Уже поздно исправляться.

Боль. Унижение. Альфред не знал куда ему деваться от этого. Нужно уходить, как можно раньше уходить. На настенных часах 7 утра. Скоро начнется собрание, всего через два часа. Нужно уходить. Но как идти, если больно даже банально шевелиться? Американец смотрит на сложенные рядом с головой руки. Саднят. На запястьях стёрта кожа. За что? Альфред пытается подняться, сжав зубы, поднимаясь на руках. Это его ошибка. Он вновь падает на кровать. И вновь тихо мычит. Джонс отчаивается. Он пытается позвать на помощь или хотя бы дотянуться до телефона, но и это не получается. Он чувствует себя беспомощным. Он не заслужил помощи. Наконец, несмотря на боль, Альфред садится. Для начала на колени. Колени тоже стёрты. А ещё 7 часов на самолёте... Потом он осторожно вытягивает одну ногу вперёд, неминуемо усаживаясь на самую израненную часть его тела. Черт. На глаза наворачиваются слезы. Оставленные ремнем следы буквально горят. Но нужно идти дальше. Наконец, американец встаёт. Он качается и вскоре хватается за стену В принципе, все не так плохо. Кого он обманывает? Отмыться. Отмыться. Отмыться. Альфред доходит до ванной, открывает дверь и застывает. А как? Как отмываться? Сильнее всего беспокоило то, что внутри. Сперма. ИХ сперма. Он не хочет думать о том, что придется лезть пальцами внутрь. Господи, только не это. Поэтому пока что решает справиться с наружным покровом. Одному тяжело. Но вода немного прохладная, и успокаивает израненную кожу и даже немного душу. Альфред берет в дрожащую руку мочалку и намыливает её. Надо осторожно. Надо так, чтобы было не больно. Штаты усаживается в ванной, поджимая под себя ноги, и смотрит за кровавыми ручейками, вскоре исчезающими в канализации. Он вспоминает, что вся кровать, вероятно, в следах произошедшего. Боже... В прочем, с залом это не сравнится. Альфред отмывается медленно, осторожно и мягко. Надо как можно мягче. Все хорошо. Надо просто успокоиться. С ранами на нижней части тела это становится невозможно. От малейшего движения губкой он дёргался и хрипел. Но ведь надо убрать кровь. Поэтому приходится снова и снова терпеть боль и жжение. Наверно, это было плохой идеей. Мимолётом Альфред видит белые следы в воде. Его губы поджимаются. В голове снова всплывают все эти вопросы. За что? Почему? Зачем им нужно было это? Неужели из-за глупых долгов они решили, что могут поступить так... Со своим другом? Волна осознания накрывает американца с головой. Они ненавидят его. Они все его ненавидят. И ненавидели с самого начала. Возможно, они давно хотели сделать это с ним? Нет... Нет-нет-нет. Мэтт никогда бы... Но он сделал это. Альфред ударяется головой о стену. Ему плохо. В животе все переворачивается, и его тошнит. Надо заканчивать быстрее. В конце концов, он справляется. Остаётся лишь одно... Джонс так и стоит на коленях, упираясь в стену лбом. Надо отмыться внутри. Но от единственного касания, которое он делает, хочется взвыть. Нет. Это просто страх. Это просто страх, на самом деле, ему не так больно. Просто страх. Подгоняют его шаги снаружи. Пальцы быстро проникают в разорванный вход, с губ срывается скулёж, но надо переступить через это. Ради того, чтобы это не повторилось. Американец проводит пальцами внутри, вокруг, всхлипывая. Черт, это на самом деле очень больно. Но что будет, если все это застынет? Вскоре приходится проникнуть глубже. Джонс понимает, что не сможет полностью отмыться. Просто потому, что пальцев не хватит, чтобы забраться так глубоко. Но смесь красного и белого на дне ванной пугает его. Американец случайно царапает себя внутри, и впивается зубами в ладонь, чтобы отвлечься. Он жмурится. Совсем немного осталось... Штаты не