Looking for heroes / В поисках героев

«Срочные новости! Пропали Маринетт и Адриан Агрест — самые известные и уважаемые дизайнеры Франции!» Мы с моим младшим братом Хьюго сидели в гостиной дома дедушки Тома и бабушки Сабины, маминых родителей, и уплетали приготовленные дедушкой пирожные с заварным кремом, когда на Первом канале диктор озвучила эту ужасную новость. «Этим вечером чета Агрест была приглашена на званый ужин к известной модели и дочери мэра Парижа Хлое Буржуа и ее мужу олимпийскому призеру по плаванию Киму Ли Тьену в их загородный дом. Однако до места Адриану и Маринетт добраться не удалось. Проезжавшая мимо пара обнаружила перевернутую и смятую машину Агрестов на обочине малолюдной дороги в пригороде Парижа. Самих мадам и месье Агрест обнаружить не удалось, также как и следов того, что их оттуда достали, либо же они сами выбрались». Мои мысли забурлили в голове, словно кипящая в котле вода, горло схватила невидимая рука ужаса. Мои родители не попали на этот праздник в доме Хлои, а значит, и через несколько часов они его не покинут, чтобы вернуться домой. Пропали, пропали, пропали… — каждое слово с разной степенью отчаянья вопил мой внутренний голос. «Мы просто ехали домой от родителей моей жены, дорога была пустынна, только эта машина на обочине, похоже, что в дерево врезалась, а потом ее крутануло. Мы сразу остановились, я к машине кинулся, жена в службу спасения позвонила. Но там не было никого, да и вокруг тоже пусто», — сказал появившийся на экране мужчина средних лет. «Астор Лепаж. Обнаруживший перевернутую машину», — гласила подпись. Комната наполнилась удушающим запахом паники, пропитанный отчаяньем воздух невозможно было вдохнуть в легкие. Но я продолжала сохранять внешнее ледяное спокойствие. Мой дедушка, Габриель Агрест, всегда так делал: внутреннее беспокойство он скрывал под устрашающей маской холодного безразличия, желая показать всем свою власть над ситуацией. Власть над страхом. «Также с нами согласилась поговорить мадам Хлоя Буржуа», — диктор появилась и вновь исчезла с экрана, передавая свое место Хлое. Буржуа выглядела немного потрепанной и взволнованной. Надпись «прямой эфир» в углу экрана мешала думать, придавливая своей тяжестью все мысли. Бабушка Сабина, до этого стоящая у плиты, осела на стул и приложила руку к груди. В всегда добрых и радостных глазах женщины я никогда еще не видела такого страха. «Я дружу с Адрианом с самого детства, и с Маринетт мы тоже знакомы уже очень давно, — заговорила Хлоя. — И я очень сильно за них волнуюсь. И уверена, волнуются и их родители и дети, знайте, я готова вас поддержать, — глаза Буржуа выражали обеспокоенность, в которую я, прекрасно зная Хлою, не очень-то верила. За долгие годы многие люди сильно меняются. Но только не она. Как и десять, двадцать, тридцать лет назад, каждая клеточка ее тела была пропитана ядом. Хотя за отца она и вправду могла беспокоиться — он был ее любовью детства — да и не только детства — и самым первым ее другом. — Я обращаюсь ко всем жителям Парижа, пригородов и вообще всей страны: прошу любого, кто может и хочет этого, подключиться к поискам. Маринетт, Адриан, если вы слышите это, мы все хотим, чтобы вы вернулись». Я выключила телевизор, не в силах больше это слушать. На Хлою смотреть хотелось еще меньше. Видеть, как из ее рта выливаются отравленные ядом слова, было просто невыносимо. Сбитый с толку дедушка обнимал плачущую бабушку, и в его руках и без того маленькая и хрупкая женщина выглядела совсем крошечной. Сидящий на диване рядом со мной Хьюго пустым взглядом уставился куда-то вдаль, приоткрыв рот. Как же жаль, что я не попыталась как-то помочь ему тогда! Дни спустя я поняла свою ошибку, когда лицо его в течение многих суток не менялось, не выражая ничего. Тогда я думала, что у меня просто не было времени на успокаивание членов моей семьи, истерику или нечто подобное: домашний, мой, бабушкин, дедушкин и Хьюго телефоны разрывались от звонков и сообщений сочувствующих. Как же я была глупа! Но такова была плата за право носить фамилию Агрест. Все всегда — абсолютно все и всегда — знают все о тебе и твоей семье. Едва ли не лучше, чем ты сам! И не важно, мешало тебе это жить или нет, всегда были те, кто ступал на твою дорожку, размахивая руками перед лицом. — Эмма, п-пойди открой, — дрожащим голосом обратилась ко мне бабушка, когда на весь дом раздался звон дверного звонка. Хьюго поднял глаза, видимо, надеялся, что это могли быть родители. И как можно быть таким наивным, когда тебе уже почти четырнадцать? Но лучше бы я радовалась — после полного надежды взгляда лицо его еще долго оставалось абсолютно бесстрастным. — Девочка моя! — едва я открыла дверь, на меня с объятьями бросилась Алья Сезер, мамина лучшая подруга и моя крестная. — Как ты? — она, держа меня за плечи обеими руками, заглянула мне в глаза. Раньше ей приходилось присаживаться на корточки или хотя бы наклоняться, чтобы так сделать, и выглядело это устрашающе. Но теперь я была ниже ее всего на пару сантиметров, и ничего подобного делать ей не нужно было, хотя мне все равно, когда она это делала, становилось не по себе. — Я-то ничего. Но вот моя родня, — небрежно взмахнула рукой, указывая наверх, на третий этаж, — уже не очень. Я действительно не выглядела обеспокоенной (хотя должна бы была), но даже если бы и выглядела, Алье сейчас было бы немного все равно, потому как сверху прекрасно были слышны всхлипы бабушки, возвещавшие о ее тяжелейшем состоянии. Так что Алья освободила меня от своей мертвой хватки и бросилась на третий этаж. Мои легкие вновь ожили, и я облегченно вдохнула. Крестная еще с подросткового возраста была очень быстрой — иначе никак не успеть в самую гущу сражения Ледибаг и Кота Нуара со злодеями! — и когда я наконец добралась до третьего этажа, Алья уже обнимала Хьюго, гладя его по голове. Думаю, за то время, что я поднималась по лестнице, она могла и бабушку с дедушкой уже успеть обнять. — Бедные мои дети! — Алья, оторвавшись от Хьюго, всплеснула рукой, отчего кольцо на ее безымянном пальце заблестело, переливаясь на свету. — Но ничего, тетя Алья вас не бросит! — заявила она с такой серьезностью, что я была уверена — Алья Сезер за нас любому голову оторвет. Впрочем, в этом я никогда не сомневалась. И это, должна признаться, часто меня пугало. И на то была причина. Алья женщиной была очень разносторонней. Она спокойно могла беситься и смеяться, а уже через несколько минут со всей возможной серьезностью заявить, что убьет тебя за один неправильный взмах рукой. У таких людей, как правило, в жизни всегда присутствовало нечто странное или забавное. И Сезер исключением не была. