Кризис среднего возраста

В Осаке людно, и Тацуми, отвыкшего от суеты и шума, бесит все вокруг. Ему ужасно не хватает тишины и опустошенности "Полосы отчуждения", но далее оставаться в Фукусиме было попросту опасно. Поиски работы, к вящему удовольствию Моринаги окончились очень быстро и были по сути выбором лучшего из лучшего. Тецухиро просто распирало от гордости, а вот Тацуми было совершенно наплевать. Что ни говори, а он никогда не сомневался ни в своей квалификации, ни в своих возможностях. На самом деле... а на самом деле он выбрал бы город подальше и покамерней, но вовремя осознал насколько Тецухиро соскучился по ритму большого города, по шуму и движению, в которых чувствовал себя как рыба в воде. Соичи не рискнул спорить - и так по уши виноват. Так не стоит заставлять Моринагу хоронить себя в глуши, тем более Тецу прав - в деревне не будет тех возможностей для работы и лечения, что в большом городе. Прогнозы врачей были оптимистичными, и здоровье Тацуми быстро шло на поправку. Все было достаточно радужно, вот только внутри него поселился страх. Страх разбить только что склеенные отношения. Воссозданные, хрупкие, словно тонкий хрусталь. Соичи знал, что виновен, и виновен по всем пунктам, и то, что Тецухиро простил и принял его обратно, было настоящим чудом. Но иногда... иногда на свирепого Тирана нападала беспросветная тоска. Тоска по прежней безмятежности и легкости в отношениях. В былом не было гнетущего чувства вины, страха снова разочаровать, страха причинить боль, страха... страха снова предать самого себя. А еще, чувства запертые в "Полосе отчуждения", были стылыми и бесформенными, серыми и нереальными, словно морок. С ними, стертыми почти до основания, было пусто, но удивительно комфортно. Жизнь пролетала мимо, но этого совершенно не ощущалось. И порой Соичи ужасно хотелось вернуться и окунуться в то состояние анабиоза, несущего покой. Новая жизнь была слишком... яркой, слишком полной, слишком шумной и насыщенной. Слишком бОльной. Но время не знает слагательного наклонения, и он учился снова общаться с людьми, снова чувствовать, и не только противиться отвращению, но и принимать себя. Учился, потому что понимал: он волнует Моринагу. Его открытое лицо так часто выражало печаль, что Тацуми чувствовал себя последним подонком. И он старался, старался изо всех сил, веря, что однажды старание станет обыденным и несложным, а потом и вовсе перестанет замечаться. А еще потому что знал - Тецухиро, единственное, что ему, действительно, необходимо, и он просто обязан сделать его счастливым. **************************** POV Моринаги. Осака... новая, чистая, словно живая вода для нас. В ней нет боли и грязи, оставленных в Нагоя, нет и той страшной отчужденности и чувства нереальности, как в Фукусиме. Честно говоря, я всеми силами рвался оттуда и жаждал увезти Соичи. Дело не только в радиации. Все время, пока Тацуми отрабатывал последние недели перед увольнением, я смертельно боялся. Нет, не его, как возможно думают некоторые. И не того, что он может передумать. Я боялся за себя и боялся за него. Конечно, многим это покажется странным, но я видел, как он терзает себя. И да, я конечно помню и знаю, что он очень виноват передо мной. Но... я-то хотел вернуть своего Соичи, яростного, неистового, может, в чем-то немножко наивного и деспотичного, но живого и яркого, словно пламя. То, что я видел, внушало мне ужас. Замершая жизнь, и даже не она, а какое-то блеклое существование, полное сожалений, чувства вины и... отчаяния? Хотел ли я этого? Возможно тогда, когда чуть не умер от предательства, - да, но не теперь. Желание угодить мне во всем, лишь бы я не ушел? Не знаю... меня все это лишь удручало. Ведь я тоже тосковал по тому, что было раньше. А еще... иногда я замечал, что начинаю получать какое-то извращенное удовольствие от того, что Тацуми мучается виной.