Сочетание

1.       Большую часть времени они проводят в тишине.       Только кликанье когтей по клавишам, такое привычное, что даже почти не отвлекает. Сасаки работает, о, Сасаки просто прекрасно работает — Фурута никогда не видел никого усердней него. Гордость CCG, гроза всех гулей, прекрасный следователь, достойный ученик. За несколько месяцев он дослужился из обычного следователя до легенды, которая может посоперничать с великими историями про Ариму Кишо, и получил прозвище, до которого простым людям не дотянуться при жизни. Он даже умер ради него. И воскрес тоже ради него.       Они работают вместе вторую неделю, а Фурута так и не может отвести от него взгляда, когда они находятся рядом — когда едва в трех метрах от тебя существо, потерявшее большую часть человечности, а оставшуюся частичку спрятавшее в самой глубине; тот, чьи глаза видят мир через черную пленку ненависти, и тот, чья аура мрака сгущает воздух вокруг до тяжести, невозможно думать о чем-то другом, кроме него, а всё остальное кажется совершенно не интересным, словно испробовано сотни раз.       Трагедия Канеки Кена настолько увлекательна, что можно бесконечно наблюдать за тем, как развивается история, что была создана случайно и не имеет хорошего конца. Фурута бы хотел, если бы такое было возможно, сопровождать его всюду: от первого момента знакомства до конца. Канеки Кен действительно так восхитителен, что смотреть за ним сплошное удовольствие. Канеки Кен был прекрасен в фальшивом образе Сасаки Хайсе — последней попытке на счастье. Канеки Кен прекрасен сейчас в образе Жнеца, что страшит гулей, людей и сам себя. Он выкладывается на все сто, которых у него нет, словно переступая свой предел каждый день, дающийся ему непосильным трудом. Каждое его движение такое четкое, как работают шестеренки в слаженном механизме, каждый его взгляд пронзает леденящим холодом, а каждое слово — острое и резкое, как удар его куинке.       Сасаки-сан всегда так хорош: его приказы заставляют всё внутри дрожать от инстинктивного страха — в них столько злости, что кажется, если дотронуться до его тела пальцем, то оно разорвется на части. Сасаки-сан прекрасен на поле боя — выкованный на трагедиях меч правосудия, что карает несправедливость этого мира. В каждом его движении прослеживаются линии Аримы Кишо, что нависает над ним темной тенью смерти. Сасаки-сан хорош даже сейчас, когда монотонно цокает по клавишам, работая так усердно, как никто в CCG.       — Отвернись, — жестко отрезает Сасаки, так резко, будто разрубает воздух.       О, какой жесткий тон! Фурута облизывает губы — давно никто не общался с ним так грубо, настолько не обходительно, но пусть. Наедине Сасаки может позволить — точнее Фурута ему позволяет, — себе немного больше грубости и злости, которые теплятся в нем и вырываются через ледяную броню мелкими вспышками.       Фурута прижимает руки к щекам и возмущенно качает головой.       — Но…       — Это приказ, — Сасаки не смотрит на него, даже не отрывает взгляд от монитора.       Пора бы привыкнуть, что все его слова теперь только приказы. Фурута просто обожает приказы. Особенно их нарушать. Особенно если они от Сасаки-сана. Особенно, если они сказаны таким мерзким тоном, который ясно показывает, что их нужно выполнять без каких-либо пререканий. Особенно, если тебе не уделяют ни капли внимания, считая не более, чем мелкой мошкой на общем фоне, которая лишь отвлекает. Особенно, если ты центр его вселенной, которую создал для него, а тебя игнорируют, как пыль на шкафах.       — Мне кажется, что Вы превышаете свои полномочия, — Фурута говорит медленно, лениво покачивая ногой в воздухе, но не отводит взгляда — сейчас начинается самое веселое и нельзя прерывать игру.       Сасаки разворачивается медленно и, наклонив голову набок, смотрит внимательно, словно изучая.       — Правда?       Одна фраза, которая ему не нравится, и раз — ты можешь увидеть бога смерти перед собой. Одно только слово — и всё вокруг стынет, словно замирая от страха. Фурута так доволен своим случайным творением, что едва не хлопает в ладоши, но вовремя себя одергивает.       — Да, — он отвечает с лучезарной улыбкой, от которой Сасаки едва заметно морщится, — Вы превышаете полномочия.       Два — ты можешь ощутить его гнев на себе.       Он ухмыляется чёрно, бездушно, а ещё его взгляд без намека на смех: серый лед и две маленькие черные точки, остановившиеся на своей цели, словно взяв на смертельный прицел.       Становится душно и холодно одновременно, а ещё тихо. Почти могильно тихо. Напряжение повисает в воздухе тяжестью, не давая вздохнуть полной грудью, морозит кожу, словно по ней скользят льдом. Фурута поправляет платок на шее и кокетливо подмигивает Сасаки, отмахиваясь от его злости, ярости и всего прочего, как от назойливой мухи, заставляя его скрипнуть зубами.       — Не злитесь Вы так, я же шучу. А шучу я так часто лишь потому, что Вы выглядите обессиленным, и мне хочется Вас отвлечь на пару минут, чтобы Вы отдохнули, — откинувшись на спинку стула, Фурута продолжает смотреть в непоколебимое лицо, и Сасаки поджимает губы. — На Вас жалко смотреть.       — Дальше, — опять приказ.       