за маски вернее будет сказать «половине лица») Гэндзи — Анджела тоже помягче лечит. Вряд ли кто-то из нас решится вслух подвергнуть сомнению компетенцию О'Доран или, того хуже, в лицо сравнить её с доктором Циглер, но иногда я жалею, что неофициальным доктором Блэквотча не стал кто-нибудь погуманнее. Наверное, всех милых и добрых уже разобрали лечить героев в ярких плащах. А нас после каждого выезда будет зашивать эта… одарённая женщина. В этом есть своя мудрость — для движения прогресса нужны жертвы. — Ладно. Хорошего понемножку. Кто-то должен был первым остановиться. Я не могу больше разбираться в хитросплетениях сериалов, которые тут по ящику гоняют. — Ты потом опять будешь всё это переспрашивать. — меланхолично замечает киборг, кивнув в сторону экрана, где очередной Джон Доу совершенно гренадерского вида искал своё прошлое. — Ничего! Твоя замечательная память — моя последняя надежда. Я подмигиваю японцу, и он страдальчески закатывает глаза. Ладно, зато мы миновали стадию откровенной враждебности. С тех пор, как Шимада свыкся с мыслью о выздоровлении и избавился от комплексов, наше общение здорово наладилось! В дверях я почти столкнулся с Бригиттой. Похоже, Торбьорн снова слишком занят, чтобы уследить за перемещениями детища. Или очень полагается на безопасность базы. — Привет, егоза. — я свечусь радушностью, как будто бы девочка заглянула не в комнату отдыха, а ко мне в гости лично. — Я пришла сделать тебе предложение. — со свойственными ей решимостью и сосредоточением произносит маленькая Линдхольм. Так и тянет пошутить, но дурной тон, ниже моего достоинства, так сказать. Ох-х-х, вот же я юморист. — Да ну? — я присаживаюсь на корточки, нимало не озадаченный тем, как варварски мы заняли проход. — Давай сюда свою сделку! — Стань моим оруженосцем! — громко декларирует Бригитта. Я понимаю, то выгляжу как идиот, но ничего не могу сказать. Оруженосцем? Я что, попал в мультфильм? — Что? — только и произношу я. — Тогда никто не сможет называть тебя бездельником. — доверительно сообщает мне ребёнок. Так вот откуда ноги растут! Ну-ну, старшее поколение, вы выбрали не лучшую аудиторию для обсуждения моей персоны. Принцесса-рыцарь на моей стороне. — Что ж. Я ёрзаю, пересаживаясь, и опускаюсь перед девочкой на одно колено. Не так уж, наверное, это и неожиданно. Некоторое время назад деваха всерьёз взялась за мечту добиться папиных высот на поприще механики, и стала искать объект, на который будет делать броню. Лысый египетский кот Аны не даром живёт свою кошачью жизнь так долго; прятаться от заинтересованной малолетки он научился очень быстро и очень хорошо. Так её жертвой стал я. Я — и моя левая рука. Каркасы из проволоки были ещё цветочками! Первые тестовые образцы едва не оставили меня без конечности вообще (и я был рад, что Бригитта не выбрала мою правую руку для практики). В общем, я заслуживаю повышения, так сказать. — Если ты будешь столь великодушна? За моей спиной раздался сдержанный японский смешок. Ну и пусть. У меня тут важные жизненные события. Всё равно никто больше этого не видит. Всё равно цветочная девчонка в ярком платье (тысячи их?) этого не запомнит.***
Я не плакал, когда мою жизнь с мощного пинка армейского сапога отправили под откос. Когда с семьёй Лакруа случилось… то, что случилось — было, конечно, несколько жаль. Когда Ан… Амари не вернулась — живот ещё неделю без времени на передышки сжимала ледяная рука, и я не мог смотреть в глаза Фарии, хоть я и последний, с кем она стала бы об этом говорить. Хоть я и не был никак виноват. Но как будто бы был. Как будто был я виноват и в том, что однажды на базе не досчитались Гэндзи. Я подпихивал притихшую Анджелу локтём, рассказывал те из историй, которые обычно берегу на чёрный день. Было тошно и пусто, и остроты О'Доран больше не достигали цели. А вот сейчас… — Проваливай, щенок, пока ещё можно. Я и впрямь, точно глупый пёс, верчусь под ногами шефа, заглядываю в глаза вопросительно. В горле поселилась отвратительная вязкость. Я не забыл Рейесу Венецию, о нет, совсем не забыл — но Гэбриел есть Гэбриел, даже облажавшийся по полной, даже перебивший ребят, он в каком-то больном смысле заменил мне отца. Если можно так сказать. Если бы я только знал, чем закончится его выходка. — Ты глупость задумал, начальник. Смотрит на меня тёмными глазами, прям сверлит. И я — я не выдерживаю этого взгляда, опускаю голову. Молчит. — Спасибо. — выдавливаю через силу, потому что если сейчас не скажу эту тупую и ненужную благодарность за всё скопом — не скажу её уже никогда. Я был уверен в этом. ...Гэбриел молчит. Обычно он подолгу не может поддерживать тишину, сдаётся и щёлкает по полям моей шляпы. Или отвешивает отеческий подзатыльник. Усмехается в усы. А сейчас молчит. И это, ну. И это всё. «Всё» в смысле «совсем всё». Я ухожу, и, как всегда, хочется оглянуться назад. Не попрощаюсь ведь ни с кем, кроме него, а с ним вышло так по-идиотски. Принцессе своей хоть голубя почтового отправил бы. Но я никогда не жил, оглядываясь. Нечего и начинать.