Что я сам, расковыривая свои, словно вырезанные скальпелем на сердце, воспоминания об его измене, заставляя выслушивать его о моей боли и моем прошлом отчаянии, испытываю острое наслаждение видя его застывшее от стыда лицо и больные, почти мертвые глаза. Что это? Садизм, мазохизм? Я не знаю. Но приходя в себя от садо-мазохистского экстаза, и слыша тишину за дверью ночной ванной, я приходил в настоящий ужас от того, что однажды... Однажды я просто не смогу остановиться, и сломаю его окончательно. На самом деле я смертельно боялся окунуться в дежа-вю с темной квартирой и полоской света из под двери уборной. Дежа-вю, наполненного гулкой, смертельной тишиной. Не знаю, что находил в "Полосе отчуждения" сам Соичи, и почему так не хотел покидать ее... Но во мне Фукусима будила что-то настолько жестокое и страшное, что самого меня повергало в суеверный ужас. Я метался между жалостью и любовью, я не хотел, и в то же мучился невыносимым желанием причинить такую же боль, как и он мне когда-то. Я очень устал сдерживать себя... Одним серым, вязким, словно патока осенним вечером я уломал Тацуми выбраться в знакомый бар. До нашего отъезда оставалось буквально пара дней, и я подумал, что вылазка куда-нибудь поможет нам в преодолении кризиса. Я видел, что Соичи не хочет никуда идти, что он устал и плохо себя чувствует, но кто-то мстительный во мне радовался, словно каждое неудобство и страдание моего визави было своего рода отмщением. Оправдание внутренним демонам я, впрочем, нашел достаточно быстро. Уверяя себя, что на людях я уж точно не стану его доставать, требуя своеобразного возмездия. В баре нам встретился Маэда, и с самого начала все стремительно покатилось под откос. Весь тот глупый и неуместный флирт, который я обрушил на него, имел одну цель - как можно больнее уязвить моего бывшего мужа. На самом-то деле я вовсе не планировал ничего подобного, но постоянное внутреннее напряжение в этом чертовом месте, и алкоголь сыграли со мной злую шутку. Конечно сам врач, ничего не понял, так как просто и не представлял, в каких именно отношениях мы находимся с Тацуми. Ему видимо льстило мое внимание и импонировало то, что я так дружелюбен и обходителен с ним. А так же и то, что по его мнению, Тацуми не находил в подобном внимании ничего предрассудительного, ведь о норове и темпераменте моего Тирана он, как и многие местные, знал не по наслышке. А Тацуми... Тацуми так ничего не сделал. Ни крикнул, ни хотя бы стукнул по барной стойке, и уж тем более, не схватил меня за шиворот, как могло бы быть прежде. Он не сделал абсолютно ничего, словно все, что происходило на его глазах, было вполне закономерным и имело право на существование. Только лицо его становилось все бледнее и бледнее, а плечи опускались все ниже. Приблизительно через час он извинился и сказал, что отправится домой, так как плохо себя чувствует, да и пить ему много нельзя. Во мне нарастала паника, я уже отчетливо понимал, что перегнул палку, но просто не мог броситься за ним в след, поскольку Маэда , распаленный моим вниманием, явно настроился на горячее продолжение вечера. Кое-как отвязавшись от него я, словно черт из табакерки, выпрыгнул из бара со всех ног припустил к Тацуми. Чего я ожидал? Как минимум крика, как максимум - скандала с рукоприкладством. Распаленный своим воображением я не только оправдывался, но и переходил в бурное наступление, припоминая воображаемому Соичи все его бывшие грехи. Если я чего-то совершенно и не ожидал, так это того, что наше обиталище, как всегда, встретит меня полнейшей тишиной и темнотой. Только из под двери ванной пробивалась уже привычная полоска тусклого света. Я робко заглянул в щель, стараясь ничем не выдать своего присутствия. Почему-то мне стало страшно, что Соичи может заметить меня и поднять глаза, в которых