Сколько же злости в голосе. Так много, что он аж начинает хрипеть. Но ему интересно! Фурута прикрывает рот рукой — губы предательски растягиваются в улыбку, а внутри все торжествует, взрываясь огнем. Сасаки-сан — сплошной ком ненависти и холода — проявляет интерес к чему-то помимо работы. Надо же, надо же.       — Я хочу Вас (просто Вас) порадовать, отвлечь, — Сасаки отворачивается, и Фурута понимает, что упускает шанс. — Нет-нет! Не в рабочее время. Я не буду Вас отвлекать, — задумчиво добавляет, — позже. Немного позже.       Мерзкий звук, с которым Сасаки цокает в его сторону, заставляет пальцы рефлекторно сжаться в кулак. Вырвать бы его чертов язык, но он лишь отрастет заново. Чертов гуль. Чертов Сасаки.       — Завтра, — говорит Фурута и делает паузу, чтобы Сасаки вновь посмотрел на него. Точнее, ждет — посмотрит или нет, и он разворачивается, вскидывая бровь, и смотрит снисходительно, даже с пренебрежением, и Фурута поднимает средний палец, а потом улыбается со всей стойкостью, выдавленной нежностью, и произносит, не спрашивая. — Я займу пару часов Вашего времени. А теперь давайте работать, Сасаки-сан.       Сасаки даже не отвечает. 2.       Когда они остаются наедине, говорит только Фурута.       Стакан в руке Сасаки доверху наполнен кровью, и он покачивает им из стороны в сторону, почти утыкаясь носом в красную гладь, то шумно втягивая запах, то тяжело сглатывая, но так и не прикасается губами, брезгливо морщась. На все заковыристые вопросы он отвечает с едва заметной паузой, выбирая правильные слова, чтобы не дать собеседнику зацепиться, — знает же, с кем имеет дело, — но говорит четко, а черный взгляд прикован к Фуруте, как к желанно-опасной цели.       О, какое внимание — Фурута более чем доволен. Он спрашивает, как можно к нему обращаться, а Сасаки вежливо отвечает со сладкой улыбкой, и кажется, что спертый воздух тяжелеет моментально, слово пропитавшись смолой. Холодное «Сасаки-сан» режет тишину громким хрустом, как будто трескается годовалый лед. Фурута дергает плечом, стряхивая неприятный взгляд, и ласково улыбается в ответ, беззвучно двигая губами: «Вот же ты мразь, Сасаки-сан», — и Сасаки ухмыляется, словно поняв всё сразу.       Вот оно, вот — трагедия в её расцвете, высшей точке кульминации драмы, которую Фурута готов назвать одним из лучших своих творений. Он хочет сказать, как прекрасен сейчас Сасаки [Канеки Кен], но говорит только о мелочах, чтобы не спугнуть и не нарушить хрупкую идиллию.       — Где ты это взял? — Сасаки подозрительно принюхивается к стакану и поднимает взгляд на Фуруту, который моментально замолкает. Он стискивает зубы и выдыхает, медленно натягивая улыбку, чтобы не выдать желание сломать разом обе руки Сасаки за то, как отвратительно бесцеремонно его перебили, и за пренебрежение к его заботе.       — Знаете, перебивать невежливо, — медленно тянет Фурута, качая пальцем в воздухе.       Сасаки смотрит ему в глаза, и в них ни намека на шутку.       — Где ты это взял? — звучит как угроза.       Это — называет Сасаки, не решаясь произнести вслух слово «кровь», и Фурута хихикает — забавно же, как он стесняется своей гульей сущности. Такие мелочи добавляют в образ Жнеца капли нелепости, присущей Канеки Кену.       — Кровь? — легко переспрашивает Фурута и добавляет с вызовом:  — Моя, а что?       Стакан в руке Сасаки дергается, а Сасаки едва не утыкается носом в жидкость и замирает, словно выбирая слова, но, похоже, просто их не находит. Перед тем, как он начинает говорить, проходят долгие минуты.       — …Фурута, ты нормальный?       Возможно, это впервые, когда Сасаки выглядит таким растерянным. В его глазах читается тот же вопрос, повторяющийся там многократно.       — В нужной мере, — Фурута дотрагивается указательным пальцем до края бокала Сасаки и скользит по нему вниз. — Мне просто дали хороший совет, чем можно порадовать такого, как Вы. Мне показалось, что это довольно интересный вариант и, возможно, Вам даже понравится. Вам нравится?       — Он гуль? — на вторжение в личное пространство Сасаки не реагирует.       — Возможно, — коротко отвечает Фурута. — Пейте, Вы же понимаете, что Вам это ни капли не повредит. В конец концов, Вы же хотите отдохнуть?       — Не хочу, — отрезает Сасаки и в противовес своим словам делает большой глоток, заставляя Фуруту от удивления раскрыть рот, но не произнести ни слова.       Тело моментально бросает в дрожь от того, с какой жадностью Сасаки пьет кровь, явно наслаждаясь вкусом, словно изнуренный жаждой глотает холодную воду посреди пустыни. Красные линии моментально рассекают кожу возле правого глаза, а капли крови застывают в уголках губ. Фурута выдыхает сквозь зубы — Сасаки понравилось, очень понравилось, а если он захочет ещё… Фурута проводит указательным пальцем по шее, представляя, как он вопьется зубами в тонкую кожу, желая добраться до вен. Жар поднимается вдоль позвоночника, и он елозит на стуле, перекидывая ногу с ноги. Сасаки без всей своей лживой человечности выглядит так завораживающе, что невозможно смотреть без восхищения. Даже сейчас, одетый в рубашку и брюки, сидящий в кресле, он похож на худшее чудовище из страшных историй CCG.       Сасаки отрывается от стакана и ставит его на стол. Покрасневшие и влажные от крови губы блестят, и Фурута тяжело сглатывает, когда он проводит по ним языком, собирая всё до последней капли. Дрожь проходит от головы до ног, и все волоски на теле встают дыбом.       — Сасаки-сан… — Фурута тяжело сглатывает вязкую слюну перед тем, как продолжить, — Вам понравилось?       — Нормально.       — Может, хотите еще? — Сасаки ничего не отвечает — не нужно, Фурута и так понимает, что, конечно, он хочет. Не может быть по-другому. Он дотрагивается до ворота на рубашке, оттягивает его в сторону и касается пальцем бьющейся венки на шее. — Если хотите, Вы можете…       Грозный командир, сам Бог смерти, Сасаки Хайсе двадцати трех лет, а так забавно пугается даже легкого намека, как глупый школьник при виде красивой девушки.       — Нет.       Его растерянность исчезает без следа. Теперь он смотрит с интересом — давит мрачным взглядом, словно пытаясь выжать ответы на незаданные вопросы, и стучит пальцами по пустому бокалу. Все шутки Фуруты проходят мимо или сквозь него. Сасаки их даже не слышит.       — Нам пора, — резко прерывает Сасаки и отворачивается, делая вид, что ничего не произошло, и Фурута едва сдерживает смех.       Они выходят на улицу под ночь, петляют по залитым холодным дождем улицам, под ногами хлюпают лужи. Сасаки молчит и держится на расстоянии вытянутой руки — если захотеть, то можно схватить его за ворот плаща и тряхнуть до злобного шипения в ответ или гневного высказывая, но Фурута сдерживает себя.       Черная фигура почти сливается с темнотой ночи, словно он пытается потонуть в ней до конца.       — В твоём окружении слишком много гулей, — внезапно говорит Сасаки и останавливается.       — Одна персона — не много, — моментально парирует Фурута, а потом внезапно застывает на месте. — А… Вы имели в виду и себя? Правда? — он моментально оказывается с Сасаки лицом к лицу, и тот быстро отступает на полшага. Испуг тут же сменяется злостью, которая ложится на лицо мрачной тенью. Фурута не знает, чего ему хочется больше — довести Сасаки сейчас так, чтобы этот плод зла перезрел и взорвался, или по-доброму утешить его до полной растерянности. —  Но, знаете, я, в конце концов, какой-никакой, но следователь, гулей я не боюсь.       — Никакой, — быстро говорит Сасаки с мерзкой ухмылкой, а Фурута недоуменно поднимает бровь, — следователь из тебя никакой, — и отворачивается, пряча нечеловеческую руку в карман, и Фурута отмечает сразу, что Сасаки злится так сильно, что сжимает там кулак, а когти вонзаются в ладонь.       Наклонившись, Фурута подбирает выпавший из его плаща платок.       — Вы обронили.       Сасаки делает шаг, и его нога опускается едва в двух сантиметрах от руки Фуруты, и тот видит, каких человеческих усилий ему стоило поставить её рядом, а не наступить на пальцы, переломав их один за другим.       — Оставь себе, — снисходительно бросает Сасаки, смерив его быстрым взглядом.       Фурута замирает у его ног — смотреть на него снизу вверх кажется вполне нормальным. И даже преклониться перед тем, кто держит в себе ненависть четырех жизней, на сотую долю секунды кажется нормальным.       Холодный ветер скользит по лицу, пробираясь под воротник плаща, и немного приводит в чувство. Фурута поднимается, вертит в руках платок с маленьким пятном крови и охает.       — Точно можно?       — Иди к черту, — резко шипит Сасаки.       В черных глазах, таких темных, как небо над их головами, отражаются мелкие точки бликов сверкающих витрин.       — Хорошо.       Дотронувшись указательным пальцем до подбородка Сасаки, Фурута чуть приподнимает его и улыбается, глядя на выражения лица. Растерянным Сасаки выглядит так нелепо: оцепеневший от наглости, с наполненным отвращением взглядом, направленным на руку, испуган и озлоблен одновременно. Жаль, что через ткань перчаток совершенно не ощущается его кожа — холодная? Теплая? Мягкая? Улыбнувшись, Фурута прикасается к ней губами, и в нос ударяет резкий запах собственный крови. Не сдержавшись, он проводит по ним языком, собирая перемешанный вкус слюны и крови, а Сасаки шарахается назад. Он поднимает воротник плаща выше, словно пытаясь спрятаться в нем от всего внешнего мира, который скидывает на него все беды, а Фурута хочет содрать с него всю одежду, чтобы выставить великолепного Канеки Кена, в лучшем — обнаженном — виде прямо перед собой.       Фуруте нравится их сочетание: мастер трагедий и принц драмы.       — Вы мне даже ничего не скажете?       Сасаки смотрит на него с ужасом, как на внезапно восставшего перед ним мертвеца, и шарахается назад, моментально скрываясь в тени улицы. 3.       Дождаться, когда соседние кабинеты опустеют, было действительно очень сложно.       Фурута проводит кончиками пальцев по краю плаща, поднятого почти под нос, и взгляд Сасаки темнеет, хотя, казалось бы, чернее уже некуда.       — Командир, — шепчет он и проводит руками по ряду застегнутых пуговиц, а потом вновь возвращается к первой и подцепляет её из петли, — куда спешите?       Удар прилетает прямо в лицо, и с такой силой, что хруст костей застывает в голове на долгую секунду. Прикрывая тыльной стороной ладони разбитый нос, Фурута облизывает губы, на которые стекает теплая кровь, и улыбается, со смешком спрашивая:       — За что?       — За вчера, — Сасаки смотрит на него, и Фурута видит в его глазах лишь полые пропасти.       — Опоздали.       Взгляд самого Бога Смерти подобен удару куинке в сердце, и у Фуруты лишь перехватывает дыхание. Но не от страха, конечно же.       Какой забавный.       