Холодный свет

      - Ах, Эмиль, - вздыхала Гели, лежа на рельефной, поросшей черным волосом груди. Морис в этом время молча гладил девушку по голове и неспешно, с наслаждением курил сигару. - Если бы ты знал, как тяжко мне живется у дяди! Каких вершин я могла бы достичь без него! А с ним я иду ко дну. Он висит камнем на моей шее! Я не преувеличиваю, не смейся. Такое у меня чувство. Каждый раз, когда я вижу его...       - Послушай, детка, - Отвечал Эмиль, выпустив колечко дыма к потолку, - Тебе не обязательно оставаться с ним всю жизнь. Потерпи пару лет, получи образование, и с чистой совестью...       "Вали на все четыре стороны!" - Вертелось у него на языке, но он тактично замолкал, предоставляя ей самой додумать лучший вариант развития событий.       - Образование! - Пренебрежительно скривив губы, восклицала Гели. Ее указательный палец чертил замысловатые узоры вдоль мужского торса. - Ты рассуждаешь старомодно. На дворе, слава Богу, двадцатый век – рушатся прежние устои, открываются новые возможности... Университетская корочка теперь ничего не значит!       - Так-таки ничего? - Усмехался любовник, с нежностью проведя рукой по ее разгоряченному лицу. - А недавно ты гордилась будущей профессией.       - Я была дурочкой и мало что смыслила в практической жизни, - многозначительно кивала фройляйн Раубаль, внутри себя смакуя сей неутешительный вердикт – так говорили героини в ее любимых кинофильмах, а ей уж очень хотелось быть похожей на одну из них.       Январским вечером тысяча девятьсот тридцатого года они лежали в обнимку на старенькой тахте в съемной квартире на окраине Мюнхена, которую Морис раздобыл двумя неделями ранее, перед самым новым годом в качестве надежного пристанища для романтических свиданий. В девятикомнатных апартаментах на Принцрегентенплац он наотрез отказался встречаться с Ангеликой; причем, не потому что струсил, хотя опасность потерять работу теперь маячила над ним дамокловым мечом, а потому что планомерно ограждал близкого друга от ненужных потрясений и тревог. Они покувыркаются и разойдутся, а Гитлер всю оставшуюся жизнь будет упрекать себя за недосмотр – уж слишком он дорожит ею. Нехорошо...       Высшее образование Ангелики накрылось медным тазом еще задолго до ее поступления в университет. Способная, но жутко неусидчивая девочка, она училась по настроению и знания получала урывками, которых было явно недостаточно для освоения какой-либо науки. Заскучав за письменным столом, Гели, разложив учебные принадлежности на диване, готовила уроки на корточках, из-за чего в тетради пестрели помарки и кляксы – мягкая поверхность дивана не способствовала аккуратному почерку.       Привычка заниматься на ходу или в какой-нибудь вычурной позе, в обстановке, препятствующей обучению, сослужила плохую службу в студенческие годы, когда ответственность и объем материала уже не позволяли отнестись к учебе наплевательски. Дядя, однажды заглянув в ее записи, пришел в ужас - настолько неразборчиво, а главное, невнимательно она конспектировала лекции. О количестве прогулов читателю напоминать не приходится. Мы помним, как сердился Адольф, когда Ангелика объясняла свою леность и нежелание посещать университет женским недомоганием. Но почему, прости господи, у нее вполне хватало сил на развлечения в любой день, при любых обстоятельствах?       " - Как ты собираешься сдавать экзамены? Еще одна жалоба из вуза, и я обо всем расскажу твоей матери!" - Грозился он, потрясая у нее перед носом письмом от ректора, в котором вежливо, но справдливо шла речь о возможном отчислении студентки по фамилии Раубаль, "безнадежной прогульщицы и разгильдяйки", своим поведением нарушавшей общественно-образовательные нормы.       Гели скептически ухмылялась. Она-то знала, что у дяди кишка тонка. Никому и ничего он не расскажет, не напишет и не позвонит! В слишком уж натянутых отношениях Гитлер находился со своей единокровной сестрой – ее матерью, женщиной суровой и не менее властолюбивой, чем он сам. Не питая особых надежд на дочерний успех, она спровадила ее в город лишь по одной причине: меньше народу – больше кислороду. Кроме того, фрау Раубаль всегда претендовала на денежки брата и потому охотно вверила ему на попечение юную племянницу. Пусть позаботится финансово о ее детях! Словом, мать едва ли интересовало образование Гели; гораздо важнее для нее был сам процесс выкачки денег – и не важно, на что они будут потрачены.       С воодушевлением Ангела встретила ее решение учиться музыке. "У девочки вся жизнь впереди! Не дави на нее, позволь ей самой найти свое призвание!" - Писала она из захолустья, сразу сообразив, во сколько обойдутся регулярные занятия с лучшим капельмейстером баварской столицы. "Если тебе накладно оплачивать это удовольствие, я постараюсь помочь деньгами, но не вздумай разрушать девичьи мечты!" - Гласило сумбурное послание, хотя фрау Раубаль знала, что брат принципиально не возьмет с нее ни копейки. Мыслимо ли обворовывать бедную родственницу с мужем-пьянчугой на шее и двумя малолетними детьми?       Но отнюдь не принципами человеколюбия руководствовался Гитлер, убеждая ее в ответном письме не беспокоиться насчет денег: "Не такие уж это большие траты, сестрица! Я желаю нашей Гели только добра и потому с радостью поспособствую ее всестороннему развитию. Ты же знаешь, как я тяготяю к живой музыке. Возможно, это передалось ей от меня?.."       Наивные предположения смешили расчетливую женщину. О, ее братец всегда был чуток не от мира сего, даром что пробился в политику!       Впрочем, в понимании фрау Раубаль, его текущая деятельность была неразрывно связана с обогащением и престижем, так что критиковать брата вслух она не решалась.       Гели было некому пожаловаться на его причуды и жестокость. Никто не поверил бы девушке, заяви она во всеуслышание, что дядя питает к ней далеко не родственные чувства! А даже если это так, что же здесь плохого? Ведь он – Адольф Гитлер. Любимец публики! Народный герой! Борец за справедливость! Человек, которому позволено все.       Морис и тот, несмотря на свою доброту и сочувствие, как-то задал ей щекотливый вопрос:       - Скажи честно, ты довольна своей жизнью в статусе племянницы? Не будь он твоим дядюшкой, ты могла стать его женой!       Женой? О господи! Этого еще не хватало! Гели отвернулась и, всхлипнув, закрыла лицо руками. Она бы предпочла никогда не встречать его, не слыхать о нем, не знать его имени и не помнить лица! А тут мужчина, к которому она искренне привязана, чуть не сватает ее за это чудовище!       - И ты бы отдал меня ему? Эмиль! Мне противно даже думать...       Сообразив, что перегнул палку, он поскорее обнял ее и начал убеждать в обратном, но Ангелика оставалась непреклонна до тех пор, пока Морис на свою голову не пообещал однажды увезти ее отсюда.       - Решено! Уедем вместе. Только чур потом не ныть "хочу домой"...       В ее еще не совсем просохших от слез глазах моментально загорелись игривые лучики.       - Предлагаешь мне побег? Но когда и куда мы поедем, друг мой? Иногда мне кажется, дядя поставил себе цель меня уничтожить. Он найдет меня из-под земли, и тогда не сдобровать нам обоим!       Это тоже был ненужный пафос. Гели от недостатка впечатлений нередко приправляла им свою речь. Как бы ни был страшен Гитлер в гневе, она искусственно преувеличивала его власть, тем самым стараясь повысить свою ценность в глазах Эмиля. Любовник снисходительно смеялся в ответ.       - Не мели ерунды, детка. Твой дядя любит тебя больше всех на свете. Как бы он ни ерепенился, ему придется тебя отпустить. Таков удел старшего поколения. Все птенцы рано или поздно улетают из гнезда. А ты, мой птенчик, полетишь со мной в Америку.       В том, что случайных встреч не существует, Гели убедилась, сблизившись с Морисом. Интересы, взгляды на жизнь, общие мечты – все сложилось в этих отношениях, как пазл. Эмиль одним присутствием внушал необходимое чувство безопасности. Общаясь с ним, ей не приходилось притворяться и лукавить. В постели они превосходно дополняли друг друга – раскрепощенные, темпераментные люди. Ангелика боялась рутины как огня. С любимым человеком каждый день превращался в праздник! Та единственная ссора между ними, когда она изрядно напугала дядюшку своей голодовкой, вскоре забылась как страшный сон. Теперь, в хорошем настроении, девушка с удовольствием съедала положенные порции – аппетит у нее был хоть куда благодаря приятным эмоциям. Гитлер не мог на нее налюбоваться. Такая хорошенькая, улыбчивая и покладистая она стала!       - Я специально стараюсь его не злить, дабы усыпить бдительность, - хвасталась Ангелика при встрече; в основном, по утрам, когда Морис поджидал ее в автомобиле около подъезда, чтобы отвезти в университет.       Сопровождать повсюду и стеречь ее была по-прежнему его служебная обязанность; фактически то, чем он зарабатывал на хлеб. В этом-то и заключалась вся ирония происходящего: встречаясь с племянницей начальника, Эмиль получал неплохие деньги. Вот, что означает застрелить двух зайцев одновременно! Впрочем, Гели нисколько не обижалась, а наоборот восхваляла его расчетливость. Стабильный доход позволял не беспокоиться о будущем, а на оставшуюся мелочь Морис покупал ей сладости и всякие безделушки.       - Который час? - Спросила она, нехотя приподнявшись на постели. И не дожидаясь ответа, схватила с тумбочки наручные часы: - Батюшки! Половина девятого! К десяти часам мне обязательно надо быть дома.       Сервировочной столик с едой и напитками возвышался рядом с тахтой. Эмиль невозмутимо отправил в рот пару крупных виноградин.       - Успеется! Ты же знаешь, сегодня дают "Мейстерзингеров", - подмигнул он, без разрешения заключив ее обратно в объятья. Гели от неожиданности взвизгнула. Хмельная улыбка появилась на ее устах.       - Ах да, конечно. Как я могла забыть! Премьера! Дядя до полуночи пробудет в Опере. Он обожает эту галиматью...       Всегдашнее безразличие к интересам Гитлера в последнее время сменилось враждебным пренебрежением с ее стороны. Виной тому были сплетни, в числе которых Гели с удивлением и, что скрывать, обидой узнала: ей нашли замену. Вот уже третий месяц, ни словом не обмолвившись о том, дядя за ее спиной таскал в театр какую-то продавщицу фотопленок, "бессловесное создание с волосами цвета сена и таким же невыразительным именем".       "- Ты не так давно видела ее в нашем магазине!" - Уверяла помрачневшую подругу Генриетта, в подробностях описав тот осенний день, когда они договорились погулять по городу и ненадолго застряли на Шеллингштрассе из-за дождя. Но Ангелика лишь пожимала плечами. Никакой светловолосой фройляйн Браун она в упор не помнила. "Мало ли на свете этих продавщиц! У меня плохая память на всякое отребье!" - Хотелось пошутить ей в излюбленной манере, но обостренное самолюбие не позволило этого сделать. Призрачный образ соперницы круглосуточно не выходил из головы.             Шепотом произнося ее имя, она воображала яркое пятно и недовольно щурила глаза, ослепленная его поразительным светом. Почему и откуда взялось это видение? Гели удавалось забыть о Еве на пару дней, самое большее – неделю, но затем она планомерно возвращалась к мыслям о ней, еще более уязвимая и себялюбивая, чем прежде.       Гели просто не могла спокойно пережить тот факт, что у дяди есть своя, отдельная от нее, личная жизнь! Кто знает, как далеко зайдет его увлечение? Сейчас он водит эту дуру в театр, а что потом? Поселит ее рядом с собой? Женится? Укажет кровной племяннице на дверь?       Перспектива остаться у разбитого корыта не на шутку испугала избалованную девушку. Она не собиралась отдавать бразды правления какой-то пришлой пигалице! Именно поэтому, а не из-за Мориса, Гели была преувеличенно нежна с дядей и по возможности старалась угодить ему.       "Двуличный тип, как я тебя ненавижу!" - Со злостью думала она, по субботам и воскресеньям с умильной улыбкой провожая его в свет.       "- Дядя Альф, почему ты не берешь меня с собой? Я была хорошей девочкой!" - Шутливо восклицала она, напоследок поправляя ему галстук-бабочку. А глаза говорили: "Ишь ты, вырядился как петух!"       "- Принцесса моя, побудь дома. Не хочу, чтоб у тебя разыгралась мигрень," - Коротко и ясно отвечал Адольф, на прощание горячо целуя ее руки.       Огорченно надув губы, Ангелика закрывала за ним дверь. Возразить и правда было нечего. В былые времена, всячески досаждая ему своими капризами, она нередко жаловалась на головную боль, лишь бы поскорее покинуть спектакль. Длительное нахождение в зрительном зале пагубно влияло на нервы! Но еще хуже, как оказалось, было дожидаться дядю в одиночестве, вдали от изысканного общества и развлечений, зная, что твое место в это время заняла другая – злодейка и воровка, в чье распоряжение бесчестно перешли все твои привилегии.       Расспросить о ней Мориса Гели решилась не сразу – и то, с такой осторожностью, что тот насилу догадался, о ком идет речь:       - А, фройляйн Браун! Помощница Гофмана? Как не помнить! Твое беспокойство в данном случае напрасно. Она слишком юна и застенчива, чтобы кому-то навредить.       - С чего ты взял, что я беспокоюсь? - Хмыкнула Ангелика, тщательно разглядывая свои ногти, ухоженный вид которых всегда придавал ей уверенности.       - Мне просто любопытно... Должна же я знать, что в ней привлекло дядю.       Остаток времени, который они могли приятно провести в компании друг друга, Гели посвятила утолению своего не в меру разыгравшегося любопытства. Кто ее родители, откуда? Хороша она собой? Характер, возраст? Эмиль отвечал отрывисто и емко – как на допросе, и чувствовал себя точно так же неуютно под свинцовой тяжестью небесных глаз. Ах, как Ангелика походила на Гитлера в эту минуту! До сих пор незамеченное сходство, мгновенно и жутко, как вспышка молнии, сверкнуло на ее побледневшем лице. Гены!       - Послушай, надо вас познакомить. Вы обязательно подружитесь! - Миролюбиво предложил Морис, уже не зная, как заблаговременно утихомирить назревавшую бурю. Видимо, даже то немногое, что он рассказал о Еве, не пытаясь приукрасить или очернить действительность, глубоко задело Гели. Глаза ее полыхали адским пламенем, а ноздри, с шумом втягивая воздух, раздувались так, будто она сейчас задохнется. Или лопнет от злости! Уморительное зрелище, если наблюдать со стороны...       - Никогда! Слышишь меня? Никогда я близко не подойду к этой... Черт подери!       Отборные ругательства, заполонившие пространство, гнилосным потоком хлынули в адрес несчастной. Морис – человек военный, многое слыхавший на своем веку, и тот едва сдержался, чтобы не заткнуть уши.       - Ну вот пожалуйста. Ты сама ответила на свой вопрос, - Усмехнулся он, приведя бунтарку в чувства долгим поцелуем. - По крайней мере, при мне фройляйн Браун не позволяла себе злословить. Ева вообще...       - Не смей упоминать это имя! - Обрезала его на полуслове Гели. Дыхание ее выровнялось, но глаза все еще мерцали недобро, холодным острием пронзая все вокруг насквозь. - Я. Не хочу. Говорить о ней. Никогда, ясно?       Из пылкой любовницы она за секунду перевоплощалась в начальство. Пожалуй, это единственное, что не на шутку раздражало в ней Эмиля.       - Чего уж тут неясного... - Согласно пробормотал он, поднявшись с постели и спешно начав одеваться. Дорога сегодня была осложнена гололедицей. Чтобы добраться домой без приключений, следовало выехать загодя.       На обратном пути они молчали, оба как в воду опущенные. Свидание не задалось, но это еще полбеды. Основной источник тревог и непрошенной тоски подстерегал Ангелику в пустой квартире, где ей предстояло провести несколько часов к ряду наедине с собой – натурой подозрительной и нервной.       Всякий раз, когда дядя возвращался из театра, она украдкой всматривалась в его лицо. Все ли обошлось в этот вечер? Или чары расчетливой девицы уже завладели его блудливой душой? Ангелика обо всех судила по себе, с высоты своего небогатого опыта, но зато устоявшихся взглядов на жизнь.       Какой интерес для вчерашней школьницы представляет человек, который годится ей в отцы? Что еще, кроме похоти и денег, может связывать престарелого холостяка с юной нимфеткой?       Устремив невидящий взор в замерзшее окно автомобиля, Ангелика зябко куталась в добротную норковую шубку. Так вот, на что позарилась фройляйн Браун! Небось, уже присмотрела себе такую! И сапожки к ней, и шляпку – все сплошь новомодное, на натуральном меху...       В комфортабельном, достаточно прогретом салоне ее внезапно прошиб озноб. Смутные догадки преобразовались в четкую уверенность. Они любовники! И очень скоро, - глазом не успеешь моргнуть! - Ева войдет в его дом полноправной хозяйкой! А тогда прощай беззаботная жизнь на сытый желудок... Чужая девка приберет к рукам наследство до крупицы. Содержанки, они такие! Только дай втереться в доверие к старику!       