я уже очень давно не видел не то что дьявольского огня, но даже слабого лучика света. Он сидел на бортике ванной в расстегнутой рубашке, теребя обшлага, и безучастно смотрел перед собой. Его бледное лицо словно светилось в слабом электрическом свете, но слез на нем не было. Я уже было почти успокоился, как Тацуми вздохнул и с бесконечно усталым, каким-то обреченным движением закрыл лицо руками. Лежа в темноте спальни я думал о том, чего же я хочу. Когда я ехал сюда, я хотел всего лишь две вещи: увидеть Соичи и понять, почему он так поступил со мной. Когда нашел его в больнице - чтобы мы были вместе, и чтобы я видел любовь и счастье в его глазах лишь оттого, что я рядом. Когда слушал его откровения после попытки самоубийства, я хотел простить и защитить его, в том числе и от себя самого . Так как же так вышло, что я стал его палачом? Как получилось так, что его страдания и боль приносят мне радость?! Что изо дня в день я стараюсь ударить его как можно больнее, растоптать и унизить как можно сильнее? Как получилось, что моя боль и желание отомстить стали важнее, чем моя, чем наша любовь? И вообще, люблю ли я еще его? Или я люблю лишь воспоминание? Я честно задумался. Да... я люблю его. Любил тогда, люблю и теперь, хотя иногда мне кажется, что это совершенно разные люди. А может это я изменил его, и может это я продолжаю его менять, и мщу ему лишь за то, что тот, кого я любил прежде, оказался недостоин моей любви, а этот, нынешний, не такой яркий и блестящий? И чего я, в самом деле, хочу от Тацуми? Тем, прежним Соичи ему уже никогда не стать, его не вернуть, как не вернуть и прошлогодний снег. Так может не стоит мучить этого? Может нужно просто уехать и забыть о нем? Нет. Не могу... Я не смогу жить где-то вдалеке, зная что он тоже есть на этой планете. Он нужен мне. Я хочу видеть его лицо, и пить его вздохи. Чувствовать тепло тела и ощущать шелковистость волос. Я хочу, чтобы он так же как когда-то, таял в моих объятиях и срывая голос выкрикивал мое имя. Я хочу заглядывать в его глаза и угадывать их выражение, когда он молчит. Мне нужно все это, а значит и я должен выполнить то, что обещал себе самому - простить и отпустить прошлое. Мне нужно много работать над собой, но оно того стоит. Тихо, словно призрак Тацуми проскользнул в спальню и лег на край кровати, сжавшись в комок. Это само по себе было фантастической ловкостью, поскольку кровать была односпальной. Как давно я перестал обращать внимание на подобные вещи? Подтянувшись ближе, обнял за плечи, притягивая к себе, ощущая как напряжено, натянуто, будто струна, его тело. Что с ним? И только через несколько мгновений до меня дошло, что Тацуми сотрясается от рыданий. Когда он научился плакать так беззвучно? Сердце резко толкнулось в ребра, обожгло их болью, горячо заныло раскаянием. - Прости, - шепнул покаянно, обнял. Обнял так, чтобы он слышал, как заполошно колотится мое сердце, бессловесно прося прощения и даруя свое взамен. Он ничего не ответил, лишь прижался сильнее, и сведенное судорогой плечо немного расслабилось под моею ладонью. **************************** В Осаке много всего. Много людей, машин, домов и птиц. Все это отвлекает нас друг от друга. Точнее не так, - это отвлекает нас от зацикленности: меня - от жестокой, бессмысленной мести; его - от беспросветного раскаяния. Я вижу, как Соичи тяжело, как трудно ему идти на контакт с людьми, ведь в Фукусиме он совсем от этого отвык. Но это полезно и приносит свои плоды. Он уже не так мрачен и подавлен, и иногда на его замкнутом лице появляется слабая улыбка. Множество людей вокруг... Он нравится многим: женщинам и мужчинам, но и к тем, и к другим Тацуми безразличен. И это моя тайная гордость. Ведь со мной он совершенно иной. Когда мы вместе, я чувствую, как откликается тело Соичи в моих объятиях; как неистово бьется