Регенерация справляется медленно; кровь стекает по скользкой перчатке, сочится между пальцев и звонкими каплями разбивается о светлый мрамор пола, расплываясь пылающими красными пятнами. Фурута заливается смехом и вытирает испачканный подбородок.       Дыхание Сасаки шумное, каждый вздох глубокий, жадный, а вокруг правого глаза расползаются пульсирующие алым нити, и Фурута принимает это как лучший комплимент — его хотят, так сильно, что это даже невозможно скрыть; так сильно, что это не поддаётся контролю. Накрыв губы Сасаки ладонью, испачканной в крови, он растирает ее по лицу медленным движением, пачкая бледную кожу, а тот даже не двигается, лишь смотрит в глаза так долго и пронзительно.       Красные мазки на щеках, пылающий ледовитой ненавистью взгляд, звук голоса, от которого холодом обдает с головы до ног, а тело бросает в дрожь — Сасаки-сан так ужасен, что заставляет восхищаться собой, хочет он того или нет.       — Зачем? — сухо спрашивает Сасаки и проводит ладонью по губам в попытке стереть кровь.       — Захотелось, — Фурута толкает его в плечо так сильно, что он отступает на шаг и смотрит с испепеляющим вызовом, но молчит, словно ждет продолжения, и Фурута бьет по плечу ещё раз, пока Сасаки не упирается в стол.       — Не тут, — коротко говорит он.       — Вы действительно думаете, что в это время в офисе есть кто-то кроме Вас? — Фурута расстегивает пуговицы на его плаще одну за другой, быстро и четко.       — Ты.       — Я тут только ради Вас, — ни капли лжи — Фурута может потратить на него столько времени из своего ограниченного запаса, сколько потребуется, чтобы вскрыть-раскрыть его, оголить прямо перед собой, снять с него черные слои ядовитой ненависти один за одним, чтобы увидеть настоящего Канеки Кена — сломанную игрушку Аримы (и не только), которой так не хватает любви. — Хотя, если Вы хотите провести со мной время, то, может быть, зайдете ко мне на ужин?       Сасаки даже не обращает внимания на то, что его плащ полностью расстегнут, а лишь смотрит Фуруте в глаза так долго и так устало, что тот едва сдерживает улыбку: падение стен ненависти проходит легко и просто. Он дотрагивается до верхней пуговицы на рубашке, но Сасаки хватает его за кисть, заставляя остановиться.       — Не смешно.       Фурута проводит кончиками пальцев по руке, нежно поглаживая, успокаивая. С ним нужно быть осторожным, как с маленьким пугливым ребенком.       — Я не смеюсь. Я приглашаю Вас на ужин. И приготовлю его специально для Вас.       — Ты ненормальный, — цокает Сасаки.       — Вообще-то это обидно и грубо, командир, — Фурута гладит пальцами красные мазки крови над его верхней губой, а Сасаки дотрагивается до его платка на шее, перебирая ткань. — Можно и тут, конечно, но только без ужина, но Вам же такой вариант не понравился. Что же делать, что же делать…       Сасаки проводит ладонью по груди Фуруты, и тот заинтересованно следит за рукой. Первый раз, когда Сасаки самостоятельно дотронулся до него. Первый раз, когда Сасаки сам захотел это сделать. Да, такой момент запомнится надолго, как сбой в идеальном механизме или выпавшая из него шестеренка. Зажав хвост платка, Сасаки дергает его так резко, что в шею Фуруты отдает болью.       — Я согласен на ужин.       — Командир, Вы удивительны, — восторженно шепчет Фурута ему в губы, улавливая жар его дыхания.       Горячо, хотя его лицо такое бледное, словно он вот-вот упадет в обморок. Вблизи можно рассмотреть, что темные синяки под глазами стали еще больше, будто бы он спит по два часа в сутки. Фурута качает головой из стороны в сторону, втягивая его дыхание, и не прикасается к губам, а Сасаки отпускает его платок.       Взяв стикер со стола, Фурута быстро черкает на нем адрес и протягивает руку, намереваясь приклеить его ко лбу Сасаки, но тот подставляет ладонь, и бумажка зацепляется за перчатку. Брезгливо рассмотрев надпись, он переводит взгляд на Фуруту, беззвучно спрашивая.       — Приходите сегодня после девяти, — мягко скользнув губами по щеке, Фурута быстро уворачивается от удара. 4.       Дверь не успевает захлопнуться, а Сасаки уже бледнеет в считанные секунды — запах крови пропитал сухой воздух во всей квартире так, что каждый вдох отдает в желудке тягой. Он замирает на пороге, каменея, и смотрит Фуруте в глаза так строго, словно одолжил взгляд у Аримы Кишо.       — Где ты это взял?       — Заказал на складе. Выписал как на Ваше имя и забрал, — Фурута расстегивает его плащ, а Сасаки не двигается. — Я же обещал Вам ужин.       Жгучий взгляд пробирает до самых костей, отзываясь в них ноющей болью.       — Ясно.       Они садятся за стол, и Сасаки смотрит в тарелку перед собой и тяжело сглатывает, а Фурута моментально дотрагивается ступней до его ноги, подталкивая к действиям, и не отводит взгляда. Желание наблюдать за Сасаки Хайсе [Канеки Кеном] уже можно считать маниакальной привычкой, патологией, у которой вместо названия его имя.       Большим пальцем Фурута проскальзывает под брюки, дотрагиваясь до голой кожи выше носка, и Сасаки смотрит на него.       — Приятого аппетита, — он улыбается так нежно, что отвращения на лице Сасаки хватит на всё CCG.       Его взгляд замирает на кусочках мяса, истекающих кровью на блюде. Он медлит, поглаживает вилку кончиками пальцев, не решаясь взять в руки. О, он даже сейчас пытается вести себя как — ха-ха — человек. Фурута кидает на него жалостливый взгляд — правда, ну зачем сейчас это?       