знает, сколько проходит времени, но он заканчивает. Это стоит колоссальных усилий и осознания, что, скорее всего, горло у него разодрано не меньше, раз так саднит. Горло... Альфред наконец выползает из ванной, не смотря отмыв руки, но тут же падает, поскользнувшись, к туалету. Такая резкая смена положения приводит к тому, что обычное укачивание наконец выходит наружу. Джонс даже рад. Но горло адски болит, потому даже этот процесс превращается в пытку. Он сидит так ещё некоторое время, пока не решается просунуть пальцы в рот и вызвать это снова. И снова. И снова. Избавиться от всего, что внутри. Избавиться от этих ужасных следов. Избавиться от любых напоминаний. Американец чувствует солоноватый вкус на языке, и для этого даже не приходится использовать пальцы. Он останавливается лишь тогда, когда доходит до желчи. Альфред не смотрит вниз, лишь смывает и пытается подняться, что снова отзывается болью везде, где можно. Но он встаёт на ноги и вытирается полотенцем, наскоро, с ужасом замечая оставшуюся кровь. Черт с ней. Надо уходить. Надо уходить. Теперь нужна одежда. И документы. Все наверняка уже улетели, ведь сейчас собрание северян... Господи, что же они там обнаружат? Не важно. Они разберутся. С одеждой разобраться легко. Надо просто открыть шкаф и взять новый, черный, костюм с рубашкой. Нижнее белье он тоже взял. Но вот одеваться... Альфред не может. Даже нижнее белье приносит ему боль в заднице. Наверно, там одна сплошная гематома... В конце концов американец натягивает штаны и наскоро надевает рубашку, в надежде скрыть все эти следы. Следы пальцев на его теле, оставляющих синяки. Засосы. Он даже не помнил, кто и когда их ему поставил. Надо искать документы. Для этого приходится залезть в сумку. А брать ли ее с собой? Нет, глупости. Он её банально не унесет. Руки совсем слабые. Вскоре он достает паспорт, загранпаспорт и билеты на самолёт. А теперь уйти. Джонс шатается и хромает, и идёт медленно. Но на часах уже 8:30. Черт. Трясущимися пальцами он открывает дверь и опасливо выглядывает. Никого. Альфред выходит из комнаты, беззвучно закрыв её и бросив ключ рядом. До ресепшена он не сможет донести. Он не сможет смотреть в глаза тем людям, которые слышали его крики и не пытались помочь. Двери зала заседаний открыты, и Джонс неожиданно видит обеспокоенное лицо Хансена. И тот тоже его замечает. Нет. Нет-нет. Боже. Альфред пытается бежать, не желая говорить с кем-то или чем-то. Нет. Но он спотыкается и падает, царапнув пол. Больно... Хенрик нагоняет его, осматривает и помогает встать. Альфред неосознанно цепляется за него, чтобы не упасть снова, и мычит, пытаясь поблагодарить. Но голоса нет. — Слушай, Ал, там в зале такое творится! — привычно громко возвещает Дания, пока не замечая плачевного состояния друга. — Там кровь и... И что-то белое. Я не совсем уверен, но... А ещё там очки. Они похожи на твои... Договорить он не может, буквально чувствуя, как американец в его руках дёргается и опускается на колени, сгибаясь, закрывая лицо руками. Ужасная догадка находит на Хенрика, но он ей не верит. Нет. Америке просто стало плохо. В конце концов, это же Ал. Он не даст сотворить с собой такого. — А... Чего ты не пришел на вчерашнюю встречу, кстати? Мы с Пруссией тебя заждались. Альфред снова что-то мычит, качает головой и показывает рукой на дверь. Это отчаянное решение, надежда на помощь, на укрытие. Потому что Джонс был уверен, что за ним вернутся. Может, прямо сейчас, чтобы скрыть следы. Датчанин смотрит на ключи рядом с дверью и поднимает их. — Почему ты молчишь? Мог бы хоть поздороваться. И вообще, вставай уже. Пойдем в номер, я тебе все расскажу. — Хенрик говорит это, открывая дверь. И застывает на пороге. — Боже мой... Кровь. Кровь и сперма были на кровати, на полу, вплоть до ванной. Хансен оборачивается на американца, дрожащего и напуганного. Тот не смотрит на него, лишь что-то мычит и обнимает себя руками. А в голове Дании все встаёт на свои места. И он застывает от этого осознания. — Ал... — он видит слезы Америки и садится рядом с ним, поглаживая по плечу. — Только не говори мне, что это твои очки. Пожалуйста. Но Хенрик понимает, что произошло. Вернее, не понимает. Не может такого быть, чтобы страну изнасиловали так жестоко прямо на собрании. Да вообще насилие над странами исчезло ещё в прошлом веке. Хансен решает, что лучше показать Джонса остальным. — Ладно, дружище. Идём. Мы поможем тебе. Все будет хорошо. — Дания снова помогает американцу встать, осторожно придерживает его за талию, и идёт шаг в шаг, чувствуя, как его друг хромает и вздрагивает от каждого движения. В зале заседаний атмосфера напряжённая. Финляндия стоял у самой двери, и отвлекся от не очень привлекательного зрелища на Америку и Данию. — Эм... Я нашел его тут. У него в комнате примерно та же картина. Фин, не может же?.. — Боже. Америка, ты в порядке? — возглас Тино привлекает внимание остальных. Швеция, Норвегия и Исландия переглядываются. Альфреду неуютно. Он цепляется за Хенрика и снова мычит, утыкаясь носом ему в плечо. Ему хочется спрятаться. Убежать. Успокоиться. И вернуться домой. Не видеть всего этого. Не чувствовать этой ужасной боли. Наверное, он просто хочет умереть. Дания осторожно его обнимает, но Альфред неожиданно отталкивает его и отходит на шаг к двери. Он не хочет вспоминать. Но всё это сразу лезет в голову. Все эти слова, действия, ужасная боль и унизительное наслаждение. Боже... Он ведь сам скакал на них, просил и умолял. Подчинялся. Губы американца начинают дрожать. Скандинавы тоже сделают это. Все хотят сделать ему больно. Все хотят сломать его. Америка неожиданно срывается с места и бежит назад. Спотыкается, едва не плачет от боли, но бежит. Нужно сесть на самолет и улететь. Всё будет хорошо. Он спрячется, уйдёт от всего этого, сотрёт себе память... Даже если для этого придётся умереть. Хенрик хочет броситься следом за ним, но Швеция хватает его за рукав. Пожалуй, такого сожаления Дания до сих пор не видел в его глазах. Какое-то новое чувство... Будто бы Бервальд сострадал американцу. В прочем, жалкий вид Альфреда не мог вызывать других чувств. Тино зажимает рот рукой. Исландия что-то ворчит. Норвегия сохраняет тишину, обдумывая всё это. Штаты в коридоре падает, и Хансен снова дергается к двери. Оксеншерна уже не успевает его схватить и лишь качает головой. А Дания выглядывает. Видит, как Альфред ползёт на коленях к концу коридора, но в итоге падает и сжимается в комок прямо посреди пути, закрывает голову руками и замолкает. Хенрик подходит к другу и присаживается рядом. Ему сейчас трудно не обнять Ала вновь, не успокоить его. Нет, он даже делает попытку, осторожно касается дрожащего плеча, но юноша лишь одёргивается и задушено всхлипывает. Только сейчас Хенрик увидел, что тот рыдает навзрыд. Но так тихо, так жалобно... С губ Альфреда лишь срывался резко выпускаемый им воздух, да тело слабо содрогалось, и... И всё. "Я не достоин быть сверхдержавой..." Эти слова приходят на ум Джонса сразу. Перед глазами стоит то, что он видел. Эти едкие ухмылки, похотливые взгляды... Чужие руки, члены, лица... Они трогали его. Его всего. Грязный, грязный, грязный. И внутри он тоже грязный. И снаружи... Альфред чувствовал, что едва появившаяся корка отпала во время бега. Его раны снова начали кровоточить. Боль заставляет его дергаться сильнее. Вскоре американец разжимается и снова пытается