сердце в его груди, когда я целую его; как он выдыхает "Тецу", когда кончает. В это мгновение я готов умереть, потому что еще сильнее любить, наверное, просто невозможно. И я неимоверно рад, что смог вовремя остановиться. Смог простить, и смог получить прощение. Иногда, я все же подозреваю его и ревную, но вспоминая тело, сотрясающееся от рыданий рядом со мной, останавливаюсь. Я помню, что без него я не живу, а лишь существую, а потому и заново учусь доверять. Наша жизнь все больше становилась похожей на ту, прежнюю, что мы так глупо потеряли. Но кое-чего, очень важного, в ней все же не хватало. Я видел, что чем больше Тацуми возвращается к миру из "Полосы отчуждения", чем больше он становится тем блестящим и неистовым Тираном, которым был, тем сильнее тоскует по своей семье. Но он помнил и о том, чем все закончилось и, конечно, боялся. Я видел как он искал в себе силы для встречи с родными. Обдумывал, что мог бы им сказать. И, видимо, не находил. Но он не знал самого главного. Перед моим отъездом в Фукусиму, когда я еще только собирался, так сказать, отправиться "на разведку", я виделся со всеми Тацуми. О Соичи к тому времени не было известий уже несколько лет, и вся его семья... О, они очень переживали. Тацуми-сан постоянно корил себя за то, что в последнюю встречу поддался на провокацию сына и выгнал его. Он постоянно говорил, что если бы знал, что больше никогда его не увидит, то сдержался и не сказал бы те последние, страшные слова. Канако часто плакала и тосковала по брату, ведь из всей их дружной семьи она, наверное, лучше всех чувствовала и понимала его. В день рождения Соичи, каждый раз делая его любимые лакомства, заливалась слезами и носила их в храм вместе с Томоэ. То, что я отыскал его, окрылило всех их надеждой, но если бы я сказал, где нашел Соичиро, то скорее всего вызвал бы новую волну слез и переживаний. Да и о последующих событиях, его ранимым родным, пожалуй, не стоило знать. Тем более, что на тот момент Канако была уже глубоко беременна третьим малышом. Теперь мы в Осаке, и все те многие сложности и печали уже позади. Этот момент показался мне достаточно удачным, чтобы Тацуми смог воссоединиться с семьей. Одним ясным погожим вечером я спросил: - Не хочешь съездить в Нагоя? Может стоит уже помириться с родными? Спина, глядящего в окно Соичи, заметно напряглась. - И что я им скажу? Попрошу прощения? Или покаюсь, что я му...ак и был не прав? - Можно... хотя и не так грубо, конечно. - Вряд ли это поможет. Мне самому тошно от того, что я им наговорил тогда... и отцу, и Канако, да и Томоэ заодно досталось. Я не смогу не то, что просить прощения, а просто даже смотреть им в глаза. Сам знаешь, в покаянии я никогда силен не был. - Но у нас же получилось. - Наверное, получилось... Но только благодаря тебе. Знаешь, Моринага, не стоит всех мерять по своей мерке. Ты простил меня и принял обратно... Стоп, я все помню, - он остановил меня ладонью, не дав вмешаться, - И это говорит о том, что ты или мазохист, или святой. Но они обычные люди. Так что не стоит рассчитывать на то, что они простят и, с распростертыми объятиями, примут меня снова. - Я просто люблю тебя. Почему ты не можешь представить себе, что они, возможно, тоже любят тебя? Ведь ты им, кажется, не чужой? Если бы Канако не была на последних сроках, то я вызвонил бы их сюда. Но это было бы настоящим свинством, ты же не инвалид! В оконном отражении я видел, как его губы тронула слабая улыбка: - Отдувается за нас с Томоэ? И какой это? - Третий. - Уже.., - вздохнул он. Но все же Соичи явно не был убежден. И тогда я стал рассказывать: о новой седине в волосах Тацуми-сан; о слезах в сладких пирожках Канако; о частых звонках Томоэ, и ставшим традиционным вопросе: "Ничего нового?". О том, как Мацуда-сан вытирает пыль в бывшей комнате Соичиро, и прикасается к