Сасаки кладет кусочек в рот и глотает, даже не прожевывая, и Фурута смеется, скидывая с лица надоедливую маску вечной доброй заботы.       — Шучу, — Фурута складывает руки в знак извинения и склоняет голову. — Я не заказывал на складе. Просто убил ненавистную леди, что встретилась мне случайно. Она была так бесполезна, но сегодня пригодилась. Просто женское мясо намного мягче, а я хотел приготовить Вам достойный ужин.       — …к черту. — Сасаки швыряет вилку так сильно, что она падает со стола.       — Могли бы посмеяться, — сокрушается Фурута, качая головой, — второй раз уже спрашиваете.       Смеющийся Бог Смерти — пожалуй, такое он очень хотел бы увидеть, но не сегодня, не сегодня.       — Может быть, Вы думали, что на ужин буду я? — Фурута накрывает его ладонь своей. — Кажется, в прошлый раз Вам понравилось.       Сасаки ничего не отвечает, рассматривая его руку с интересом, словно выбирая, что сделать — позволить себя трогать или сломать её к чертям, а Фурута сжимает её до боли. — Где благодарность?       — Спасибо, — его язык скользит по верхней губе медленно, вылизывая чужую кровь из каждой трещины. У Фуруты перехватывает дыхание, и он впивается пальцами в край стола, чтобы не вцепиться в воротник его рубашки и не притянуть к себе.       Сделав глоток остывшего кофе, Сасаки встает с места, и Фурута моментально оказывается напротив.       — Мало, — резко выдыхает он и дотрагивается до верхней пуговицы на рубашке. — Уже поздно, оставайтесь у меня.       Сасаки снова не отвечает, лишь смотрит так снисходительно и мерзко, что хочется повторить за Аримой-саном и вонзить куинке по очереди в каждый глаз.       Сейчас — на последнем этапе — Фурута хочет вскрывать его мучительно-медленно для них двоих. Когда он расстегивает пуговицы на его рубашке, пальцы начинают плохо слушаться от возбуждения, которое жаром бьется в голове, заставляя тело ныть в томительном ожидании. Последняя пуговица выскальзывает из петли, и он скидывает рубашку с плеч Сасаки. Бледная кожа шеи с нитями темных вен выглядит так соблазнительно, что он тяжело сглатывает вязкую слюну, скопившуюся во рту, и прикасается губами к выступающей кости ключицы, слыша громкий выдох Сасаки, который отчетливо пронзает тишину.       Фурута проводит кончиками пальцев по пояснице выше ремня, потом по ребрам, и Сасаки мелко вздрагивает и наклоняет голову вбок, не отводя взгляда. Он выглядит как кукла: глаза из черного стекла не двигаются, застыв на Фуруте. Кажется, что он скапливает в себе ненависть до яркого выброса, и Фурута совсем не против ощутить его на себе — только и ждет, когда будет взрыв, который так желает поглотить целиком и полностью.       О, обнаженный Сасаки-сан так прекрасен, хотя едва ли понимает свою красоту. Фурута хотел бы посмотреть, как его собственный бог преклоняется перед ним, но воздух в квартире буквально дрожит от ненависти, исходящей от него жаркими волнами, которые кипятят кровь в венах. Интересно, сколько его тело сможет еще сдерживать в себе эту всепоглощающую ненависть.       — Вы вот скажите, — Фурута шепчет прямо в ухо, кончиками пальцев убирая жесткие волосы, и целует тонкую кожу, обдавая её теплым дыханием. — Кого Вы сейчас ненавидите — себя или меня? — он ставит ногу между его коленей и, раздвинув их в стороны, накрывает пах рукой. — Себя, наверное?       Прижавшись к его груди своей, Фурута проводит кончиками пальцев по впалой линии позвоночника, и Сасаки кладет голову ему на плечо, сдавленно выдыхая в ухо. Его холодные руки словно рефлекторно обнимают спину Фуруты, впиваясь пальцами под лопатки. Ткань под когтями трескается, и острия когтей впиваются в кожу. Скользнув пальцами по напряженному члену, Фурута ловит стон Сасаки губами, моментально слизывая с них застывшую кровь. Биение его сердца быстрое, словно испуганное, и отдается во всем теле слабой вибрацией. Зажав головку, Фурута медленно трет её об ладонь, а Сасаки елозит об него всем телом, бессознательно и жарко, будто бы действуя на рефлексах. Ухватив волосы на его затылке, Фурута резко тянет назад, заставляя Сасаки сесть на край стола и упереться в него руками, и раздвигает ноги в стороны, давая себе больше места.       Его взгляд — о! — переполнен ненавистью и пылает желанием, которое отражается блеском в черноте глаз, губы дергаются, обнажая зубы в оскале, и Фурута, улыбнувшись в ответ, накрывает его член рукой, сжимая в ладони, медленно гладит по всей длине.       Грудная клетка Сасаки так высоко, а сердце стучит так быстро, словно хочет сломать ребра. Впившись в стол пальцами, он подается бедрами навстречу ласкающей его ладони, жарко и сдавленно выдыхает сквозь плотно стиснутые зубы. Волосы на лбу взмокли от пота и прилипли, на бледных щеках проступает легкий румянец. Фурута держится на максимально сейчас безопасном расстоянии, позволяя себе рассмотреть своего драгоценного командира как можно лучше: как он толкается в руку, жарко подаваясь бедрами, как пытается скрыть стон, который звучит как рык чудовища, как мутный взгляд через прикрытие глаза расфокусировано бродит по комнате.       