Волчье солнце

Время идет везде. Идет оно и в Анор Лондо — ровно вперед, не плутая и не сбиваясь с чеканного шага, словно подстраиваясь под топот гвардейских караулов. Шло, шло и прошло, захватив с собой десятидневный траур по Арториасу. Наверное, закатало в рулон, как скатывали темные похоронные стяги здешние городские служки, взвалило на плечо и унесло, оставив на память сладковатый запах ладана. И город встряхнулся, зажил дальше. Снова зазвучали на плацу лязгающие команды Орнштейна, Клинки Повелителя засновали по своим таинственным и важным делам, потянулись просители в храмы богинь-принцесс… и по утрам с крыш снова раздаются песни на всех языках, человеческих и не очень. Слышите? — Где мне нужда — там тропы, Где мне ночлег — там кущи, Где усну — бузина-калина И темней и гуще, А из какой деревни Буду я родом завтра — В сущности и неважно, И не страшно, и не напряжно… Голос кажется веселым, да только на первый взгляд — все равно что-то заставит услышавших его невольно поежиться, словно те на сквозняк попали. И правильно, холода в нем более чем достаточно; и насмешки немало. Увы, другого веселья у его хозяйки — меня, то есть — как-то не наскребывается, только такая вот иллюзия навроде облика Темного Солнца. Снаружи мягкое сияние, внутри — лед и сталь. — Не выходя из дома, Мчусь за огнем знакомым. Он впереди маячит-плачет, Я им давно влекома. И непослушными губами Я ловлю святое пламя, В руки он не дается, Меж пальцев бьется, исчезает. Я щелкаю каблуками в такт не сулящей добра каримской песне, чувствуя, как под сердцем расцветает ухмылка — та, что вот-вот изойдется злым смехом, почти рвущимся с губ: — Есть такое зелье, Что потом вся жизнь — похмелье… — выводит мой голос под оскал, что сам складывается на лице от этих слов. Веселая злость? Насмешка? Ну, что поделать — поводов для чистой радости у меня нет. Горя вот недавно было с лихвой. Плакала бы до бесцветных глаз, да уже все, не могу: отревелась, утерла соленую воду с щек рукавом и снова улыбнулась миру. Правда, совсем не как Тимелия из Анор Лондо, рыцарь на службе богов, а как Тимелия из Лесных Земель, одинокая бродяжка себе на уме. С клыками напоказ. Разучились мои губы улыбаться тепло, попробовали то самое горькое бузинное зелье под названием «потеря» — обожглись до шрамов, но вспомнили его вкус. Теперь иначе как-то и улыбаться не хочется. — А я не горюю больше, Что дом мой — не дом, а больше. Что бузина-калина прямо Из пола тянется дальше. Мне бы скорбеть, что время тает, А я по бузине плутаю За огоньком бродячим, Что во тьме бузинной маячит… Что любопытно — я и правда больше не скорблю. Отгоревалась. Оставленная гибелью Арториаса рана на душе затянулась рубцовой тканью и стала шрамом: только вот ткань эта не живая плоть, не доверчивое тепло. Вот потому я и усмехаюсь криво. Смотрю с холодным лукавством. Перестала приплясывать на островерхих крышах Анор Лондо другим на радость, травить байки подругам-Стражам в ожидании окончания приемов, расточать во все стороны мелкие чудеса. Может, дело в том чувстве собственной чуждости, посетившей меня на похоронах Арториаса, когда в пику моей живой боли я видела лишь безликое сожаление окружавших меня богов… …ай, ладно. Что случилось, то случилось — жалеть об этом смысла нет, да и не хочу я. Конечно, мое изменение не укрылось ни от кого, но в столице Лордрана о таком все предпочитают отмалчиваться и не задавать вопросов. В цивилизованных (ужасное слово!) местах такое поведение называется приличным; у нас в лесах используется чуть более емкое и едкое определение — «безразличие». Моя скорбь — мое дело. На следующий день после похорон я потерянно смотрела на этих совершенных существ вокруг меня: Клинков, Стражниц, просто знакомых из