Милость

Лето выдалось каким-то странным. Каллен только вот на той неделе загонял все своё семейство в дом, так как из темно-серых туч лило, как из ведра. «Совсем как из Бреши», — бывший командир инквизиторской армией теперь мог относится к тем событиям с иронией, юмором. Однако сейчас небо прояснилось, приобрело яркий, что режет глаз, голубой оттенок; небесный шрам, переливающийся оттенками зелёного, уже не так бросался в глаза, и Каллен за годы спокойствия уже привык к этому рваному шву. Даже кошмары почти перестали сниться. И на этот раз ночь была спокойной. Даже не разлепляя глаз, мужчина обшарил рукой другую половину кровати, в надежде на то, что Омана все ещё спит, но пальцы натыкались только на остывшую простыню. Женщина не смогла избавиться от привычки вставать, как только солнце поднималось над горизонтом, а вот Каллен научился. За все время, которые он провёл в сражениях, ему едва удавалось сомкнуть глаза, и, видимо, судьба наконец-то смиловалась над ним, дав возможность выспаться. В доме было тихо, только свежий ветерок, что колыхал лёгкие занавески, доносил с улицы приглушенный стук дерева о дерево и женские голоса. Запустив ладонь в светлые, словно пшеница, волосы и слегка их потрепав, мужчина встал с кровати, при этом по-детски сжимая пальцы на ногах, шаркая по прохладному полу. Широко зевнув, он на кухне заварил себе чай с ромашкой, в очередной раз благодаря Дориана за подарок, в виде чайника с магической руной, который позволял воде всегда быть горячей. Все-таки иногда приятно получать такие полезные вещи, пусть даже от мага. Пусть даже от тевинтерца. Переодевшись в повседневную хлопковую одежду, Каллен с кружкой в руках вышел на веранду, ведущую на задний двор. Это было хоть и небольшое пространство, часть которого было отведено под грядки, огороженные деревянным заборчиком; в конце участка находился небольшой домик, где семейство Резерфордов хранило дрова, а также спрятанные где-то в углу острые мечи: прошлое не должно было беспокоить их. Все остальное занимала зелёная полянка, на которой часто появлялись соседские куры. Омана, не забывая о своих навыках, приобретённых во времена правления Инквизицией, заключила с соседями сделку: она не рубит местных птиц топором за то, что они ошиваются на её территории, а взамен получает десяток яиц каждую неделю. Такой бартер устроил всех. Мабари лениво открыл глаза и, даже не поднимая головы, посмотрел на своего хозяина. — Доброе утро, дружище, — Резерфорд погладил собаку, пальцами почёсывая ей за ухом. Резерфорд нашёл Пса, когда тот уже был взрослым мальчиком, поэтому не мог точно сказать, сколько ему лет. Но седые шерстинки, которые уже завладели большей частью морды, говорили о том, что мабари старше, чем предполагал Каллен. Мужчина с теплотой вспоминал моменты, как Пёс с нескрываемым удовольствием катал маленькую Ноа на своей спине, подобно лошади. Дочь тогда так сильно хохотала, что Каллен и Омана не могли сдержать своих улыбок. Сейчас Ноа уже была слишком взрослой для катания верхом, поэтому довольствовалась обычными долгими прогулками на своих двоих вместе с самым верным другом. — Стареешь, брат, — любил повторять мужчина спокойными вечерами, когда Омана разрешала псу провести ночь в доме и была даже настолько милосердной, что даже позволяла Псу забираться на диван. — Как и мы, — со слабой улыбкой говорила Омана. Она почти не изменилась. Кожа, цвет которой можно было сравнить лишь с шоколадом или терпким коньяком, оставалась гладкой и упругой, лишь яркие лучики морщин у глаз выдавали возраст бывшего Инквизитора. Роды не испортили фигуру женщины, а, кажется, наоборот сделали только лучше. В любом случае, Каллен был уверен, что любоваться меньше своей женой никогда не сможет. Сам же Резерфорд уже не обращал внимания на свои тронутые сединой виски и морщины на лбу. — Держи меч в руках крепче, Ноа, — не без