Черные когти монотонно скребут стол с мерзким звуком, оставляя вдавленные следы в дереве. Грозный Сасаки, что изнывает от прикосновений, даже сейчас выглядит опасным и источает жар ненависти, словно стоит сделать одно лишнее движение, и ты лишишься конечности, и Фуруте нравится эта тонкая грань, которую хочется поломать. Он проводит кончиками пальцев по его щеке, поглаживает влажные, блестящие от слюны губы, большим пальцем оттягивая нижнюю, и сжимает член у основания, наблюдая, как Сасаки хватает ртом воздух. Уродливая рука накрывает ладонь Фуруты, до боли пронзая кожу остриями когтей.       — Не трогайте, — жестко приказывает Фурута, и Сасаки послушно разжимает пальцы, подстраиваясь под чужие движения.       Фурута проводит ладонью по его напряженному животу, гладкой груди и зажимает сосок между пальцев, и Сасаки отвечает громким выдохом, подаваясь вперед. Выгнувшись, он блаженно прикрывает глаза и двигает бедрами, упираясь пятками в пол, а Фурута поглаживает его шею. Протяжный стон, с которым Сасаки изливается в руку Фуруты, звучит выбросом скопившегося удовольствия, которое он так тщательно скрывал, как маленький взрыв, что приносит Фуруте победу над ним. Его тело вздрагивает, а когти впиваются в стол до треска, и маленькие кусочки лака опадают на пол.       Лениво погладив Сасаки по волосам, Фурута ухватывает у корней и наклоняет его голову вбок, проникая испачканными пальцами в приоткрытые губы и заставляя раскрыть рот сильней.       — Ешьте, командир, Вам полезно, — он вытирает семя об язык, и Сасаки послушно, как в забвении, сглатывает.       Мутная пелена исчезает с его глаз в считанные секунды, и поглощенный черной злобой взгляд вновь фокусируется на Фуруте, который не успевает заметить, как Сасаки хватает его за кисть. Раз — и хруст сломанных костей в руке пронзает тишину.       — Гуль, значит, — хрипло шепчет он, хотя слова звучат как: «И ты тоже, да?»       Рука болтается, как у сломанной игрушки. Фурута трагично вздыхает, качая ею из стороны в сторону и дожидаясь, когда кости начнут срастаться.       — Так уж вышло. Могли бы просто спросить, — печально говорит он. Суставы и хрящи восстанавливаются медленно, пронзая ноющей болью всю руку до локтя. — Развяжите мне платок, — он поднимает взгляд на Сасаки и с улыбкой добавляет: — Пожалуйста, командир.       И Сасаки-сан слушается, быстро развязывая платок на шее и отбрасывая его на пол. Фурута прикрывает рот целой рукой — губы предательски подрагивают, складываясь в улыбку, которую восхитительный командир не должен видеть. Ладонь Сасаки замирает на его шее, большим пальцем поглаживая кадык, и Фурута ощущает, как когти впиваются в тонкую кожу, как зубы животного, что рвется перекусить глотку.       — Может, ремень тоже расстегнете? — смеется Фурута, а ладонь обхватывает его шею до ощутимой боли, сдавливая, и в застывшем воздухе распространяется запах свежей крови. Подняв правую руку, Фурута перебирает пальцам и хрипит, — шучу, я сам могу. Смотрите, она уже восстановилась.       Пока взгляд Сасаки прикован к ладони, Фурута резко дергает его за плечо, заставляя развернуться спиной.       — Ты, — шипит Сасаки, но не двигается.       — Я, — подтверждает Фурута, скидывая испачканные перчатки на пол, и прижимается грудью к его спине, — А Вы что-то имеете против меня? — ладони ложатся на плечи Сасаки, прожимая пальцами напряженные мышцы. — Вы так напряжены, не нужно так, командир. — Фурута утыкается носом в волосы над ухом, трется о щеку, жадно вдыхая его запах, и шепчет: — Не надо, не надо.       Их взгляды пересекаются на чистой глади окна, и Фурута улыбается его отражению, наблюдая, как губы Сасаки подрагивают, искривляясь в ухмылку, такую же черную, как небо за окном. Поцеловав в сгиб шеи, Фурута кладет ладони на его талию, резко прижимаясь к бедрам, и Сасаки, едва не упав на стол, упирается в него руками, злобно шипя, как змея, которой наступили на хвост.       — Вы хотите, но боитесь что-то делать. Но у Вас же есть я, так что можете не беспокоиться, я всё сделаю за Вас.       Фурута проводит пальцами по выступающим позвонкам на шее и ведет ниже, по впалой линии позвоночника. За ногтями тянутся розовые линии и почти моментально исчезают, регенерируя с аномальной скоростью. Тело Сасаки просто восхитительно — переломанное-сломанное десятки раз, но сохранившее в себе всё только лучшее, и дрожит даже от слабого касания, а кожа моментально покрывается мурашками. На него можно смотреть долго, почти бесконечно.       — Не думайте выпустить кагуне, — серьезно говорит Фурута, дотрагиваясь до чувствительного места вокруг какухо и слабо нажимая на кожу, а вокруг, как алая паутина, моментально расползаются каналы RC-клеток. — Я только что доделал ремонт, а Вы устроите погром. И я не хочу, чтобы в CCG знали, что я привожу домой гулей. Неприятная ситуация, и сложно будет объяснить, — пальцы двигаются по пульсирующим венам, прочерчивая путь каждой прямо до пылающего алым центра. Сасаки отвечает сдавленным, послушным выдохом, словно безоговорочно соглашаясь на всё. — А вообще, знаете, куинке и кагуне сейчас кажутся такими игрушками, совсем бесполезными (как и Вы), — Фурута надавливает на место, где скрыто какухо, и Сасаки выгибается в спине, голодно вскидывая бедра. — Правда?       Ответа, конечно же, не следует.       