гвардии и не понимала, почему они проводят такую черту между собой и мной, оставляя в разговорах лишь прежние веселые темы без смысла да цветастые ленты свежих городских сплетен… а потом мне стало все равно. Хотите болтовню ни о чем? — пожалуйста, я останусь удобной собеседницей. А что теперь насмешничаю порой и болотные глаза колючими становятся, так это на разговор не влияет. Да и вы вряд ли заметите. Конечно, были в этом правильном обществе и настоящие существа, которым я могла не лгать своей личиной прежней беспечности — Орнштейн и Сиаран. Только вот к ним нельзя было вот так просто взять и прийти на разговор: они сами переживали свою скорбь и тревожить их раны своими я не хотела. Лакрис, девушка-клирик, тоже искренне сочувствовала моему горю, хоть и не зная Арториаса лично — но она и без того была вся в хлопотах. Все заканчивалось молчаливым сочувствием, пока она втихую врачевала мои раны после тайных вылазок-призываний в Королевский Лес. По ироничному витку судьбы именно в нем я чувствовала себя легче всего. Особенно когда выходила на бой против очередной твари, вылезшей из все еще растревоженной Бездны, бок о бок с подрастающим Сифом. Потому что там не жили те, кто считал нужным соблюдать какие-то «правила» с их положенным временем на оплакивание и прочими вычурными глупостями — там обитали живые сердца, рядом с ними я оживала сама… А в Анор Лондо бродила моя личина с глазами-колючками и улыбкой-лезвием. Ко всему прочему я почти перестала говорить с Гвиндолином. Обиделась поначалу за его холодность, чуть на обращение «миледи» обратно не вернулась с безликим «выканьем» в его сторону, но вовремя прислушалась к остаткам здравого смысла в моей голове и не стала этого делать. Он же здешний, живет по божественным обычаям и к другим не приучен — за что его вот так обижать? Ну не умеют боги огорчаться, как лесные жители, если погибший им побратимом не был… за такое не наказывают. По снятию траура мы возобновили походы в Архив, мои занятия на стрельбище, даже пару раз выбирались в Нижний Город, но легкость общения меж нами куда-то ушла, даже хвостом на прощание не вильнув. Словно смерть Арториаса вбила меж нами незримую версию Небесного Меча, расколов надвое. Впрочем, Гвиндолина это не тяготило. Или мне так казалось? Главная моя проблема была не во взаимоотношениях с отстраненным сюзереном и не в похолодевшем характере. Наибольшие хлопоты приносили отлучки в Королевский Лес — те самые, незапланированные, из-за которых приходилось латать раны, позабыв о фантомной неуязвимости. После них я была как выжатый на душистое масло золотой плод: даже жесткий мраморный пол начинал казаться похожим на чистые простыни. Хотелось улечься прямо на него, свернуться в клубок и отоспаться всласть. Как я в таком виде ухитрилась ни разу ни одной змейке Гвиндолина шею не оттоптать, для меня до сих пор загадка — впрочем, на часы службы при лунном боге мне везло, перед нею меня почти не утягивало на драку в лесные кущи. Чаще всего призыв Кошачьего Кольца настигал меня в предрассветных сумерках или под закатным багрянцем; может быть, именно в это время сочащаяся из разрытого ущелья Бездна волнуется более всего, рождая в своем нутре чудовищ. Вечерние схватки не слишком мешали моей жизни, разве что по друзьям из предместий перестала из-за них шляться. А вот предутренние… тут меня ждали куда более крупные проблемы. Просто потому что за два часа до рассвета меня частенько отправляли на охоты темнолунных Клинков. Вообще неудобно с ними получалось. И обидно тоже. Я ведь только-только до полноправного члена ковенанта дослужилась, доказала, что мои лесные повадки и чудеса не хуже их строгого волшебства способны хранить Лордран от скрытного зла — а тут такое. В