В тумане

      Холодный плотный туман медленно наползал на город, перекатывался влажной дымкой через стену, и пробирало до костей. Она шла неторопливо, будто вышагивала по мокрой траве, и даже сквозь кожу сапог промерзали её босые ноги. Шла по плотному пролеску, вдыхала расползшуюся по округе хвою и поправляла то и дело сползающий с плеч платок с мелкими кистями бахромы. Волосы, слипшиеся от грязи, распустила, и залом от хвоста до сих пор не разгладился. Сквозь мокрые стволы елей мелькали иногда ещё не до конца утонувшие в тумане городские фонари. Вокруг было пусто, и не было никого, кто мог бы нарушить эту тишину — лишь хлюпала под сапогами грязь, да редко ветер в ушах шумел и листвой тряс.       Сегодня она не солдат, не начальник и даже не друг. Сегодня она — женщина. Слабая, хрупкая и ранимая. Она замёрзла, тонкую, хоть и длинную юбку продуло насквозь, а кончики пальцев онемели. Она впервые в жизни не позволяет себе согреваться самой — подбирает полы грубой ткани, перепрыгивает через поваленный ствол дерева и идёт дальше, вглубь. Не видно ещё между густых ветвей старой, пошарпанной и покосившейся избушки, больше на сарай похожей. Не чувствуется в хвойном океане горький сырой запах сигарет, не слышно тихо напевающий и этим же табаком прокуренный голос. А вдруг не пришёл?       Золотится рассветом горизонт, и становится чуть светлее в сине-зелёной чаще. Ранние пташки постепенно вылезают из тёплых гнёзд на утренний холод. А волосы, закрутившиеся от влажного тумана, так противно в глаза лезут — только очки и помогают. Она жалеет, что не взяла с собой даже заколку и втайне надеется, что у него она есть. Тропинка совсем уже размытая, поросшая травой, а вот и на тонкой серебряной паутине прошмыгнула маленькая восьминожка. Ханджи улыбается самым уголком губ, пригибается и под паутиной проходит, приминая ногами сырую траву. И замечает невдалеке угол сруба.       А он стоит на крыльце, опёрся на хилые перила, и дымится между его пальцев сигарета, так лениво и нежно. Замечает её среди деревьев, смотрит — и у обоих на губах улыбка тонкая, но настоящая. Пока она спускается по косой насыпи к нему, к избушке этой, он выпрямляется, ведёт затёкшими плечами и снимает с перил старый, потёртый плащ. Он улыбается уже открыто, и сердце его молодое клокочет в груди. Скрипят под её ногами старые ступени, промёрзшие руки обвивают его шею, и холодная щека прижимается к щеке горячей, а он лишь зажимает сигарету между обветренных губ и накрывает холодную её своим плащом.       Не говорят пока ничего. Она лишь жмётся к нему, обнимает крепко и греется, а он, поправив плащ, затягивается крепко и убирает сигарету изо рта, выдыхая дым под старый навес. Она чуть отстраняется, обхватывает холодными пальцами его запястье и затягивается с его руки. Пальцы тонкие, костлявые, сухие и грубые, но касается её губ он с невероятной нежностью, гладит по контуру челюсти будто хрустальную. Сигареты горькие страшно, но из его рук они кажутся чуть ли не тягуче-медовыми.       Он докуривает, тушит окурок об перила, открывает тяжёлую дверь и пропускает её внутрь, в натопленный дом к маленькой печи, труба которой гордо тянется в приоткрытое окно. Она заходит, обстукивает об тряпку под порогом грязные сапоги и запускает его, лишь тихо вытершего подошвы сбоку. Комната маленькая совсем — стол с книжным шкафчиком да кровать скрипучая. Плащ она снимает, кладёт на стол, платок к нему же скидывает, как скидывает и сапоги возле кровати. А он пока поднимает толстое одеяло, ставит перьевую подушку к стене и садится.       В его руках ей тепло невероятно, и укрытые юбкой ноги постепенно согреваются. Она чуть ёрзает, кладёт голову на его плечо, кончиками пальцев гладит его ключицу под тонкой рубашкой, а он тихо мурлычет ей на ухо старую, но такую нежную песню. Его руки крепко обнимают её за талию, скользят по телу и наконец доскальзывают до тонкой шеи. Кончает свою песню, наклоняется и прижимается к её губам. А на своих-то всё ещё горечь табачная застыла, и колкие трещинки на коже она заглаживает языком. После очки он снимает с её лица, откладывает в сторону и самыми кончиками пальцев массирует её нос, красные пятна от оправы на нём.       Сегодня она не солдат, не начальник и даже не друг. Сегодня она — женщина. Слабая, хрупкая и ранимая. Она замёрзла, тонкую, хоть и длинную юбку продуло насквозь, а кончики пальцев онемели. Но в его — давно уже не мальчишеских — объятиях тепло, и руки его — тоже не мальчишеские — ловкими прикосновениями заставляют дрожать не от холода. Сегодня она — женщина. Слабая, хрупкая и ранимая. Но вместе с тем — невероятно любимая. А он такой же невероятно любимый мужчина. Сильный, надёжный и стойкий. И с ним так легко и спокойно…       Она садится в кровати, поворачивается лицом к нему и кладёт отогревшиеся руки на его плечи. Наклоняется, целует нежно и легко, смотрит в самые глаза — яркие, живые. Он прижимает её к себе, кусает нежные губы и смотрит в самую душу, и по её спине бегут мурашки. И даже слов не нужно, не нужно ничего. Ей нужен он. Ему нужна она. А мокрый туман, доползший уже до крыльца старой избушки, сокроет всё остальное. Да, на время — но разве нужно что-то ещё?..