Я твой единственный Бог

Глеб оказался на студии звукозаписи совершенно внезапно. Он был уверен, что ехать до нее не менее двух часов, и рассеянно размышлял о древнеегипетских жрецах, деформирующих себе черепа, пока садился в такси. Все, что рассказывал ему Невзоров, вообще требовало тщательного осмысления, и юноша никогда не отказывал себе в таком удовольствии. Но как только Голубин задумался о компрачикосах, уродующих детей в средние века, водитель сказал «приехали» и в ожидании денег уставился на него. Выйдя из транса, Глеб быстро кинул ему пятьсот рублей и, открыв дверь, ступил черным кроссовком на влажный асфальт. Лето в этом году в Москве выдалось особенно дождливым и угрюмым из-за бесконечных штормовых предупреждений и свинцовых синих туч, опустившихся над столицей. Скорее всего эта угнетающая атмосфера природной стихии и подбила Настю на то, чтобы предложить Фараону совместный трек в лучших традициях мрачности а-ля «HOMELESS GOD», записанного еще во времена тесной дружбы с Давидом. Когда солистка IC3PEAK написала блондину, он, откровенно говоря, совершенно не пришел в восторг. Да, неплохой дуэтик, добились чего-то, но чтобы уж прям фит? Однако по десятому кругу прокручивая в наушниках «THIS WORLD IS SICK», наблюдая вновь начавшийся за окном ливень с сияющими молниями и изнывая от желания пойти прогуляться в лес, Голубин в корень поменял свое решение. Именно такая музыка сейчас шла  на ум, и нежный голос девушки мог бесконечно помочь ему. Поэтому в директ Насте после прохладного обещания подумать пришло куда более доброжелательное сообщение о том, что Глеб совершенно не против совместной работы. Уже на почту был скинут роскошный минус от Николая, и там же состоялось обсуждение тематики трека. Прошла всего неделя, и — вуаля, блондин на студии с дуэтом. Голубин еще немного постоял на улице, зябко кутаясь в тонкую ветровку и слушая, как отъезжает автомобиль. Серая хрущевка не имела даже намека на то, что внутри записываются будущие хиты российского трэпа, но, как известно, по одежке лишь встречают. Глеб знал, что тут шикарный звук и огромный простор для творчества. В любом случае, именно так описала ему сей райский уголок девушка. В помещении было гораздо холоднее, чем на улице, и юноша пожалел, что не надел толстовку под куртку, пока поднимался по удивительно чистым ступеням на второй этаж. Студия находилась в обыкновенной двухкомнатной квартире под номером сорок и не внушала особых надежд, но блондин все равно нажал на кнопку звонка. — Приве-ет! — расплылась в улыбке симпатичная девица с длинной косой, открыв дверь. Голубой и черный глаз, казалось, разглядывали самую душу, а улыбка при всей искренности оставалась ледяной, больше напоминая звериный оскал. — Сап, — тихо отозвался Голубин, входя в крошечную прихожую и скидывая кроссовки. Несмотря на советский тип здания и чисто совковую планировку, выглядела квартира охуенно. Белые обои были практически не заметны за цветастыми плакатами с рок-звездами конца двадцатого века. Глаз на автомате выцепил из массы лиц размалеванного Мэнсона и дикого Горшка. — Привет, — Костылев был куда менее эмоциональным, чем подруга, и просто сдержанно пожал руку замерзшему юноше. Он стоял прямо в дверном проеме, а когда отошел, глазам Глеба явилась и сама студия. Абсолютно ничего из ряда вон выходящего, все как в любых хороших качественных студиях: широкая аналоговая консоль, несколько мониторов ближней зоны, предуселители… Николай сразу прошел к цифровому синтезатору в комнатку за стеклом, где стояло прочее оборудование, включая микрофоны, и стал напряженно разглядывать клавиши, будто ждал, что они сами заиграют. — Глеб, слушай, Коля хочет немного музыку поправить. Бит останется тем же самым, не волнуйся. Можешь подождать немного? — приветливо сказала Креслина. — Хочется побольше атмосферности добавить. — А до скольки студия арендована? — нахмурился Голубин, застыв перед входом в комнату. — Можем тут хоть неделю торчать, это квартира наших друзей. Иди пока в гостиную, хорошо? — масляный голос девушки убаюкивал сознание и притуплял рассудок. — Может, помогу с саундом? — попытался навязаться юноша, тоскливо думая о том, что придется лишние несколько часов пинать хуи. — Нет-нет-нет, не мешай, бит — это наше поле, — Анастасия буквально впихнула его в просторную комнату с широким низким диваном без спинки. — Но я тоже… — начал было Глеб, но дверь за ним уже захлопнулась. Он до сих пор не мог окончательно проснуться и включить режим «я-блять-сам-Фараон-ты-вообще-думаешь-с-кем-разговариваешь-дура», поэтому просто тяжело вздохнул и опустился тахту, надеясь наконец прийти в себя. Гостиная, наверное, была очень светлой в яркие солнечные летние деньки, но сейчас навевала лишь грусть. Прозрачный легкий тюль едва колыхался от ветра, яркие картины с граффити на стенах приковывали взгляд, на низком читальном столике были навалены какие-то буклеты… Голубин с нажимом провел по лицу ладонями и поставил локти на колени; кажется, он заболевал. В горле немного першило, и вообще чувствовал он себя неважно. Юноша откинулся назад и лег на диван, поворачивая голову направо; дверь, ведущая на балкон, практически незаметная за воздушными занавесками, была немного приоткрыта. «Надо бы закрыть, чтобы сквозняка не было,» — пронеслось в голове у блондина, но он остался на тахте. Внезапно накатила такая усталость, что, казалось, подними руку — и замертво свалишься от переутомления. Глеб прикрыл глаза. В голове теснились картины ваз странной формы, в которые сажали детей в средневековье, чтобы они выросли определенной формы, черепа древних людей, странные криповые иконы с обезьянами, кажущиеся дикими рассказы Александра Глебовича о том, на что способны люди ради религии и ради себя… Позавчера Голубин явно пересидел со Шнуром у бывшего телеведущего. Кажется, начиналась мигрень. Глеб чуть ли не со стоном закрыл лицо руками. Слечь с температурой сейчас еще не хватало. А свой парт на трек как записывать? Нет, блондин конечно умел терпеть и не показывать свои слабости, но прекрасно знал, что музыка, написанная в таком состоянии ему не понравится. Другим, может, и зайдет — какое только дерьмо сейчас не хавают — но ему не понравится. А Голубин принципиальный — выпускает только то, что заходит самому. Внезапно до ноздрей донесся сладковатый запах, и юноша даже ладони от лица убрал и открыл глаза. Аромат был таким специфичным и удивительно привычным, родным, но как-будто утерянным много лет назад. Глеб поднялся на локтях, лихорадочно вспоминая, что это такое и почему оно навевает воспоминания о старых временах. На ум ничего не шло. Голубин снова прикрыл веки, пытаясь сосредоточиться на аромате. Странный, необычный, но такой знакомый… — Приветик, — раздался насмешливый голос со стороны двери на балкон. Этот медленный, немного заторможенный, полный едкой иронии тон мог принадлежать лишь одному человеку. Блондин испуганно посмотрел направо и рвано выдохнул; оперевшись спиной о стену перед ним стоял Шатохин, крутя в пальцах изысканно пахнущий косяк.