Удивительная вещь – на восемь лет младше Гитлера, Морис казался ей вчерашним студентом и ее ровестником, тогда как дядя, находясь в самом расцвете сил, человек энергичный и гораздо более успешный, в глазах Ангелики выглядел изжившим себя тюфяком, чье увядание движется семимильными шагами. С тем же самым отвращением и жалостью, ведь старость всегда сулит близкую кончину, Ева смотрела на Гофмана, на его обрюзгший живот, морщинистые руки, испещренное нездоровыми пятнами лицо и проседь у висков – такая же, только на затылке, недавно проступила у ее отца, символизируя собой неудержимый бег времени. Но Гитлер для нее был молод. Молод, невзирая на старомодные манеры и зрелый облик, на морщинки в уголках глаз и отнюдь не атлетичное телосложение, занудство, свойственное старшим, и кучу других доказательств, что ему уже сорок лет.       В его глазах горел животворящий огонь. Его руки были горячи, как у мальчишки. И так же горячо билось по-детски идеалистичное сердце. Он знал, ради чего жить. Он шел к великой цели. Он был предан Германии – этот хмурый человек в потертом плаще. Его душа не подчинялась законам бытия; вообще ничьм законам, кроме собственных. И это неуемное свободолюбие, конечно, отражалось во внешности, чудесным образом омолаживая Гитлера на добрый десяток лет. Чтобы ему постареть, должна была пройти вечность! Почему же Гели не замечала этого?       - Зайдешь ко мне? Угощу тебя марокканским кофе, - Оторвавшись от нелегких дум, предложила она, с надеждой накрыв руку Мориса своей.       Обычно он не отказывал ей в дружеских посиделках. А сейчас страсть как не хотелось оставаться одной! По лицу водителя пробежала непонятная тень.       - Если кофе надоел, у меня припасено кое-что покрепче...       Еще до того, как он подал голос, Гели интуитивно догадалась: не согласится, поэтому неубедительные отговорки про ранний подъем и необходимость завтра быть в форме - раньше это почему-то не мешало им веселиться! - слушала уже вполуха, с кислым видом глядя в окно. Ну что ж, на нет и суда нет! Зря она вообще заговорила с ним...       Тот официальный тон, на который иногда переходил Морис, одинаково претил им обоим. Гели понимала, почему так происходит. Он сердится. Ему не нравится находиться на второстепенных ролях. После всего, что было, есть и будет между ними, притворяться друзьями противоестественно! Отчасти она разделяла его чувства, отчасти – запуталась в своих собственных, ошибочно трактуя боязнь лишиться материальных благ как невесть откуда взявшуюся нежность к дяде.       Как ей только могло прийти в голову бежать в Америку, оставить Гитлера одного? Никогда, ни при каких условиях она не уступит свое место под солнцем посторонней женщине! Она нужна ему. Она будет рядом. И очень хорошо, что Морис отказался зайти в гости – меньше поводов для сплетен! В хозяйской квартире на ночь глядя служащему делать нечего.        - Merci, я хочу пройтись пешком, - улыбнулась Гели, когда водитель по ее просьбе затормозил на углу казенного здания.       Отсюда до дома было рукой подать. За стеклом в морозном воздухе крупными хлопьями кружил и опускался на пустынную мостовую январский снег. Улица, освещенная бледно-желтой вереницей фонарей, погрузилась в сон.       Звонко чмокнув Мориса в щеку, Гели распахнула дверь, ступила на брусчатку, и в ту же секунду, не удержавшись, нырнула обратно – в его жаркие объятья, о которых мечтала всю дорогу, убеждая себя в ином.       - Милый мой мальчик... Я буду скучать, - лепетала она между поцелуями, смеясь и восторженно вздыхая в ответ на нетерпеливые прикосновения под одеждой.                   Сумасшедший! Самый лучший мужчина в мире – он принадлежал ей, он шептал ей на ухо слова любви...       О, какими ничтожными показались Ангелике ее недавние переживания! Не все ли равно, где и с кем проводит время этот жалкий ефрейтор? Как глупа и несчастна фройляйн Браун! У нее нет сердца – одна пустота внутри.       На холоде от долгих поцелуев слегка саднили губы.       - Еще увидимся! Не забудь, я жду звонка! - Выкрикнул Эмиль ей вдогонку. Гели обернулась и на прощание помахала ему рукой. Перестук ее каблуков по асфальту вскоре растворился в ночной тиши.       Просторный и светлый подъезд в доме на Принцрегентплац был нынче погружен во тьму. В соседних домах случилось то же самое. Целый квартал по какой-то причине остался без электричества. Было жутковато стоять посреди улицы в кромешной тьме. Бормоча ругательства, Гели вошла внутрь, отряхнула снег, а когда глаза слегка привыкли к темноте, стала подниматься по лестнице, поминутно озираясь и прислушиваясь к эху собственных шагов. Вот так напасть! Поскорее бы добраться до квартиры! Ой, а где ключи? Чуть не выронила на пол! Чья это тень промелькнула вверху?..       Не чуя под собой ног она влетела в прихожую и долго не могла отдышаться, созерцая свои очертания в почерневшем трюмо. Вся квартира была окутана мраком и гробовой тишиной. До сегодняшнего дня Гели даже не подозревала, какая она трусиха пред лицом житейских невзгод. Отключили свет! Подумаешь, проблема! И тем не менее девушка не решалась сдвинуться с места...       Свечи, если ей не изменяла память, хранились в кухонном шкафу. Позвать на помощь было некого, и потому Гели с большой осторожностью шагнула вперед, проклиная свою неуклюжесть, привычку во всем полагаться на прислугу.       Дрожащий огонек в дядином кабинете заставил ее остолбенеть на полпути. Это еще что за новости! Он здесь? Как давно вернулся? Прежде чем фройляйн Раубаль успела что-либо осмыслить, воображение услужливо подсунуло догадку: Гитлер не один. К нему пришла гостья. И сейчас эта сладкая парочка шифруется от посторонних глаз в надежде сберечь репутацию... Ну конечно! Стоит ли говорить, с каким воодушевлением Гели ринулась в кабинет?..       - Аа, это ты, родная? Добрый вечер, - Спокойно поздоровался Адольф, глядя на нее поверх уродливых очков для чтения; уродливых хотя бы потому, что крупные стекла придавали ему сходство с совой, а правая дужка была бережно склеена изолентой. По правде сказать, их давно следовало заменить, и Гели неоднократно напоминала ему об этом, находя природную бережливость дяди вопиющим скупердяйством, на что Гитлер добродушно пожимал плечами и клятвенно обещал исправить недоразумение "как-нибудь в другой раз", хотя оба прекрасно понимали, что никакой другой раз так и не настанет. Было бесполезно объяснять племяннице свою привязчивость к вещам, способность разглядеть в любой безделице живое существо, а уж если вещь приносила пользу...       - Ждал кого-нибудь еще? - Ухмыльнулась Ангелика, прислонясь к дверному косяку. Только сейчас, отогреваясь в тепле обжитого жилища, она оценила всю степень своей усталости. Сегодня состоялся долгожданный урок музыки – осадок от него испортил настроение на много дней вперед; желание язвить возросло.       - Ты бы еще взял лупу! - Продолжала девушка, снимая с себя верхнюю одежду.       Гитлер не задумываясь поднялся из-за стола, с учтивостью портье принял из ее рук шубу, шляпку и перчатки – все это надлежало отнести в прихожую; присев на корточки, помог Ангелике разуться, подал тапки, принесенные псом, и только тогда, удовлетворенно выдохнув, сказал:       - Мне больше некого ждать, и ты это знаешь.       Недоверчиво покосившись на него, Гели подставила щеку для поцелуя. Скромная, но справедливая награда!       - Ты меня напугал, - обиженно отвечала она, увернувшись от непрошенных объятий. Вздумал еще руки распускать! - Сидишь здесь как сыч, при свечах... Что случилось? В подъезде темень, хоть глаз выколи!       Убедившись, что ласк от нее не дождешься, Гитлер покорно вернулся к столу, где в беспорядке лежали книги, свежая газета, письменные принадлежности и чертежи, которыми он занимался в свободное время. Овчарка, виляя хвостом, как обычно улеглась у его ног.       - Непогода! На электростанции авария. К утру, должно быть, починят.       Миролюбиво-равнодушный тон, с каким он произнес эти слова, невероятно раздражил Гели. Почему ей приходится терпеть такие неудобства, живя в городской квартире? Зачем ждать утра? Почему он – влиятельный политик, не в состоянии связаться с нужными людьми и сию секунду возобновить подачу электричества?       - Родная, я не господь бог и не специалист в этой области, - как можно мягче пояснил Адольф, не поднимая глаз от газеты. - Время позднее. Ложись лучше спать. Завтра со всем разберемся.       Спать! Ее вечно отправляли спать, как маленькую, абсолютно не считаясь с ее мнением на этот счет, мотивируя диктат заботой, а по факту – просто избавлялись от неугодной персоны, когда заканчивались аргументы в споре!       Гели отрицательно покачала головой и плюхнулась в кресло напротив.       - Я скучала, дядя. Позволь мне посидеть с тобой.       Что, слопал? Попробуй теперь прогони!       Ошеломленный услышанным – так просто и правдиво это прозвучало, Адольф даже не нашелся, что ответить, только повыше надвинул газету – не со зла, а потому что был смущен. Тишину в комнате нарушал лишь перестук настенных ходиков.       - Почему ты не был в театре? - Спросила Гели спустя неколько минут. Ее пальцы напряженно барабанили по кожаному подлокотнику. Вообще-то, она не могла с полной уверенностью утверждать об этом, но интонационно постаралась подчеркнуть свою правоту. Верный способ вывести лжеца на чистую воду!       - Настроения нет, - пожал плечами Гитлер, и это было сказано абсолютно искренне. - Мне хотелось побыть в одиночестве. Последняя неделя выдалась суматошной...       - Устал? - Хитро улыбаясь, перебила племянница.       При виде ее улыбки у него самого просветлело лицо.       - Немного.       - Тогда выпьем. Возражения не принимаются! - Хлопнула в ладоши Ангелика и встала. Мстительное чувство вспыхнуло в ее душе по отношению к Эмилю. Она хотела выпить – все равно, с кем. И если Морис пренебрег ею, то дядя с радостью исполнит этот маленький каприз.       - Гели! Мне кажется, это плохая идея, - робко запротестовал Адольф, когда из потайного шкафчика в стене были взяты рюмки, а вслед за тем – обожаемый ликер.       - Будь добр, принеси шнапс из кухни. Я не стану пить это переслащенное пойло! - Поморщилась Ангелика, изучив потускневшую этикетку. Что ни говори, а дядюшка был настоящий профан по части выпивки! И пьянел мгновенно, как мальчишка...       Здесь, дорогой читатель, мы ненадолго остановимся, дабы прояснить одну немаловажную подробность, о которой Гитлер умолчал в разговоре с племянницей. Что стало истинной причиной овладевшего им уныния? Ведь не физическое самочувствие право слово повлияло на его решение остаться дома! Если бы Ангелика чуть больше интересовалась дядей, она бы сразу раскусила ложь.       Воскресный поход в театр наоборот восполнял его запас энергии и сил. Он мог ввалиться в ложу на трясущихся от усталости ногах, опустошенный изнутри, с физиономией злодея, а выходил уже совсем другим, улыбчивым и во всех смыслах обновленным человеком. Этот ритуал равнялся для него религиозному празднику. Станет ли богобоязненный прихожанин пропускать рождественскую службу по пустякам?       А дело было вот в чем: с бьющимся сердцем заглянув в фотоателье после праздников и не найдя за прилавком милой продавщицы, Гитлер с сожалением узнал, что ей нездоровится и увидеться они смогут не раньше февраля – как раз ко дню рождения Евы. Причем Гофман не дал ему вразумительного ответа относительно ее состояния, и разговор поддерживал нехотя, из-за чего у мнительного гостя закралось подозрение, что Ева попросту не хочет его видеть.       Ах, если бы он мог позвонить ей, хотя бы услышать ее голос! Но в семье школьного учителя не водилось такой роскоши, как телефонный аппарат, и связаться с фройляйн Браун не представлялось возможным, что значительно усугубляло мрачные домыслы и тревогу за ее здоровье.       Сегодня он остался дома, поскольку не хотел в одиночестве смотреть "Мейстерзингеров" – это казалось ему бесчестным по отношению к Еве, ведь у них была договоренность сделать это вместе. Пригласить вместо нее другую, хотя бы даже неожиданно сговорчивую Гели, Гитлер находил бессмысленным еще по той причине, что чрезвычайно привязался к ней.       Несмотря на юный возраст, недостаток знаний и наивность, Ева запомнилась ему как остроумная собеседница. Пока остальные угодливо вторили ему, она с достоинством отстаивала свою точку зрения. Вдвоем они смеялись, спорили до хрипоты, делились впечатлениями, всегда имели, что сказать друг другу и о чем помолчать, держась за руки. Короче говоря, они были друзьями – и в этом заключалось весомое преимущество Евы перед кем бы то ни было: с ней он был самим собой, настоящим; таким, каким его задумал сам Господь, если тот действительно существовал, и некогда любила мать – матерям вообще свойственно обожествлять своих детей.       С тех пор как она поцеловала его прошло три недели, а Гитлер по сей день жил в этом моменте какой-то частью своей души и помнил до мелочей, как это случилось: например, ее руку у себя на затылке и трепет ресниц, когда он обхватил ладонями ее лицо. Приятный шок, в котором он пребывал потом несколько суток, не позволил ему в полной мере оценить всю важность упомянутого события. По одной ей ведомой причине – очевидно, руководствуясь велением сердца, Ева подарила ему свой первый поцелуй.       Неоспоримый факт: она ни с кем не целовалась прежде – об этом он догадался с опозданием, каждый вечер, как на кинопленке, возрождая в памяти пережитый под сенью миртового деревца фейерверк ощущений и чувств. Ее юное, едва дозревшее, но отчаянно жаждущее ласк тело на мгновение воскресило в нем самом почти угасший огонь молодых лет.       "Где же ты была в мои семнадцать?" - С затаенной горечью и насмешкой над самим собой думал он, мысленно смакуя ее имя. Ева! Так звали первую женщину на Земле – и продавщица с Шеллингштрассе также унаследовала от нее чарующую внешность, словно в напоминание о первородном грехе. Она не была красавицей; во всяком случае, Адольф не считал ее таковой – ничто в ней по отдельности (ноги, грудь или глаза) не поражало его воображение с такой силой, как это делали, к примеру, безымянные героини французских открыток, коллекция которых тайком хранилась у него в столе. Но зато ее спокойная, можно сказать, библейская красота в совокупности с мягким нравом, трудолюбием и жизнестойкостью, пробуждала в нем чувство, куда более нежное и глубокое, чем вожделение. И смех и грех: даже поцеловавшись с ней, Адольф не разобрался до конца, влечет его к ней или нет. На продолжение он не рассчитывал. Более того, опасался дальнейших поползновений с ее стороны. Стоит им сблизиться – и дружбе конец. И на плечи его ляжет непомерная ответственность. Шутка ли совратить невинную девушку! Хватит с него разбитых надежд Мимилейн... И почему, полюбив, принято жениться?..       Когда Гитлер возвратился в кабинет, Гели, по-турецки скрестив ноги, уже восседала на его рабочем столе и вовсю орудовала консервным ножом, пытаясь вскрыть банку абрикос, запас которых обнаружился все в том же потайном шкафчике. То ли нож заржавел от времени, то ли попросту "не желал" признавать в ней хозяйку дома – да только из этой затеи ничего не вышло, кроме внушительной царапины на лакированной поверхности стола; ее Ангелика оставила случайно, проехавшись изогнутым острием вдоль дубовой столешницы и в испуге задев локтем стопку бумаг, что с тихим шелестом рассыпалась по ковру. При виде открывшейся картины Адольф невольно ахнул.       - Дитя мое, тебя ни на минуту нельзя оставить без присмотра!       Раньше, еще в недавнем прошлом он бы не упустил случая сурово отругать племянницу за эту оплошность, а теперь без лишних слов принялся наводить порядок, с тихим покряхтыванием возясь вокруг стола. В груди Гели неприятно кольнуло что-то, похожее на вину.       - Почему ты так добр ко мне? - Без обиняков спросила она, повертев в руках раздобытую бутылку шнапса. Во рту мгновенно пересохло от желания скорее откупорить ее.       - Разве я могу быть зол? - С усмешкой отозвался он, старательно избегая встречаться с ней глазами. - Наши отношения для меня важней вещей. И все же, прошу тебя в следующий раз быть поаккуратнее. Ты могла пораниться.       От таких слов Гели удивленно выпучила глаза. Чего-о? И это говорит педантичный, придирчивый к любой мелочи дядюшка? Разумнее всего было поблагодарить его за заботу, но вредный характер девушки заставил ее незамедлительно припомнить обиду:       - Ты не заболел, дорогуша? Помнится, не так давно меня казнили за тарелку каши...       С тяжелым вздохом Гитлер спрятал пачку документов в стол.       - Считай, я встал на путь исправления. Достаточно этой нелепой вражды.       Одному Богу известно, какой выдержки и самоотречения от него требовалось, чтобы произнести чуждую для себя истину. Иррациональное чувство вины, о котором даже не догадывалась Гели, терзало Гитлера со времен знакомства с Евой – словно бы, общаясь с посторонней девушкой, он существенно обделял родное существо, хотя глубочайшая привязанность к Гели никогда не мешала ему заводить любовниц и выбирать друзей по собственному усмотрению. Что же изменилось с появлением фройляйн Браун? Адольф искал и не находил ответа. Его участившиеся поблажки племяннице были призваны своеобразно откупиться от нее, убаюкать невовремя проснувшуюся совесть. "Я ни в чем не виноват перед тобой! Я по-прежнему люблю тебя одну!" - Казалось, сообщала его робкая улыбка, но Ангелика, как обычно, истолковывала все по-своему, с точки зрения сиюминутной выгоды для себя и Мориса.       - Было бы просто замечательно, если бы ты также беспокоился о подчиненных, - сказала она как бы вскользь, деловито вручив ему консервы и нож; сама же вскрыла бутыль. - Твой водитель заждался прибавки к зарплате. Такая нагрузка за смешные деньги...       Тут уж настал черед удивляться Гитлеру. Он никогда не обижал старого товарища! И потом, Эмиль, по его мнению, в случае несправедливости мог постоять за себя, не дожидаясь протекции сверху.       - Да-да, конечно. Я понимаю, - согласился Адольф, поспешно закивав головой.       Гели, закусив губу, разливала выпивку по рюмкам.       - Постой, он сам тебе об этом сообщил? Просто я привык к тому, что все разногласия мы решаем с глазу на глаз, конфиденциально и по-дружески...       Банка абрикос поддалась ему с первой попытки. Вооружившись вилкой, девушка потянулась к ней, даже не поблагодарив за помощь.       - Ты смешон! Неужели же без слов не ясно, что человек беден? Да весь его суточный заработок уходит на то, чтобы нормально пообедать! А еще нужно одеться, оплатить жилье... Не говоря уже о непредвиденных расходах на бензин.       - Тебе бы сказки писать, Ангелика, - без тени улыбки посоветовал Гитлер, памятуя привычку Мориса посещать дорогостоящие рестораны и рядиться по последней моде, чего нельзя было сказать о нем самом. Со снисхождениям относясь к чужим слабостям, он наоборот снабжал подчиненного деньгами в том размере, чтобы не было обидно никому.       - Ну хорошо, хорошо. Я тебя услышал. На днях решим этот вопрос, - Примирительно добавил мужчина, видя, что племянница уже приготовилась обидеться.       В сердитом настроении она была ему милей всего: темные брови сдвинуты в одну сплошную полосу, губы сложены в бант, не менее сочный, чем только что съеденный фрукт, лицо порозовело от напряжения... И все же он старался не провоцировать ее.       - Расскажешь, как прошел твой день?       Молча чокнувшись рюмками, оба сделали по глотку; причем, ликер на сей раз действительно сводил скулы своей приторностью, а шнапс казался чересчур ядрёным и неприятно обжигал горло. Икнув, Гели вопросительно изогнула бровь.       - Мне правда интересно, - заверил ее Гитлер, опустившись в посетительское кресло.       Наплевав на колоссальную занятость опекуна, Ангелика частенько обвиняла его в безразличии: "Когда ты возвращаешься домой, я уже сплю! А если нам удается поужинать вдвоем, ты даже не спросишь, как у меня дела! Сидишь с газетой или безумолку тарахтишь о своем! А до родной племянницы нет дела..."       Конечно, эти упреки были сильно преувеличены и несправедливы, ведь в большинстве случаев Гели сама избегала откровенничать о своей жизни, а Гитлер просто не хотел ее допрашивать во избежание очередной ссоры. Но сейчас, когда она вдруг изъявила желание побыть рядом и первой начала разговор, грех было не узнать, что нового; особенно о том, как прошел урок музыки – ее упорное молчание по этому поводу настораживало Гитлера больше всего.       - Хм, с чего бы начать? - На секунду призадумалась Гели, словно двоечник у доски, без толку стараясь напустить на себя важный вид.       - Ну во-первых, фрау Винтер по случаю воскресенья вытащила меня в церковь. Ох, зачем я только согласилась! Отморозила себе все пальцы, проголодалась, чуть не уснула во время службы... А какой заунывной была проповедь! Вот уж точно – нечего послушать...       Дабы подчеркнуть степень своего разочарования, Гели смолкла, шумно засопев носом. В мозгу ее тем временем шла напряженная работа: о чем еще можно безбоязненно поведать дяде?       Неожиданно для себя Гитлера очень позабавило это известие. Ангелика в кои-то веки побывала на мессе! Невольно проведя аналогию с Евой – по словам Гофмана, глубоко религиозной девушкой, регулярно посещавшей богослужения, Гели показалась ему неисправимой мещанкой. Каких развлечений ждала она, отправляясь в храм? Не лучше ли и честнее было посетить цирковое представление?       - Так-так, а поточнее? Что именно сказал священник?                         Заинтересованность в его голосе граничила с насмешкой. Ангелика не была удивлена. Скептически-пренебрежительное отношение к церкви – едва ли не единственное, что их объединяло много лет.       - Я отказываюсь повторять эту чепуху! Мой мозг не вместил и половины тех средневековых догм, что я наслушалась в окружении юродивых и стариков... Супружеское ложе свято, а нечистивцы и блудники сгорят в геенне огненной! - Театрально выкрикнула Гели, погрозив кулаком потолку. Адольф укоризненно зашикал на нее, поднеся указательный палец к губам. Мыслимо ли так шуметь по ночам? Соседи спят!       - Короче, этот злобный упырь добрых два часа распекал внебрачные связи и незаконорожденных детей, которые якобы поплатятся за грехи матерей, - понизила голос племянница, из-за чего выглядела еще сердитее – того и гляди посыпятся искры. Адольф беспокойно поерзал в кресле, не в силах налюбоваться ею.       - Представляешь, в старину несчастных забрасывали камнями! Был такой обычай. Незаслуженно забытый, как он выразился, и самый справедливый – это, по-моему, кричали из толпы.       Одно из заблуждений юности таково, что все пережитое нами впервые, воспринимается как новшество вселенского масштаба. Старшее поколение труднее удивить. Набираясь опыта, человек как бы каменеет. Ни горести, ни радости земной жизни уже не трогают его души с той силой, которая бушует в молодых сердцах.       Выслушав племянницу, Адольф подавил скучающий зевок.       - Впрочем, ничего нового. Не понимаю, что тебя так впечатлило. Ну да, блудниц забивали камнями. Об этом сказано в Писании. Люди в ту пору вообще не отличались кротостью нравов. Каждый получал по заслугам. Нынешняя вседозволенность сделала нас терпимее. Но этому пора положить конец.       Гели закашлялась, неудачно отхлебнув из рюмки.       - Не хочешь ли ты... Дядя! Как ты можешь рассуждать так жестоко? А если бы я оказалась одной из них?       Гитлер смерил ее испытывающим взглядом. Ему начинал претить их разговор.       - Не люблю твои если бы да кабы. Человек, соблазнивший девушку, обязан на ней жениться. Если же он по какой-то причине сделать этого не может, тогда пусть отвечает за свое злодеяние перед законом – наравне с убийцей и вором. Со своей стороны я бы сделал все, чтобы уберечь тебя от позора.       Ангелика нервно хохотнула, двумя пальцами выудив из банки еще один абрикос. В мерцании свечей ее каштановые волосы приобрели колдовской медный оттенок.       - Почему же ты не женишься? - Елейным тоном спросила она, вдобавок бросив на него такой проникновенный взор, что у Гитлера побежали мурашки по коже. В попытке стряхнуть с себя хмельное наваждение, он рефлекторно дернул плечом.       - Или твои убеждения не распространяются на избранных? Уверена, за свою жизнь ты сгубил не одну доверчивую душу...       Адольф с самого начала выпроваживал ее спать, потому что знал: эти посиделки добром не кончатся. Но Ангелика настояла на своем, и теперь они оба поплатились за проявленную беспечность. Она – растущим опьянением, а он – необходимостью отвечать на неудобные вопросы и выслушивать колкости из уст обожаемого существа.       – Ты мне льстишь, дитя. Это женщины губили меня.       Обреченность, с которой прозвучали его слова, на мгновение сбила Гели с толку. Она рассчитывала на какую-нибудь грубость, а получила чистосердечное признание уставшего от жизни человека. Чего же тут скрывать? Ему опредленно не везло в любви.       - И все же почему? Неужели не нашел ту самую? А может, муза предпочла другого? - Допытывалась Гели, с наигранным участием глядя Гитлеру в глаза. В нетрезвом состоянии ее привычка насмешничать над ним не знала границ.       - Герр Фогель, мой преподаватель по вокалу, сегодня жаловался на разлад с женой. Подозревает ее в измене! У него, видишь ли, наступило мужское бессилие. Не может удовлетворить ее запросы...       Сказать, что дядя был огорошен ее заявлением, – это не сказать ничего. Со зловредным торжеством в груди Ангелика наблюдала за его выражением лица и еле сдерживала рвущийся наружу смех. Непонимание, шок, прилив гнева и удушающее чувство стыда – сомнительный коктейль эмоций пьянил не хуже спиртного! Казалось, у него от потрясения даже по-особому топорщились усы и челка. Вот умора!      Спустя несколько секунд Адольф с трудом прочистил горло.       - Итак, каковы твои успехи, будущая примадонна? Есть шанс прославиться в ближайшие полгода?       Тактично пропустив мимо ушей издевательства в адрес старины Фогеля, хотя стало по-человечески обидно за талантливого дирижера – жертву чудовищной клеветы, он поскорее перешел к главному, всем своим видом и неожиданной твердостью в голосе давая понять, что шутки кончились. Гели невозмутимо глотнула шнапсу.       - Полгода! Так быстро дела не делаются. Мой дебют состоялся бы гораздо раньше, если бы кое-кто почаще прислушивался к моим желаниям, сумел разглядеть во мне талант...       Даже в такой сфере как выбор профессии, Ангелика заранее перекладывала всю ответственность на дядю, как будто это ему предстояло исполнять новомодные шлягеры и вместо нее развлекать толпу. Он был виновен в том, что до сих пор не замечал в ней сверхъестественных сценических способностей; что укрывал от общества ее бесценный дар, и в принципе скептично отнесся к идее Гели стать звездой.       - Ты сама назначила себе такой срок. "Увидишь, через полгода я спою в Ковент-Гарден! Меня ждут заграничные гастроли!" Чьи это слова? Я с нетерпением жду их воплощения, - холодно напомнил Гитлер, на корню пресекая обвинения против себя. Он уже сделал все, что мог, проспонсировав ее забавы крупной суммой денег.       - Раз уж я сказала так, значит, так тому и быть, - надулась девушка, увлеченно ковыряя ногтем молнеобразный след от ножа – результат своей неосторожности, извечной отсталости в быту.       - Знаешь, нет худа без добра. Я поцарапала твой стол, но зато... Благодаря этой царапине ты будешь вспоминать обо мне.       Количество выпитого пробудило в ней слезливую сентиментальность. Кроме того, Ангелика еще не решила как преподнести ему учительский вердикт. Господин Фогель на самом-то деле был не слишком доволен ею.       " - Работа предстоит кропотливая! Разумеется, если вы намерены хоть чего-нибудь достичь, - прямо объявил он, прослушав ее скромный, наспех подготовленный репертуар. Гели опешила. Она-то ждала бурных оваций! И вообще, кому понравится за свои же деньги слышать правду о себе?       - Природа наградила вас классическим сопрано! Но к сожалению, испорчен аппарат... О да, вконец испорчен аппарат! - Повторял старикашка в парадном фраке, пока обиженная ученица боролась с желанием вытолкать его за дверь. "       Что за зверь такой – этот аппарат и почему он сломан, Гели так и не узнала по причине своей заносчивости. Расспрашивать о своих недостатках было выше ее сил. Зато она очень усомнилась в квалификации и душевном здоровье шестидесятилетнего преподавателя, вкратце поделившись с дядей впечатлениями от сегодняшней встречи.       - А во второй половине дня, чтобы не гулять по холоду, мы с подружками пошли в археологический музей. Вот, принесла тебе сувенир, - с этими словами Гели вытащила из кармана какую-то ерунду в яркой упаковке.       - О, это излишне... Спасибо, конечно. Но стоило ли тратиться? - По обыкновению бормотал Адольф, приняв из ее рук не что иное, как игрушечную модель динозавра, собрать и раскрасить которую производитель предлагал вручную, под наблюдением кого-нибудь из взрослых. Смехота да и только! И тем не менее в душе его шевельнулась знакомая нежность к племяннице: она думала о нем, хотела порадовать его – уже одна мысль об этом делала Гитлера счастливым.       - В музей, говоришь? А где твой билет? Я бы хотел уточнить информацию, - безо всяких подозрений спросил он, подумав также о Еве. Может быть, когда она поправится, им удастся сходить туда вдвоем? Или археология – это слишком скучно? Но какая разница, куда идти, лишь бы снова увидеть ее!       - Погоди, ты что, мне не доверяешь? Хочешь сказать, я вру? - Мгновенно вскипела Гели, именно по причине вранья во всем чувствуя несуществующий подвох. По музеям и выставкам она ходила в октябре, два с половиной месяца тому назад, а небольших подарков запасла на год вперед, чтобы в случае чего иметь железное алиби по поводу своего отсутствия. И до сегодняшнего дня эта уловка работала бесперебойно...       - Билета у меня нет, я его выбросила, а тебе давно пора к врачу, параноик! - Насупилась она, стараясь выглядеть как можно убедительнее. И Гитлер не стал с ней спорить, потому что до сих пор думал о другой.       - Ну-с до чего же вы с учителем все-таки договорились? Или ты уже раздумала заниматься музыкой? - Спокойно осведомился он, и это спокойствие, помноженное на благодушное выражение лица, особенно насторожило Гели. Она ответила как есть:       - Смотря как поведет себя Фогель. Если он и дальше будет чудить, подыщешь мне нового наставника...       А вот эта фраза уже не понравилась Гитлеру. Разве он сыскной пес, чтобы по команде бросаться на поиски неведомо чего? Талантливых преподавателей не так уж много, а такой привереде как Ангелика никогда не угодишь. Стало быть, проблема в ней, и начинать нужно с нее!       - Характер у тебя не сахар, моя дорогая. Будь поласковее с ним. Уважь его возраст и авторитет.       Гели презрительно сощурилась.       - Кто бы говорил! Ты-то в свое время не особо жаловал учителей!       Что правда, то правда. Отношения с педагогами у него не складывались главным образом потому, что подчинение, – основа любого обучения, было противоестественно его натуре. Учителя любили подхалимов и начетников, он же не был ни тем, ни другим, и всегда на все имел свое мнение, грандиозные планы и веру в собственную исключительность. Теперь аналогичные черты характера проявились в Гели. Его задача была вовремя предостеречь ее. Взрывчатый нрав до добра не доведет!       - Пожалуйста, не пей много. Алкоголь вреден для голосовых связок, - попросил Адольф, когда племянница на его глазах умудрилась осушить рюмку с локтя.       Отвратительный кабацкий жест!       - А то что? Надаешь по попе? - Нахально сказала она, ощерив в улыбке крепкие, жемчужного цвета зубы, но бутылку оставила в покое.       - Скажи мне, дядя, это правда, что ты дважды поступал в Венскую академию художеств и оба раза провалил экзамены?       Жестокость Ангелики заключалась в том, что она с легкостью и чрезвычайным воодушевлением поднимала темы, на которые ему меньше всего хотелось говорить. Чтобы не выдать волнения, он потянулся к ликеру, но был остановлен ее нетвердой рукой. Эй, так нечестно!       - Мне кажется, ты не единожды задавала этот вопрос. Да, все верно, - уж слишком беззаботно подтвердил Гитлер, закинув ногу на ногу.       Его расхлябанная поза, мнимый оптимизм в голосе, воровски беспокойный взгляд – все выдавало в нем закомлексованного человека. По прошествии стольких лет он так и не сумел смириться с неудачей, предопределившей его мировосприятие на всю оставшуюся жизнь.       - Если ты помнишь, во второй раз меня даже не допустили к основной части экзамена, - Словно в издевку над самим собой, продолжал Адольф, неподвижно глядя в пространство перед собой. Тон его был безучастен, на лбу залегла продолговатая складка – следствие напряженной работы ума. С мазохистическим упорством он восстанавливал в памяти все те события до мельчайших подробностей.       - Профессор Альман, - кажется, так его звали, - посоветовал мне попробовать себя в архитектуре. Он якобы разглядел в моих рисунках соответствующие способности, но... О поступлении в университет за неимением полноценного атестата не могло быть и речи, а все остальные члены комиссии – это прогнившее сборище бюрократов и жидовских лжецов, даже не посмотрели в мою сторону. Ну что ж! Мне был предначертан другой жребий.       - Покажи свои рисунки, - попросила Гели, всеми силами стараясь продлить эту пытку. Она знала, что смотреть там не на что; что дядя смутится и еще больше возненавидит себя за свой бездарный труд, но все равно не упускала случая поддеть его, – также как и он высмеивал ее мечты о большой сцене.       - Возьми в шкафу, - пожал плечами Гитлер, и Гели, не теряя ни секунды, метнулась к застекленному шкафу, где подозрительно долго копошилась среди разнообразных документов, писем и книг.       - На второй полке слева, - в нетерпении подсказал он.       - Ну-ка... Что тут у нас? Посмотрим, - нараспев протянула Гели, усевшись с папкой рисунков к нему на колени. От неожиданности Гитлер вздрогнул и боязливо приобнял ее за талию.       - Удобно? Может, пересядешь в кресло? - Из вежливости предложил мужчина, очень надеясь на отрицательный ответ. Племянница наградила его довольным молчанием.       Чуть слышный перегар ничуть не умалял ее очарования. Наоборот, уже тот факт, что Гели была пьяна, делал ее в глазах Адольфа трогательно беззащитной и доступной. Любая другая в таком виде, скорее бы всего, вызвала у него отвращение, а с ней он едва сдерживался, чтобы не воспользоваться этой ситуацией.       Одной рукой обняв его за шею, Гели долго изучала содержимое папки, иногда придирчиво цокая языком, а иногда похрюкивая со смеху, и этот смех прельщал его не меньше, чем ощущение упругих ягодиц в опасной близости от своего паха. Едва ли сознавая, что творит, девчонка то и дело ерзала, пытаясь получше устроиться в его руках, из-за чего он забывал как дышать, а щеки его покрывались удушливым румянцем. О да, Ангелика знала толк в пытках! И непонятно было, что хуже: услышать от нее какую-нибудь гадость по поводу своих работ или до скончания веков держать ее умопомрачительную задницу у себя на коленях. Каких-то пять минут сладостью своей напоминали вечность...       - А это кто? Твоя неразделенная любовь? Та девушка, из-за которой ты возненавидел весь иудейский мир? - Заливисто рассмеялась Гели, в числе прочих рисунков наткнувшись на портрет его фронтовой подруги, француженки Шарлотты Лобжуа. Не вдаваясь в подробности, он пояснил, кто это такая.       - Как живая! - Неожиданно восхитилась Гели. Эти слова Гитлер списал на алкогольное опьянение. Будучи трезвой, она бы в жизни не похвалила ни одной из его работ.       - Ой! Прости, это слишком личное! - Смущенно и даже испуганно воскликнула она, что было совсем на нее не похоже.       Заглянув Ангелике через плечо, он обомлел от ужаса. Неизвестно каким образом, среди натюрмортов и пастельных пейзажей затесался набросок обнаженного женского тела. Тело было изображено в нескольких вариациях, дабы подчеркнуть и передать во всей красе его природные достоинства, начиная от покатых плеч и превосходно развитой груди с заостренными сосками, по-крестьянски крепких рук, чуть выпуклого живота Венеры – до стыдливо сомкнутых бедер, меж которых едва виднелся темный треугольник лобковых волос; довершали портрет округлые колени.       В полнейшем смятении Адольф залепетал нечто нечленораздельное, пытаясь отобрать папку из рук Ангелики, но вопреки показному смущению, она крепко держала свой трофей и не собиралась расставаться с ним, не получив вразумительных объяснений. "Это ты рисовал? Когда и кого? По памяти или с натуры?" - Посыпался ряд бестактных, но предсказуемых вопросов.       Адольф как будто проглотил язык. Выступать перед многолюдной аудиторией было для него менее волнительно, нежели откровенничать с Гели – подвыпившей пустоголовой красоткой, чей облик он тайком увековечил на бумаге. Ее загребущие руки добрались до самого сокровенного. Неужели в этой мазне она не узнала себя саму?..       - А ты как думаешь, кто бы это мог быть? - Адольф осторожно коснулся девичьей щеки кончиками пальцев. Щека была горячая, бархатистая на ощупь, и от нее отдаленно пахло французским кремом для лица. Уже в столь юном возрасте Гели тщательно ухаживала за кожей.       - Откуда мне знать! Очередная твоя подружка... - Нахмурилась она, но не оттолкнула его руку. Ей как будто даже нравилось получать эти робкие ласки, потому что, когда он прижался губами к ее плечу, перед этим обнажив его для поцелуя, с губ ее сорвался еле слышный вздох; вздох блаженства, а не раздражения.       - Подумай хорошенько, - глухо сказал он, расхрабрившись настолько, что начал целовать ее шею – с известной долей осторожности, конечно, ведь Гели была не настолько пьяна, чтобы дать свободный доступ к своему телу, но достаточно пьяна, чтобы наутро ничего не вспомнить, если это все-таки произойдет.       - Не имею ни малейшего понятия... Ах! Щекотно, дядя! - Тихо засмеялась девушка и придвинулась поближе к его паху. То, что Гитлер был заметно возбужден, не укрылось от сведущей в делах любовных Ангелики, но под действием выпивки она не придала этому особого значения. Ну возбужден, и дальше что? В ее присутствии многие теряют голову! А он, если присмотреться, не такой уж пожилой мужчина... Не красавец, конечно. Но еще не пожилой!       - Это ты, Ангелика. Гели... Принцесса моя, - прошелестел он одними губами, в буквальном смысле чувствуя, как земля уходит из-под ног.       Столько нежности и отчаяния было в этом шепоте, что сердце замерло у обоих. Гели сразу догадалась: нет у него никакой любовницы, та девчонка из фотоателье ничего не значит, никаких прав не имеет и навряд ли их получит; во всяком случае, пока она, его племянница и величайшая любовь, - ей хотелось думать так! - будет здесь; будет позволять ему хоть иногда к себе прикоснуться, и от этой мысли Ангелику обуяла такая радость, что она не задумываясь влажно чмокнула его в губы. Адольф не осмелился превратить этот чмок в настоящий поцелуй.       - Скажи пожалуйста... Один маленький вопрос! - Сказала она, уже обеими руками обняв его за шею, как будто собиралась придушить в случае неповиновения. Адольф доверчиво и горячо смотрел ей в глаза.       - Ты бы женился на мне, если бы это было возможно? Ты бы хотел, чтоб я стала твоей женой?       Этот вопрос прозвучал слишком самонадеянно. Фройляйн Раубаль вообще было не занимать житейской смекалки и уверенности в себе, но на сей раз она просчиталась. За долгие годы общения с женщинами у Гитлера к подобным просьбам и намекам явно выработался иммунитет. Теоретически его можно было шантажировать чем угодно, кроме женитьбы. Если избранница всерьез заводила речь о свадьбе, семье и детях, всячески давила на него, ставила перед ненужным выбором, он недолго думая разрывал с ней отношения – к чему удерживать ту, которая хочет уйти? Исключение составляла Мимилейн, и то только потому, что не очень-то хотела уходить. Следовательно, попытка племянницы выяснить его уровень безумия кончилась ничем. Нет, он еще не настолько спятил, чтобы обзавестись женой. Ни при каких обстоятельствах. Категорическое нет и нет.       - Ну знаешь, я бы тоже не пошла за тебя замуж! Такого счастья мне даром не надо, - фыркнула Гели, уязвленная его словами.       Конечно, она спрашивала о женитьбе в шутку, с целью подразнить дядю – и больше ничего, но отказ заставил ее почувствовать себя в дураках и озлобиться на Гитлера, как в прежние времена.       - И не стыдно тебе малевать такой срам. Порнограф несчастный! - Подытожила она, с видимой брезгливостью положив папку с рисунками на стол.       Ни слова больше не сказав, Ангелика поднялась с его колен и, пошатываясь, побрела в сторону двери. Прическа ее смялась, на чулке неряшливо зияла свежая зацепка, зато хулиганка не забыла прихватить с собой бутылку. Вызвавшись проводить Ангелику до постели, Адольф незаметно отнял ее.       Как быстро улетучилась надежда на малейшее сближение между ними! Только что она ластилась к нему, разговаривала с ним в игривом тоне – и вот опять стала холодна как лед, свысока и нехотя принимая его помощь.       - Мне нужно в туалет, - промямлила Гели, сидя на кровати в нижнем белье. Это также была заслуга его заботливых рук, иначе бы она уснула, не раздевшись, в свинском виде где-то на полу.       - Поднимайся, пойдем вместе, - с готовностью предложил Гитлер, из страстного любовника мгновенно вжившись в роль няньки.       Гели секунду поразмыслила, а затем безмолвно потянулась к нему. Он все понял без слов и бережно подхватил ее, как ребенка, на руки.       