встать, словно бы и не замечая Хансена рядом. Тот и не решается напомнить о себе. Этот пустой взгляд друга пугал датчанина. — Альфред... - зовет он. - Тебе нужна помощь. Я хочу помочь тебе. Я не сделаю тебе больно, всё будет хорошо. Я перевяжу тебя и дам обезболивающее. И отвезу домой. Штаты вздрагивает и остается сидеть на коленях, глядя в пол. Он чувствовал опасность. Но... Это ведь Хенрик. Ему можно верить. А в прочем... Разве можно? "Я ведь верил им..." Хенрик берёт его за руку. Джонс вздрагивает, но уже не одергивается. Дания лихорадочно думает, что делать. Мальчонке нужна помощь. Но позволит ли он её оказать? Американец ведь совершенно невменяем, Дания видит в его глазах страх. Это заставляет его сердце сжиматься от жалости. Потому что сейчас его друг выглядел совершенно не как герой, который готов справиться со всеми трудностями жизни. Он выглядел жалко, надломленно. Весь дрожал. И всё ещё плакал. — Альфред, что бы не случилось с тобой, что бы они не сделали... - Датчанин снова помогает юноше подняться. Америка не стоит на ногах просто потому, что ему слишком больно. - Мы сядем на первый же самолёт. Я и ты. К чёрту собрание, они и так не особо важны. Я помогу тебе. Ладно? Взгляд Хансена натыкается на кровавые полосы на запястьях Америки. Неожиданно понимая, что держит мальчишку прямо за рану, он одёргивает руку и снова обнимает его за талию. Он чувствовал недоверчивый и напуганный взгляд друга, когда шёл к залу. В зале к этому времени разразился спор. - ... Как ты можешь такое говорить, Ис?! Ты поступаешь нечестно по отношению к нему! Нельзя так! - Финляндия уже перешел на крик. Дания останавливается, Альфред прижимается к нему и прячет лицо в ткани на его плече. Он слабо дрожит, но Хенрик понимает, что ему удалось немного успокоить мальчишку. Но следующая фраза Норвегии рушит это хрупкое спокойствие вдребезги: - А если Ис прав, и он действительно заслужил? Фин, серьёзно. Разве ты бы не сделал это ради нас? Америка издаёт первый задушенный всхлип. Липкий страх обволакивает всё его тело, паника стучит в висках. Сейчас он может сбежать, может это предотвратить. Дания сильнее сжимает его плечи, а страх нарастает. Почему Хенрик держит его? Почему он не могут пойти отсюда сейчас же? - Нет, никогда, - после долгого молчания выдаёт Тино. - Это подло и слишком жестоко. Я даже не могу представить, насколько больно ему сделали. И вы не можете тоже. Представьте, что это сделаем мы. И они. Снова следует пауза. - Все равно мне кажется, что щенок это заслужил, - хмыкает Исландия. Дания наконец отпускает паникующего друга и идёт твердым шагом в зал, в слепой ярости забыв про то, что объект обсуждения находится рядом с ним и как никогда нуждается в помощи. - Какого черта вы все говорите?! - слышится громовой стук двери, Хансен разъярён. - Как смеете вы обсуждать это?! Каждый из вас так или иначе уже пережил это. И сейчас, сейчас вы сомневаетесь в том, что делать?! Альфред не слышит последующих слов. Пока есть время, а оно ускользает слишком быстро, он хромает к выходу и вскоре скрывается за поворотом. Надо как можно быстрее. Пока они заняты, пока забыли про него. Он надеялся, что больше его никто не вспомнит. ***** Полёт превращается в сущий Ад. Голова Джонса раскалывается, он не может сидеть, не может есть. Его всё раздражает. Мужчина рядом с ним бросает на него беспокойные взгляды. Конечно, ведь Альфред выглядел подозрительно. Весь в синяках, постоянно ворочающийся, не говорящий ни слова. Через час Альфреда начинает снова тошнить. Он ничего не ел, но расшатанный организм, кажется, предпочитает смерть пище. Американец пытается дышать глубже, сжимает подлокотники и вытягивает ноги, но становится