строгости командовала Омана, держа в руке деревянное оружие — отсутствие второй руки не предоставляло ей никаких трудностей в обращении с клинком. Ноа была настолько сосредоточенной, что её тёмные брови хмуро сошлись на переносице. Сжимая в руках меч, она старалась повторять все движения за своей мамой. Девчонка с ранних лет интересовалась оружием. Было бы удивительно, если бы дочь двух мечников не проявила желания научиться владеть мечом. — Муштруешь? — с ноткой задора спросил Каллен, облокачиваясь на деревянные перила. — Нет, это по твоей части, — ответила Омана и подмигнула мужу. Ноа, завидев отца, широко улыбнулась и на её щеках появились очаровательные ямочки. Поправив выбившуюся из хвоста курчавую прядь, девочка продолжила с ещё большим усердием тренироваться. Девочка не хотела, чтобы отец видел, как у неё что-то не получается. — Я стану великой женщиной, как мама! — однажды сказала Ноа, сжимая свои маленькие ручки в кулачки. В её темных глазах пылала такая уверенность, что сложно было усомниться в словах, пусть и сказанных маленькой девочкой. Омана же встречала такие высказывания с некоторой грустью. За время борьбы с Корифеем, демонами и кунари, женщина устала от бесконечных боев, крови и постоянных переживаний за чью-либо жизнь. Великие люди всегда страдают, и Омана променяла бы все своё величие на кусочек уютного семейного счастья. В прочем, она это уже сделала. — Твоя дочь унаследовала тягу к приключениям, — с улыбкой твердила Мия, когда со своей семьёй гостила у своего младшего брата. Каллен неодобрительно качал головой, при этом прекрасно понимая, что Мия всегда зрит в корень. Не было ещё прогулки, с которой Ноа не возвращалась с свежей ссадиной на коленке или же с какой-то жабой в руках, говоря, что это её новый друг Жабо и он будет теперь жить с ними. Мужчина молился Создателю, чтобы она так же не сказала ему лет через десять, когда приведёт в дом «Жабо» и скажет, что готова связать с ним жизнь. Каллен слишком любил свою дочь, чтобы отдавать её кому-то ещё. Он молился, чтобы ему не пришлось доставать из сарая меч и с ним сторожить свою дочь от любой напасти. — Ладно, перерыв, — провозгласила Омана, отбрасывая меч в сторону. Ладонью проведя по выбритому затылку, она выдохнула. Кажется, теперь она делает маленькие передышки не для маленькой дочери, а для себя. Умеренная и спокойная жизнь сделала её мягче, заставила не смотреть по сторонам, когда идёшь по дороге, и Омана была рада этому. Хватит с неё приключений. Пусть мир справляется как-нибудь сам. Ноа сразу же побежала к отцу и с такой силой стиснула его в объятиях, что тот закряхтел. — Я все же хочу, чтобы мои кости остались целы, маленький лев, — рассмеялся Каллен, вороша непокорные кудри своей дочери, вспоминая как давал ей примерить его старый шлем в форме львиной морды, который сейчас пылился на полке рядом с книгами. Резерфорд надеялся, что ему больше никогда не понадобится использовать его по назначению. Пусть он служит напоминанием о военной жизни и игрушкой для Ноа, но не более. — Извини, — со слабой улыбкой сказала девчонка и, изобразив когтистые лапы пальцами и звонко зарычав, убежала в дом.  — Непоседа, — фыркнула Омана, подходя к мужу и беря в руку его широкую ладонь. — Вся в тебя, — Каллен легко чмокнул женщину в висок, где находился старый, уже едва заметный шрам. Скажи ему лет десять назад, что тот покинет ряды вояк, перестанет принимать лириум, станет хорошим отцом и мужем, заведёт собаку и веником будет отгонять назойливых кур, которые собираются оккупировать не только их двор, но и дом, то он определённо бы рассмеялся тому в лицо. И даже расслабленный, умасленный семейным бытом, у Каллена были моменты, когда все казалось каким-то слишком хорошим сном. Но все было правда: и жена, стоящая рядом, и дочь, в которой он души не чает, и даже Пёс, его верный товарищ. Создатель смиловался над ним.