смысле драки с Бездной. И вот стою я такая распрекрасная на обеих линиях фронта и только бегаю туда-сюда с высунутым до плеча языком, пытаясь поспеть на обе заварушки. Все более и более загнанная подобными пробежками… Покинуть Клинков я не могла; да и не думала даже этим грешить. В конце концов, именно ради присоединения к их рядам я и пришла в Анор Лондо, а про службу при Гвиндолине я не то что не думала — не знала вовсе. Но поступиться частотой совместных походов с темнолунными рыцарями мне пришлось, что, понятное дело, вызвало и недоумение у моих сдержанных напарников, и недовольство. Дескать, телохранительница при нашей досточтимой богине предпочла греть свои бока в безопасности Анор Лондо, пока мы тут с чарами-луками наперевес всякую нечистую шушеру гоняем. Ох, как мне хотелось развернуться на подобные шепотки за спиной и гаркнуть от души про свою «шушеру», во всех подробностях. Чтобы примолкли или позеленели хотя бы, как гидры в прудах по весне — совсем как я, когда столкнулась с поглощенным Бездной оленем. Его извивающиеся червями кишки с белесыми точками-глазами на оборванных концах мне неделю в кошмарах снились… хотелось — а нельзя было. От последовавшего бы вслед за таким рассказом разбирательства (непорядок, что фактически за два ковенанта сражаюсь, и плевать этим устоям на долги дружбы и лесные кровные узы) у меня заранее вяли уши. «Ну их в Великую Топь» — думала я, в очередной раз слыша пересуды и ловя осуждающие взгляды напарниц. — «Продержусь месяц-другой, а дальше все наладится». Основания для подобных обнадеживающих мыслей у меня имелись: я знала, что стремительно растущий Сиф скоро заматереет и сможет выполнять свой долг в одиночку, без оглядки на меня и Альвину. Дело оставалось за малым — до этих распрекрасных времен дожить, а дальше все опять вернется на круги своя. Ну… наверное, все бы так и закончилось, если бы ничего не произошло. Если бы… Легкие горят, с хрипом гонят воздух из глотки. Левая рука ноет от усталости, но клинок держит цепко и с нужной силой, как и в начале боя. Саднит бок, на спине ожог в полспины, про правую руку мне и думать не хочется. Укрепленный наруч разбит на осколки и держится уже не на разъеденных креплениях, а на моей спекшейся крови. Безнадежная ситуация, будь я одна — но это не так. Вот рядом со мной стоит на подрагивающих лапах Сиф с Небесным Мечом в пасти, вот Альвина распушила замаранную черным белоснежную шерсть вдвое больше своего обычного размера, а совсем рядом, подняв щит, замер незыблемой скалой принц-рыцарь Рендал. Стоит не взаправду, а золотым фантомом; вызвала его в спешке, осознав, что с нынешней тварью мы своими силами можем и не совладать. С поглощенным Бездной драконьим жаром и горькой присносущей кровью, будь она неладна во все ее чешуйчатые кольца! Вот не знаю, о чем Гох думал, когда подстрелил Каламита так близко от раскопанного обитателями поселка разлома. Хотя, быть может, он и не догадывался, что это может быть опасно — да и драконью тушу почти сразу растащили на чешую и кости охочие до редкого материала ремесленники и торговцы. Но Бездне хватает любых крох, чтобы поглотить, переварить и выплюнуть из своего нутра очередное чудовище. Драконью кровь она приняла с радостью. Получившийся монстр чуть не перебил хребет подросшему волчонку и спалил половину березовой рощи голубоватым иссушающим пламенем, прежде чем я подоспела на очередной лесной зов, настигший меня у самых ворот Анор Лондо, прямо перед лицом у капитана Джиннота, отчитывавшего меня в этот момент за недостаточную внимательность в последнем рейде. Это наверняка приведет к неприятным последствиям, но думать об этом мне некогда. Позже. В «здесь и сейчас» меня держит необходимость победить, защитить друзей, выжить и вернуться в Анор Лондо. Это важнее всего. — Ты как? — кричу я Рендалу, встряхивающему нагревшийся от огня щит. — Порядок! Пробуем еще раз! Сиф глухо рыкает в рукоять и снова взвивается на всех четырех лапах в высоком прыжке. Дрожащая конечность, отдаленно напоминающая драконью лапу, выбрасывается было за ним… «трр-рраш!» — трещит молния, ударяющая и оставляющая на тьме ощутимую проплешину. Это Рендал. Это его чудо. «И мое теперь» — с азартом думаю я, чувствуя, как талисман в правой руке начинает потрескивать от нарастающего вокруг него электричества. « …- Я не знаю, в кого из богов ты веришь! У меня не получится!.. — Так забудь о божествах Анор Лондо! Верь в наши мечи! В боевое братство!» Плоть от драконьей крови унаследовала и ее уязвимость, чем мы беззастенчиво воспользовались. Поднявшийся Сиф — будто и не вымотанный боем вовсе — оборачивается на меня и коротко рыкает, мотнув головой в сторону врага. Я с тобой, серый брат; мой закаленный драконьей чешуей клинок отзывается в унисон пению Небесного Меча. Рендал на секунду бросает на нас тревожный взгляд, в котором горит отчетливое «не надо вам туда!», но вместо пустых увещеваний призывает новую молнию, отвлекая опасного противника на себя. Пользуясь последней передышкой, я поднимаю почти бесполезную правую руку с зажатым намертво талисманом и провожу ею по широкому лезвию — «войну на плечах и плечом к плечу, как в начале времен!» — получается: мелкие молнии взметываются на режущей кромке. Так, а теперь… Сиф бросается влево; я — вправо, Солнечный Брат выступает вперед, рядом с ним немедленно впрыгивает грозно распушившаяся Альвина, угрожающе раскрывая свою неимоверную пасть. Молния бьет монстру в грудь, потом — сразу два яростных наскока от меня и от Сифа в настоящей волчьей повадке: укус и рывок назад без шанса получить удар в ответ. Исполинская тварь закручивается волчком, пытаясь понять, что за добычу преследовать сейчас, но неожиданно вязнет в твердой вроде бы лесной почве. Альвина — истинная дочь Ханлет — умеющая и чертить пути, и отсекать их. Это она подчиняет местность своей воле и обращает ее в сковывающий нашу общую добычу зыбун. Не ожидавшее подобного поворота порождение Бездны грузно падает на передние лапы, задирая беззащитное брюхо и одновременно открывая спину: из последних сил я превращаю очередную петлю-уворот в лихой подкат, выбрасывая вперед меч и вгоняя трещащее молниями лезвие в черную плоть почти до упора, одновременно с этим замечаю серую тень над головой и понимаю, что Сиф прыгает гаду на хребет. Широкий взмах Небесного Меча — длинная шея падает на траву, извиваясь и заливая ее своей едкой кровью. Все?.. — Все, — глухо рыкает Альвина. И впервые на моей памяти опускается прямо на изгаженную лесную землю, обессиленно закрывая огромные глаза. Даже Рендал, будучи всего лишь фантомом, и тот выглядит измотанным боем; про то, на что похожа я в этот момент, мне даже думать не хочется. До появления принца-рыцаря именно мне пришлось выполнять роль принимающего удар, не имея даже щита на прикрытие… Наиболее живым из всех нас выглядит Сиф: с мечом в зубах и не успевший толком отойти от боевого угара, подросший волк люто озирается по сторонам — где? кто? кого еще рвать? — Надо эту пакость убрать, — хриплю я, не сводя взгляд с истекающей тьмой туши. Пытаюсь сделать шаг к ней даже, но от боли кривлюсь и чуть не падаю: ради удержания равновесия приходится воткнуть меч в землю и опереться на него. — Если она еще во что-то превратится в ближайшее время, придется уже Гоха звать. Вчетвером мы ее еще раз не закопаем. — Позовем с поселка магов, они ее живо дезинтегрируют, — кивает кошка, после чего находит в себе силы повернуть голову к золотистому фантому