Наклонившись, Фурута целует ниже лопаток, прямо в то место, где под кожей вибрирует какухо, и дотрагивается языком до одной из вен, и Сасаки елозит по столу от каждого прикосновения, а с его губ срываются выдохи, такие тихие и утробные, что возбуждают до дрожи. Фурута с маниакальной тщательностью вылизывает каждую пылающую линию от истока и до конца, где они растворяются в белизне. На губах остается сладкий вкус — о! — тела, собравшего в себе только лучшее.       Быстро вылив на руку смазку, Фурута растирает её по ладони и кладет ладонь на бедро. Влажные от смазки пальцы двигаются по коже, отставляя следы, переливающиеся в слабом свете. Скользнув между ягодиц, Фурута обводит плотно сжатое кольцо мышц, быстро проникая внутрь до предела, пока костяшка не упирается в кожу, и, запрокинув голову, Сасаки выгибается в спине рефлекторно, так свободно раздвигая ноги, голодно желая получить больше, и кажется, даже не дышит — не издает ни единого звука. Он выглядит таким послушным, хотя источает злость всего мира, и насаживается на палец сам, прикрыв глаза и запрокинув голову до хруста в шее.       Удовлетворенно хлопнув по бедру — Сасаки действительно хорошо себя ведет, — Фурута медленно проталкивает второй палец, проскальзывая в теплое нутро и надавливая, а тот подается назад так яро, что кажется, желания в его теле столько же, сколько и ненависти в его душе. Сдавленные стоны, которые он пытается скрыть за сомкнутыми зубами, звучат так нелепо, что у Фуруты вырывается смешок. Командир такой забавный — говорит одно, хочет другое. На выгнутой спине темной полосой виднеется впалая линия позвоночника, по которой Фурута проводит пальцами, пересчитывая позвонки. Сасаки так напряжен — все мышцы проступают рельефом под влажной от пота кожей, а тело вздрагивает при каждом движении, словно его пронзают короткие разряды тока.       При виде такого Сасаки-сана время, кажется, тянется мучительно долго от ожидания. Фурута растирает остатки смазки по напряженному члену, едва слышно выдыхая сквозь зубы, и поглаживает Сасаки по спине, снова награждая за хорошее поведение, медленно встает позади и упирается пахом между его бедер. Приставив головку ко входу, он нетерпеливо едва-едва толкается вперед, придерживая его за талию и целуя выступающую кость лопатки.       Утробный рык Сасаки так злобен, что на секунду заставляет все органы внутри дрогнуть от страха. Положив ладонь на его голову, Фурута поглаживает, успокаивая, но Сасаки резко подается назад, словно собирается вывернуться и броситься, как дикий зверь в порыве ярости, и Фурута рефлекторно ухватывает его за волосы на затылке, прикладывая лицом об стол, чтобы избежать мелких проблем.       Все же Сасаки [Канеки Кен] — одна сплошная проблема.       — Вы немного отвлекаете, — Фурута толкается бедром и входит до звучного шлепка, ругаясь сквозь зубы, когда член плотно сдавливают тугие мышцы. Так больно и приятно одновременно, что жар расходится от пальцев ног до головы, а колени подкашиваются, и он готов свалиться на пол. Фурута видит перед собой его напряженную спину, когти, впивающиеся в стол при каждом толчке, слышит хриплые стоны, которые он не может сдержать и, потянув за волосы, заставляет лечь на стол щекой, чтобы увидеть взгляд, пылающий холодной ненавистью всего мира, и ощущает шаткое всевластие, что кружит голову, словно он балансирует на перилах на высоте тысячи метров. Шаг — и всё может обвалиться в одночасье.       Придерживая Сасаки одной рукой за волосы, второй за бедро, Фурута замирает на секунду, наблюдая, как член с хлюпающим звуком медленно выходит из растянутого ануса почти до конца, а потом толкается вперед до шлепка и жаркого стона, почти вскрика в ответ. Сасаки-сан так стелится перед ним, что дыхание сбивается от одного только взгляда на него: податливый и беспомощный, желающий лишь одного и лишь его. Сасаки такой послушный, что кажется, с ним можно делать всё, что угодно, но только сейчас и никогда больше. Его тело, которое дрожит от возбуждения, отзываясь на каждое касание. Его спина, которую расчерчивают пылающие следы смерти — лучший подарок Фуруты. Его стоны, которые звучат так пошло в этой тишине.       — Вы так прекрасны, командир, — Фурута целует плечо и выше — в изгиб шеи, — Вы просто восхитительны, — шепчет, утыкаясь носом в волосы и жадно втягивая сладкий запах, — Вы так красивы, что я мог бы любить Вас сколько угодно, — он вплетает пальцы в волосы, жестко ухватывая их у корней на затылке, тянет на себя до злобного шипения в ответ и сбивчиво шепчет в ухо, — я бы мог Вас любить долго. Очень долго…прямо до смерти.       Как обычно, Сасаки ничего не отвечает, клацает зубами в воздухе, желая вырвать кусок из его тела. Его покусанные до крови губы покраснели, а в уголках скопилась слюна, медленно стекающая до подбородка. Если бы сейчас его отпустить. Если бы такому чудовищу дать сейчас волю. Если бы.       Поцеловав влажное от пота плечо, Фурута поднимается и отпускает волосы Сасаки, который моментально ложится щекой и упирается рукой в стол, сгибая её в локте и пытаясь встать, но Фурута вовремя её перехватывает и до боли заводит за спину, почти до лопаток. Спертый воздух полностью пропитался запахами: кровь, семя, пот, Канеки. О, его аромат кожи и тела, такой сладкий, что навевает воспоминания о (не) прекрасной Ризе. В голове всё путается, ни единой связной мысли, лишь картина перед глазами остается четкой: Сасаки Хайсе, который так желает его одного, который хочет, чтобы его любили, который елозит под ним, захлебываясь стонами от наслаждения. Фурута не в силах правильно думать, говорить, делая всё на инстинктах — давние желания, исполнившиеся сейчас, поглощают целиком и полностью. Губы беззвучно двигаются  — Канеки Кен, Сасаки Хайсе, какое из имен больше подходит существу с десятком лиц, невозможно определить; может быть, такому, как он, они и не нужны.       