старым вещам и книгам так, будто хочет почувствовать призрачное тепло своего старшего племянника. Он молчал долго. Я успел испугаться, что наговорил лишнего. Потом, что напротив, сказал слишком мало, или что рассказывал не слишком убедительно, как вдруг Соичи развернулся: - Ну хорошо, я попробую. В конце концов, может ты и прав, - и глядя на мою торжествующую улыбку добавил, - Но слишком на такое не рассчитывай. ****************************** Мы стоим перед дверью уже минут двадцать. Но я не тороплю, потому что понимаю, как Тацуми нервничает. Он уже раз пятнадцать пригладил волосы и оправил рубашку, но никак не решается позвонить. Наконец не выдерживаю я и решительно нажимаю на кнопку звонка. Соичи еще успевает кинуть на меня яростный взгляд, и дверь распахивается. Все Тацуми и Мацуда-сан столпились в крошечном коридоре и выжидательно смотрят на нас. Впрочем, что это я? Все их внимание сконцентрировано на Соичи. Немая сцена длится и длится, и в ней столько напряжения, что кажется, будто сейчас полетят стекла и разлетится фонарь, висящий над входом. Как в каких-нибудь мистических фильмах. Я вижу, насколько моему возлюбленному страшно: он весь, словно задеревенел, и наверное, очень хотел бы убежать, но не может двинуться с места. В тот момент когда я собираюсь взять его за руку, чтобы поддержать, Тацуми-сан с каким-то невнятным звуком бросается к сыну и заключает его в крепкие, судорожные объятия. Несколько секунд Соичи ошарашенно стоит с опущенными руками, а потом сам вцепляется в отца, будто утопающий в спасательный круг, зарываясь лицом куда-то между шеей и плечом. Все его тело вздрагивает, и я совершенно уверен, что он плачет. Будто подтверждая мою догадку, отец одной рукой нежно гладит Соичи по спине, другой еще сильнее прижимая его к себе. Наверное, кому-нибудь со стороны эта сцена могла бы показаться немного смешной. Соичи выше отца, и невысокий Тацуми-сан рядом с ним кажется совсем маленьким, но мне не до смеха. Я полон смешанных чувств: это и радость за них, и слезы стоящие комом в горле - настолько трогательно то, что я вижу. Надежда, что теперь наша жизнь окончательно наладится, и горькое чувство ревности от того, что такого никогда не будет в моей родной семье. Впрочем, теперь Тацуми и есть моя родная семья. Это дает отмашку и застывшим младшим: Канако с всхлипами прижимается к спине брата, обнимая, а у топчущегося рядом Томоэ, на щеках видны мокрые дорожки, сбегающие из под очков. ************************** Сколько стоит ошибка? Как долго нужно за нее расплачиваться? И как разобраться, ошибка ли это? Моринага часто думал об этом. Думал, когда жил в Токио, думал, приехав за Соичи в Фукусиму. Иногда, он думает об этом и сейчас, в Осаке. А еще он думает, что кризис среднего возраста - странная вещь. Он похож на долгий, затяжной грипп. Кто-то переносит его "на ногах", почти не замечая, кто-то долго болеет и получает тяжелые осложнения, а кто-то попросту умирает и становится совершенно другим человеком. И он сам тоже может подхватить этот вирус, но ему повезло? У него уже есть прививка - ошибка Соичи. У Соичи "грипп" был тяжелым и привел к "осложнениям", но он сполна расплатился за свою ошибку и выздоровел, а вместе они смогли преодолеть и последствия. Почему? Потому, что несмотря на кризис, они все еще любят друг друга. И сейчас, пожалуй, даже еще сильнее, чем раньше. Потому что знают, каково это - потерять близкого человека. Это странное, то горячее и сладкое, то горькое и тянущее чувство помогает им исправлять ошибки и бороться с своими страхами. Помогает преодолевать трудности. Потому, что настоящая любовь может превозмочь все, как бы пафосно это не звучало. И Тецухиро уверен в этом, впрочем, так же, как и Соичи. Сердце мое - не волна В заливе Суминоэ, Что к берегу вечно спешит. Отчего же к тебе Оно так стремится?