и благодарно взмахнуть хвостом. Рендал лишь кивает в ответ и мгновение спустя его силуэт расточается; время призыва подошло к концу. Мое тоже вот-вот закончится, с минуты на минуту… Волк выпускает из пасти меч и подходит ко мне с тихим поскуливанием. Опускает морду, принюхивается к истерзанной руке. — Ничего, в Анор Лондо меня подлатают, — кривлюсь, тяжело дыша и пытаясь не обращать внимания на поднимающуюся в теле боль. — Правда, может быть, выгонят взашей после сегодняшнего исчезновения у нашего капитана под носом. — Ничего, вернешься к нам, — рассудительно отвечает Альвина. — Мы тебя и на ноги поставим, и муть на душе разгоним. Это туманное обещание звучит так хорошо, что я приободряюсь, несмотря на боль и предвкушение ожидающей меня головомойки от ковенантского начальства или вовсе от Гвиндолина. Отлучки свои утаить у меня не получилось, увы — но, может, это и к лучшему. И правда вывернусь из ставшей безразличной жизни при богах, вернусь под родную лесную крону… дело оставалось за малым — выжить после схватки. Но это я намеревалась сделать совершенно твердо. Не знаю, каким чудом мне удалось добраться до Покоев Целительства. В голове держалась только одна мысль — «ни в коем случае не прикасаться к стенам»: от соприкосновения со мной мрамор мог испятнаться кровавыми разводами, что стало бы фатальной ошибкой. Скандал скандалом, а только все равно мало кто знает, что я пропадаю в Королевском Лесу, помогая Сифу. Пусть так и остается. — Пламя с тобой, Тимелия, что прои… — Лакрис почти отшатывается от ввалившегося на ее территорию израненного полумертвеца, но потом, спохватившись, подхватывает шатающуюся меня. Как нельзя вовремя: слабость в теле берет свое и в глазах ненадолго темнеет. Признаки кровопотери налицо… на глаза… ай, неважно, пусть просто будут хоть на что-то. — Ты должна была прибыть в город еще днем! Джиннот всех ваших на уши поставил после твоего исчезновения буквально перед городскими вратами! Куда тебя потом понесло, Каифа тебя побери… — Мне и без тебя есть от кого послушать лекцию о недопустимости подобного поведения! — рявкаю я, и тут же морщусь от боли — сейчас любое напряжение было равносильно пытке. — Прости. Я понимаю, что неправа, но у меня не было выбора поступить иначе. Могу в качестве искупления усесться на пол и тихо истечь кровью, никому не мешая. — Еще чего! А кому потом придется приводить лазарет в порядок, мне? Ты-то еще и помереть можешь ухитриться, с тебя тогда никакого спроса… С помощью клирика мне удается добраться до лежанки и даже кое-как разуться, отстегнуть плащ с ножнами. Но при одном взгляде на наруч правой руки, металл которых буквально впечатался в мою плоть, стало ясно, что этот рубеж придется брать с боем. — Может быть, дать тебе кагора? — предлагает Лакрис, вытирая губкой с моего лба испарину. Хмыкаю: — Мне казалось, лекари Анор Лондо не советуют глушить боль алкоголем. — Просто я не могу даже представить альтернативу. Обезболивающие травы подействуют не скоро, а чудес, способных справиться с этой раной без извлечения посторонних предметов, нет в моем арсенале. Можно попробовать… — Тимелия! Я замираю. Мой разум, затуманенный усталостью и болью, просыпается, пронзенный неизбывным чувством обреченности. Потому что голос Гвиндолина, окликнувшего меня по имени, полон такого количества тихой ярости, что удивительно, отчего я еще жива и дышу. Вон даже Лакрис это почувствовала, встала между мной и божеством. Для нее хоть сам Гвин приди, но нуждающегося в помощи она не оставит. — Госпожа… — клирик было осекается, но сразу же берет себя в руки. — Вам придется подождать со своим неудовольствием. Ваш телохранитель сильно ранен… Вряд ли Гвиндолин ее расслышал. Просто замер у входной арки, повернувшись