лишь хуже. Лететь ещё 8 часов. В конце концов, Альфред выматывается настолько, что проваливается в чуткий беспокойный сон. Ему снится кошмар. Снится, что все это происходит снова и снова, бесконечное количество раз. Это даже не сон, это лишь несвязные картины того, что происходило с ним. Застывшие лица мучителей. И боль. Боль. Она заполняет его сознание, заставляет дергаться даже во сне и тревожить мужчину рядом. Мужчина, который в будущем представляется Тимом, не вызывает бортпроводниц, но будит попутчика примерно через час после того, как он заснул. Альфред сонно разлепляет глаза, оглядывается, словно не понимая, где находится, и после переводит взгляд на него. Самым оптимальным вариантом становится предложение выпить. Альфред лишь кивает. Слабо, натужно. Как ни странно, алкоголь у мужчины американский. На рейсе из Москвы. Значит пить можно. И это становится самой лучшей частью полёта. Тим большую часть времени говорил. Вернее, он говорил все время, и Альфред лишь кивал ему и выражал крайнюю заинтересованность. Иногда темноволосый мужчина касался его руки своей крепкой ладонью и цепкими пальцами, но Джонс тут же отстранялся, а на лице вмиг появлялось выражение испуга. Тим пытался узнать у него, что случилось, и почему он заплакал во сне, но Альфред не мог ответить. Почему-то, голоса у него не было. Вскоре Тим по фамилии Скотт бросает любые попытки достучаться до мозга медленно пьянеющего американца и начинает говорить про свою жизнь и проблемы. Альфред узнает, что жена от него ушла года два назад, и что женщины почему-то его не любят. И что он направлялся в Нью-Йорк, из Москвы, с отдыха, чтобы попытаться начать всё сначала. Но остальная часть монолога расплывается в голове Америки, потому что он снова засыпает, и не просыпается уже до посадки. Его будит бортпроводница и говорит, что самолёт сел. Спрашивает, всё ли хорошо и оставляет его в покое. Альфред мимолётно думает, что она неплохая такая девушка и хочет надеть свои очки, когда понимает, что они так там, в зале, и остались. Паника снова одолевает его, он выходит, хромая, из самолёта и прикусывает губу, нащупывая телефон. За время, пока говорил Скотт рядом, он успел подумать, что стоит попытаться найти помощи у своего правителя. Конечно, сейчас их отношения оставляли желать лучшего, но, в конце концов, должен же Дональд понять! Альфред отправляет СМС боссу и идёт на паспортный контроль. Всё проходит без особых проблем, он садится в такси и едет к своему загородном дому. Ключи в кармане, Президент предупреждён, а никто из его "союзников" не знает об этом убежище. Здесь можно отдохнуть, можно забыться... Альфред покупает алкоголь, всё ещё немного пьяный, и идёт дальше уже пешком, щедро заплатив таксисту. Тот оглядывает его, замученно улыбается и уезжает. Знакомая природа отнюдь не успокаивает разбушевавшуюся бурю в душе Джонса. Стоит ему зайти за калитку своего сада, как он срывается. Он чувствовал ярость, боль, страх. И всё накопленное выливалось на цветы. Альфред пинал их, срывал и ломал ветки деревьев, пока в конце концов не добрался до дома. Он открывает дверь, сметает со своего пути какой-то хлам, нарочно разбивает вазу и берёт в руки осколок. Так и застывает, сжимая его в руке. Штаты видит своё кривое отражение. Слезы, стекающие по щекам, потерянный взгляд и кровь на искусанных в отчаянной попытке сдержать крик губах. Острое концы стекла распарывают перчатку и впиваются в ладонь. Но Альфред не отбрасывает осколок, нет. Он садится на пол, в углу, и сжимает его сильнее, наблюдая за струйками крови со странным спокойствием. Даже удовлетворением. Почему-то боль сейчас приносила ему спокойствие. В конце концов, он заслужил эту боль.