Тело сводит судорогой — все напряженные мышцы в миг обмякают, и Фурута упирается рукой в спину Сасаки, чтобы не упасть, вдавливает его в стол, утыкаясь лбом в его напряженную спину, изливаясь в горячее нутро, которое сжимается до боли. Медленно встав, он отходит к окну, прислоняясь к холодному стеклу, и наблюдает, как Сасаки поднимается, тяжело дыша, и садится на край стола, рассматривая следы на своих бедрах. Красные пятна исчезают в секунды, но злобное цоканье Фурута слышит и даже будто ощущает, как болезненный щелчок по носу. Схватив рубашку с пола, он накидывает её на плечи Сасаки, быстро убирая руки, чтобы не подставиться под удар. О, Сасаки сейчас в гневе, в таком, что готов потопить весь мир под его черной волной.       — Кажется, я совсем забыл про Вас. Подойдите сюда, командир, пожалуйста, — Фурута машет рукой, подзывая Сасаки к себе, и тот подходит, — посмотрите вниз.       Встав прямо напротив окна, Сасаки прислоняется лбом к холодному стеклу, вглядываясь в зябкую темноту у подножия здания. Фурута обнимает его со спины, укладывая голову на плечо, а потом резко давит на затылок, припечатывая его щекой к стеклу до шипения в ответ, и наклоняет голову, чтобы оказаться с ним почти лицом к лицу. От горячего дыхания на прозрачной глади моментально образуется конденсат, и он проводит языком, слизывая его возле губы Сасаки, который даже не пытается вырваться, хотя его силы хватило бы, чтобы разнести квартиру, дом к чертовой матери, а потом и весь город.       Фурута дотрагивается до его члена, быстро скользя ладонью от головки до основания, и Сасаки, задохнувшись на секунду, хватает ртом воздух, быстро растеряв всю свою холодность, и толкается в руку. Горячие вздохи обжигают лицо Фуруты, и он медленно проводит языком по распахнутым губам Сасаки, рассматривая его лицо. Фурута перебирает его волосы, то сжимая, то расслабляя руку, вдавливая его всем весом вперед, не в силах сдержаться — он видит своего бога, свое творение, свою самую неудачную привязанность к лучшему врагу податливым, полностью в его руках, и голова идет кругом.       — Мы с Вами похожи, нам всего лишь нужно, чтобы нас любили, — шепчет Фурута, а Сасаки смотрит на него мутным взглядом, в котором нет ничего кроме желания. — Если бы Вы просто попросили… Если бы Вы захотели, я бы мог Вас любить до смерти и даже дольше.       Теплые капли падают на ладонь Фуруты, и Сасаки стонет так громко, словно хочет сорвать голос. Отпустив его волосы, Фурута смотрит ему в глаза, поглаживая влажные пряди за ухом. Сасаки делает три глубоких вдоха, и его лицо вновь становится бледной маской, что закрывает эмоции под тонной ненависти. А потом — он улыбается так холодно и жутко, что по спине пробегают мурашки.       — Ни за что на свете, — голос такой хриплый, словно его горло сжимают в тисках.       Конечно, чего и следовало ожидать от (не) человека, который врет даже самому себе.       — Понятно… — Фурута отпускает его волосы и отходит, как ни в чем не бывало, включает чайник. — Вы, наверное, хотите кофе?       До хруста покачав головой, Сасаки садится за стол и принимает чашку. Поставив стул рядом с ним, Фурута опускается на него и вклинивает колено между его ног, а Сасаки смотрит на него так устало, что кажется, даже забыл про свою наготу, и болтает чашкой из стороны в сторону, ни разу не глотнув кофе на протяжении долгих минут молчания.       — Вам не нравится? — удрученно спрашивает Фурута, невинно заглядывая ему в глаза.       Конечно, нравится, это ведь именно тот чертов черный кофе, который Сасаки так любит, и который так тяжело найти в городе.       Взяв чашку за ручку, Сасаки смотрит на темную гущу, а потом резким движением выплескивает содержимое в лицо Фуруты, который стискивает зубы, и бокал с водой в его ладони разлетается на осколки. С его волос и лица медленно стекают темные ручейки, и Сасаки проводит кончиками пальцев, собирая их на палец. Задумчиво посмотрев, он подносит ладонь ко рту и проводит языком от подушечек до костяшек, собирая всё до последней капли.       — Мне нравится, — со сладкой — сладкой-сладкой — улыбкой произносит он, и хочется вырвать ему язык.  — Я просто ждал, пока он немного остынет.       Смех вырывается из груди подобно шквалу штормовых волн, и Фурута давится воздухом, не в силах что-то сказать — Сасаки-сан, оказывается, умеет шутить и еще может удивлять, а сам Сасаки лишь задаёт взглядом свой извечный вопрос, на который Фурута уже не знает точного ответа. Такой нелепый — потрепанный, измученный, но вновь строит из себя непробиваемого Бога Смерти. Чертов ребенок, который никогда не повзрослеет.       Всё же Сасаки Хайсе [Канеки Кен] восхитителен от и до. Он, живущий на инстинкте саморазрушения, никогда не стоит на месте, и наблюдать за ним, его ошибками и неудачами, сплошное удовольствие. Он — творение Фуруты — будет худшим королем и поглотит Токио.