ко мне, с трудом удерживающей вертикальное положение на своем седалище — видимо, сам увидел, в каком состоянии я находилась. Ну да, спекшиеся от крови волосы, располосованный нагрудник, правая рука чуть ли не в лоскуты… хороша, нечего сказать. Бог сжал тонкие губы в линию, взглянул мне в лицо. И я внутренне содрогнулась, впервые в жизни обрадовавшись, что корона Темного Солнца скрывает глаза. — Простите, госпожа. Мое поведение не имеет оправда… — не договорив, я захожусь в булькающем кашле. Голову ведет, снова, и зрение отключается, оставляя на прощание лишь ватный туман, в котором колышутся смутные образы предметов. Пока я откашливаюсь, что-то горячее и круглое тычется мне в руки. Чаша. Внутри жидкость, отдающая травяной горечью. — Выпей все, — звенит над ухом голос Лакрис. — Твое тело замерзает от кровопотери, сейчас сохранность тепла — твоя главная забота. Потом решим, что делать с доспехом… — Отойди. Из глубин тумана проступает белоснежная фигура, в которой я скорее угадываю лунного бога. Он склоняется надо мной, касается онемевших пальцев на правой руке, заставляя дернуться от боли — нынешней и обещаемой его вмешательством. Нет, не надо, я могу не выдержать!.. — Тихо, — прохладное дыхание касается уха, и меня окутывает уже знакомым запахом шелка, красок и ночной свежести. — Все хорошо, Тимелия, все хорошо. Успокойся. Я не сделаю больнее. Я могу извлечь из тебя осколки, не причинив новой боли. Просто замри и доверься мне. — Да, миледи, — привычно откликаюсь я, отчаянно пытаясь разглядеть хоть что-то. Кажется, Гвиндолин что-то говорит клирику про воду и чашу, но расплывающееся сознание не может поймать сказанное за хвост смысла. Вечное Пламя, только бы не потерять сознание. Нельзя. По правой руке словно заскользили прохладные струи. Боль, уже плотно сомкнувшая свои обжигающие зубы на моей плоти, нехотя ослабила хватку, исторгнув из моей груди тихий выдох. — Тебе больно? — голос Лакрис звучит крайне тревожно. Нахожу в себе силы покачать головой. — Нет, наоборот легче. Почему спрашиваешь? — Из твоего запястья только что извлекли обломок наручей. Из кости, — мне показалось, или ее голос дрожит? — Я не сомневаюсь в искусности госпожи Гвиндолин в вопросах магии, но… — Все в порядке, твое неверие не кажется мне оскорбительным, — привычные интонации шипящего голоса бога будто делятся своим спокойствием. К сожалению, я достаточно хорошо изучила своего повелителя, чтобы чувствовать, что это спокойствие напускное. — К тому же умение придавать предмету частичную бестелесность — не самая распространенная среди магов практика. И уж вряд ли кто-то из ее создателей думал, что ее получится использовать в подобных целях. Лязг металла, встретившегося с полом, звучит как бессловесное согласие. Я закусываю губу и закрываю бесполезные сейчас глаза, сосредотачиваясь на ощущении прохлады и щекотки змеиных ног бога, обвивающихся вокруг моих босых ног. Странные у него привычки: никакого телесного контакта рук или еще чего-то, если в этом нет необходимости, а вот конечности ведут себя, как хотят. Может, он их не контролирует? А что, было бы забавно — например, на каком-нибудь стратегическом совещании или при беседе со своими божественными родичами… Представление о том, как мордочки змей Гвиндолина исподволь щекочут смешливую Гвиневер, помогло мне дожить до конца врачебной экзекуции. После очередного позвякивания Темное Солнце чеканит «все», и на смену отгоняющей боль прохладе приходит ласковое тепло целительных чудес. — Может, лучше сначала разобраться с ранами на спине и в боку? — предлагаю я. Судя по шелесту одежд, Лакрис качает головой. — Если я отвлекусь на них, ты можешь потерять руку. Они точно подождут. Лучше замри и не дергайся, а то