Тащить Ангелику до туалета оказалось задачей не из легких. Во-первых, действовать пришлось в потемках. Во-вторых, весила девушка не так уж много, но тело у нее было литое, тяжелое на подъем; к тому же, она постоянно брыкалась, мешала ему удержать равновесие и даже кусала за ухо. Гитлер из последних сил сохранял терпение.       Ощущение чего-то теплого разлилось у него внизу живота, намочив рубашку и брюки в тот самый момент, когда до унитаза оставалось два шага. Похолодев от изумления и стыда, хотя ему-то было нечего стыдиться, он замер на месте и убито прошептал:       - Ты это нарочно, да?       Гели по обыкновению разразилась озорным смехом, уронив голову ему на грудь. Голос ее заплетался от усталости и хмельного веселья:       - Не сердись, дядя! Я не дотерпела... С каждым может случиться...       - Ступай в постель, дитя. На сегодня с меня хватит, - Мрачно отчеканил Гитлер, прислонив едва державшуюся на ногах племянницу к стене.       Вернувшись из кухни с ведром и тряпкой, чтобы подтереть образовавшуюся лужу на полу, он рассчитывал найти ее на том же месте, но Ангелики след простыл, а со стороны девичьей спальни доносилось мирное посапывание – в этом он убедился несколько позже, по пути к себе в кабинет.       Она уснула. Это позволило ему чувствовать себя свободнее.       Прибравшись на письменном столе, где оставались следы недавней попойки, он хотел было приступить к работе, но вовремя вспомнил про испорченный костюм; посмотрел на часы, стрелка которых давно перевалила за полночь; постоял в задумчивости у окна, за которым во мраке клубилась метель, и абсолютно опустошенный рухнул в кресло. Таким он был всегда, пообщавшись с Ангеликой. Словно какая-то пружина натягивалась в нем, пока она была рядом, держала его в неестественном тонусе, но резко лопалась и причиняла немыслимую боль, стоило им разойтись.       Тем не менее Адольф был рад остаться в одиночестве. Гели уснула – и он мог делать все, что душе угодно. Настало время уделить внимание себе, прислушаться к своим потребностям. Напряжение, накопленное за день, за целую неделю, в течение которой ему было некогда потакать вполне понятным желаниям, искало выход. Он заслужил небольшую передышку. Целый мир, полный несбыточных грёз, открывался перед ним. Нужно было лишь шагнуть навстречу.       Взволнованно сглотнув, Адольф посмотрел вниз – туда, где на брюках выразительно маячило пятно ее мочи; оно, как ни странно, нисколько не внушало ему отвращение.             Плотское томление, почти угасшее с уходом Гели, вспыхнуло в нем с новой силой. Да, она спала и никак не могла поучаствовать в происходящем, но зато она оставила ему частицу себя – этого хватит, чтобы в одиночку насладиться за двоих.       С юных лет Адольф презирал рукоблудие. Страх быть уличенным кем-то из взрослых позже сменился твердым намерением избавиться от этой пагубной привычки. В понимании Гитлера онанизмом занимались только психически больные, гомосексуалисты и евреи – на них он когда-то насмотрелся в Вене, и с тех пор не мог простить себе подобное пристрастие, также как не мог окончательно преодолеть его. Отношения с женщиной позволяли на время усмирить инстинкты, но в какой-то момент он все равно возвращался к этому, с еще большим неистовством, чем прежде, оживляя в сознании самые смелые мечты.       Воображаемая Ангелика выгодно отличалась от настоящей покорством и неуемной жаждой близости. Она приходила по первому его зову, ее глаза горели восхищением, а руки, проворные и нежные, уже искали способ порадовать его.       На столе в позолоченной овальной рамке издавна стоял портрет племянницы. "Любимому дяде, в честь моего совершеннолетия!" - Гласила торжественная надпись сзади. На этой фотографии она получилась младше своих лет.       Блаженным взглядом упершись в ее смеющийся рот, Адольф массировал восставший член сквозь шершавую ткань брюк. Множество нескромных фантазий возникало перед его внутренним взором и тут же ускользало прочь, не найдя должного отклика. Сегодня в них не было необходимости. Все свое внимание он сосредоточил на ее последней вопиющей выходке. Гели уверяла, что она помочилась на него случайно, но ему в угаре возбуждения казалось иначе. Несносная девчонка, она заранее спланировала эту пакость, чтобы унизить его! Ну и пусть...       Вальяжно откинувшись в кресле, Адольф расстегнул ремень, высвобождая разгоряченное естество наружу. Несколько капель смазки упало ему на ладонь. Сладчайшая тяжесть в паху нарастала по мере того как он двигал рукой, в тугом кольце сжимая испещренный набухшими венками ствол. Как всегда в такие минуты его не покидало чувство неправильности этого занятия. Гели приходилась ему племянницей! Грешно было фантазировать о ней в таком ключе...       Но как бы он ни убеждал себя остановиться, зов плоти брал свое. Ни одна живая душа не догадывалась о его настоящей любви к Ангелике. Даже она сама, когда спрашивала о женитьбе, вряд ли могла представить, до какой степени он помешан на ней... Пожалуй, да. У нее были все шансы стать его женой. Она уже стала ею – в том иллюзорном мире, где ей не возбранялось пописать ему на лицо.       До боли закусив губу, чтобы не издать ни звука, Адольф закрыл глаза и как можно четче представил Гели – ту, которую рисовал в своем альбоме; с мыслью о которой засыпал, представляя ее рядом, на своем плече; ту, ради которой жил все эти годы, хотя помимо юной подопечной и забот о ней, у него было предостаточно других задач, желаний и планов – в политике, прежде всего, именно она восполняла романтическую составляющую, которая необходима каждому человеку, чтобы по-настоящему чувствовать себя живым.       Дыхание сбилось к чертям. Приглушенные вздохи все же вырывались наружу – удержать их становилось невозможно, когда пальцы терли побагровевшую, скользкую головку члена; прикосновения к ней вызывали приятную дрожь во всем теле и существенно ускоряли оргазм, а кончить ему хотелось как можно быстрее, поскольку, хоть Гели и спала, он не чувствовал себя в полной безопасности и вообще слишком извелся, чтобы ждать.       Несмотря ни на что, онанизм давал ему возможность побыть эгоистом и ни о чем не беспокоиться, кроме себя. В постели с женщиной все было иначе. Независимо от того, как давно они встречались и какие чувства связывали их, Адольф до последнего оставался пылким любовником; удовлетворить ее для него являлось делом чести, притом он нередко забывал о своих потребностях, и хорошо еще если девушка попадалась догадливая, щедрая на отдачу – другие же получали ласку, не проявляя ни намека на ответную активность.       Интересно, а какой была Ева? Член его болезненно пульсировал при мысли о ней. Ее симпатичное личико вспомнились ему. Особенно нежны и горячи были губы. Что, если бы они коснулись его там, в самом низу?       Влечение к Еве было продиктовано стремлением вызвать в Ангелике ревность. Сколько раз она сводила Гитлера с ума, кокетничая с кем-нибудь из молодых партийцев! А ее слова о замужестве? Тяга к путешествиям? Гели в любой момент была готова бросить все и улететь за океан! Но почему бы ей для начала не побыть в его шкуре? Пусть понервничает из-за Евы. В конце концов она ничем не хуже...       Пару механических движений рукой – и семя, - белесая вязкая жидкость - тугой струей хлынуло в ладонь, перепачкав заодно уже испорченные брюки и кресло. Наслаждение обжигающей волной окатило его с ног до головы. Перед глазами неотступно стоял образ маленькой блондинки из фотоателье. Ева проглотила все до капли, и теперь в немом восторге смотрела на него снизу вверх глазами олененка, также как тогда в библиотеке, слепо подчиняясь его воле – хрупкий мотылек в паучьих сетях.       "Эффи, радость моя" - Ласково называл Адольф ее в своих мыслях, потому что обращаться к ней полным именем ему было неловко. С реальной фройляйн Браун его не связывало ничего, кроме дружеских встреч и одного-единственного поцелуя под Рождество. За все то время, что они не виделись, она могла сотню раз пожалеть о нем...       "К черту! Мы еще обязательно обсудим это. Надо бы ее поздравить с днем рождения..." - Рассуждал он уже в более-менее спокойном состоянии, удалив следы недавнего конфуза чистым носовым платком. Вслед за животным удовольствием всегда наступало чувство пресыщения. Долгожданный оргазм разморил его. Адольф хотел теперь только одного: поскорее добраться до постели и на несколько часов забыться сном.