Решения

Саймон не рассказывает, что с ним произошло за это время. Как он выжил, как выбрался. Никому. Даже Маркусу не дает знать, что он пережил. И даже когда они остаются вдвоем, наедине, когда их руки соприкасаются, Саймон не позволяет Маркусу ничего увидеть. Он архивирует и кодирует все файлы, прячет их в самый дальний угол. А в ответ лишь грустно улыбается и смотрит на Маркуса своими невозможными голубыми глазами. Маркус отчего-то всё вспоминает того PL600 на площади и ему на секунду становится не по себе. Страшно. Саймон тут, Саймон жив, Саймон нежно целует его в лоб, успокаивая. Маркус не требует от Саймона подробностей. И не надо, если он так хочет, если ему так легче. И Маркусу даже страшно представить, что он пережил. Саймон почти всё время молчит, он и раньше был немногословен, но сейчас это отчего-то особо заметно. Маркус постоянно оборачивается, боясь увидеть за плечом пустоту, но там его встречает Саймон. Всё тот же Саймон, словно ангел за правым плечом. Мягко улыбается. Как Маркусу не хватало этой улыбки, этой молчаливой поддержки. Он, словно утопающий, хватается за Саймона. Он проклинает себя, потому что на мирной демонстрации он молится, чтобы попали в кого угодно, только не в Саймона. Маркус не должен так думать, все жизни его народа ценны, но ему легче, когда он видит, что среди павших андроидов нет Саймона. Люди всё еще не готовы их принять. Об этом говорят погибшие на мирной демонстрации андроиды, об этом говорит рана в его теле, чуть не ставшая смертельной, об этом говорит перепуганный взгляд Саймона и его трясущиеся руки. Он всё также молчит, и смотрит из угла комнаты, пока Маркуса чинят. Повреждения не критические, ерунда. Но Саймон все равно на нервах. - Это ерунда, Саймон. Их разумно все решают оставить вдвоем. Саймон молчит. Долго молчит и не смотрит в глаза Маркусу. Взгляд скользит по рукам, по телу, по губам, но не поднимается выше. А потом Саймон его обнимает. Крепко – крепко. Маркусу кажется сожмет чуть сильнее и что-нибудь сломает в нём. Уже сломал его сердце и его мысли. - Не оставляй меня, Маркус, - шепчет Саймон. Едва слышно, надрывно. – Не оставляй. Прошу. Больше никогда. Мне было так страшно. Я не хочу снова… Маркус понимает. Саймон не про демонстрацию, не про его самопожертвование. Саймон про крышу Стрэтфорд . Не про ранение Маркуса, а про себя. Про самое сложное в жизни Маркуса решение. - Не оставляй меня снова, Маркус. Не оставляй меня одного. Саймон говорит вслух те слова, что читались в его глазах. Тогда. И сейчас. - Мне было так страшно. Так страшно, Маркус. Я слышал их. Их шаги. Совсем рядом. Они были там, на крыше. Я не мог пошевелиться. Не мог… - Прости. Прости меня. Маркус чувствует, как намокает его футболка, куда прячет лицо Саймон, и сам не в силах сдержать слезы. У них не было выхода. Все это знали. И Саймон это знал. Он оставался на верную смерть. То, что он вернулся это чудо. То, что его не нашли, что он смог незамеченным выбраться оттуда, то, что раненный смог добраться до Иерихона. Саймон не рассказывает как. Может оно и к лучшему. Может сейчас еще рано. Маркусу хватает и того, что Саймон жив. И более чем достаточно слышать его слова. Саймон не винит его, но поддается эмоциям. Потому что он живой. Как и все они. Потому что ему страшно. Потому что его бросили. Бросил Маркус на той крыше. - Не оставляй меня снова, Маркус. - Не оставлю. Никогда.