мне все перепевать придется. Остается только заткнуться и сидеть молча до конца основной части исцеления, хоть искушение затянуть процесс чуть не подбивает меня на новую порцию глупых вопросов к своему лекарю. Потому что я прекрасно понимаю, что от тяжелого разговора с сыном Гвина меня спасает только присутствие клирика, и от этого осознания мне меньше всего на свете хочется, чтобы Лакрис заканчивала свою работу. Но, увы, количество ран на моем теле было хоть и велико, но не бесконечно; даже потемнение в глазах в итоге проходит. Сама девушка, кажется, была рада улизнуть от нас двоих — к моменту ее ухода напряжение в Покоях было сродни предгрозовому затишью. Когда шаги клирика стихают в гулкой тьме ночного Анор Лондо, Гвиндолин не спешит начинать разговор. В итоге тишину разрываю я, не в силах больше выносить ее тревожный звон. — Как ты узнал, что я вернулась? Бог неопределенно поводит плечами в мягком жесте, способным означать все и сразу — от раздражения до извинения. — Оставил сигнальные чары здесь. Джиннот доложил о том, что до исчезновения ты получила легкую рану, и я сделал вывод, что с наибольшей вероятностью по возвращению ты появишься в Покоях Целительства. Следует признать, что я не ожидал, что… — он замолкает. Сцепляет тонкие пальцы в замок — если бы я говорила не с божеством, то могла бы решить, что мой собеседник пытается справиться с эмоциями. — Как это случилось? Пропала ты с менее серьезными ранами. Вздохнув, я стягиваю еще не слишком послушными пальцами правую перчатку и, немного повозившись, кладу на ткань лежанки кольцо с тонким ободком, украшенное похожим на крупную жемчужину камнем. Гвиндолин поднимает украшение, осматривает его и адресует мне безмолвный вопрос. — Помнишь, когда… — я сглатываю невольно набежавший комок в горле. — Когда погиб Арториас, я ненадолго вернулась в Королевский Лес? Темное Солнце кивает. — Помню. Ты едва успела на прощание с ним… — Я попрощалась. Там, в Лесу, на наших похоронах. После них Сиф, Альвина и я поклялись, что продолжим его дело и сохраним легенду о его победе над Бездной. А так же защитим его последнее пристанище от охочих до артефактов мародеров. — Насколько я знаю, Великий Волк взял на себя обязанность охранять могилу Путника Бездны. — Именно. Но он еще очень молод, и ему нужна подмога. Поэтому Альвина дала мне свое Кошачье Кольцо, чтобы я всегда могла прийти к ним на помощь, невзирая на расстояние — что я и делаю. — Ты хочешь сказать, что все это время не только выполняла обязанности моего телохранителя и Клинка, но и сражалась в Королевском Лесу? — пальцы Гвиндолина сжимаются до побледневших костяшек, и он чуть опускает голову, словно пересматривая память о моих поступках с момента смерти Арториаса. Мои периодические исчезновения, опоздания, нежелание говорить о своих делах, даже нарастающая замкнутость — все это начинает собираться для него в цельную картину, как гигантская мозаика. — Ты ведь понимаешь, что поступила безответственно по отношению к себе? Сколько бы ты продержалась еще в подобном режиме? Неделю? Месяц? Раз уж тебя вот так отделал простой мародер… — Меня призывали лишь на схватки с Бездной, — процедила я, чувствуя, как к усталости начинает примешиваться ярость. — Последняя тварь была и вовсе из пропитанных тьмой останков Каламита. Если бы я не вмешалась, она могла убить Сифа, разрушить начинающий отстраиваться Олачиль и еще Пламя знает каких бед наделать. Но вы правы, господин, подобное пренебрежение к своей жизни и жизням соратников недопустимо для рыцаря Лордрана. Поэтому я хочу попросить вас приказать мне оставить столицу. Темное Солнце несколько секунд молча смотрит на меня, не проявляя никаких эмоций; даже змеи — и те замирают. Я жду ответа, перекатывая кольцо Альвины в пальцах. В голове пусто, словно в разрытой могиле, в которую забыли опустить мертвеца — только сейчас, упомянув про изгнание, я во всей полноте ощутила, насколько сильно смерть Арториаса отдалила меня от окружающих. От товарищей-Клинков, от подруг из Стражей Принцессы, от Лакрис. И от Гвиндолина. Так что пора прекращать заниматься самообманом и оборвать попытки стать здесь своей — в Анор Лондо уж точно обойдутся и без моего присутствия. Здесь я никому не… — Я не могу удерживать тебя здесь против твоей воли. И не буду. Но… я не хочу, чтобы ты уходила. Это даже не шепот. Это мягкое безмолвие, сдобренное отчаянной просьбой — из тех, что сами собой вырываются из глубин сердца, сколько ни силься запереть их внутри. Рука бога опускается на мою ладонь, пальцы, привычные к тетиве лука и сотворению заклятий, переплетаются с моими. Прикоснулся. Вечно сдержанный и соблюдающий дистанцию даже во время дружеских прогулок Гвиндолин прикоснулся ко мне. Это сбивает с толку настолько, что я не сразу понимаю смысл сказанного — а потом, когда он добирается до моего разума, с непониманием уставляюсь на сына Гвина. — Но зачем… — Я не знаю, как объяснить тебе, — он лишь крепче сжимает руку в ответ, наклоняясь ближе, словно пытаясь поймать мой взгляд, несмотря на скрывающую его глаза корону. — Просто хочу, чтобы ты была со мной. Рядом. Хочу твою улыбку. Запах. Голос. Хочу сделать сильнее, научить, помочь… хочу защитить. Пожалуйста, Тимелия, не покидай Анор Лондо. Понимаю, за его пределами тебя тоже ждет долг и он, быть может, важнее твоего служения здесь. Я вижу, что тебе все тяжелее оставаться в городе — но… Я уже потерял одного близкого мне друга, отпустив его в Лес. Не могу потерять еще и тебя. Я потерянно смотрю на его утонченное лицо. Смаргиваю, рассеянным жестом тру глаза — усталость наваливается все сильнее и сильнее, занимая место отступившей боли — и снова смотрю, пока в груди бьет медленно нарастающим набатом понимание собственной ошибки. Замкнувшись в своем горе, я попросту проглядела, что для Гвиндолина Арториас все же не был просто великим героем. Старший товарищ, охранявший и обучавший его — так же, как и меня века спустя… И он тоже скорбел, так же молча, как я. Может быть, ходил по своим покоям часами или заламывал во время чтения пергаментные страницы книг, пытаясь загнать эмоции под непроницаемость божественной маски. Боги, да я же видела, как он ломал кисти в изящных пальцах и оставлял картины незаконченными, словно не имея на то сил! — но не догадалась о причине подобного поведения. Ничего я не поняла. Вместо того, чтобы почуять его тоску и разделить общее горе, чтобы помочь друг другу пережить печаль, даже просто поговорить, воскрешая общего друга в памяти, замкнулась и осталась со своим разбитым потерей сердцем наедине, даже не попытавшись собрать его назад. Осталась одна. И его оставила, да еще и о побеге из города раздумывать начала; поджала хвост из-за трудностей, словно трусливая псина. Дура лесная, что еще сказать. Но больше я этой ошибки не повторю. Больше не… — Что это? — Темное Солнце непонимающе поднимает свою руку, по бледной коже которой ползет прозрачная капля. — Ты плачешь? Тебе больно? Я пропустил осколок в твоей руке? Молча мотаю головой — если я подам голос, то могу и разреветься ненароком, прощай тогда моя выдержка — а потом, поддавшись иррациональному порыву, утыкаюсь заляпанным грязью и кровью лбом в плечо Гвиндолина, не думая о сохранности его драгоценных одежд. «Я с тобой» — вот что у нас значит этот звериный жест: простой, но понятный без слов даже чужаку. Знаю, для рыцаря подобное поведение недопустимо. Наверное, так же, как недопустимо для бога прятать в объятиях своего вассала.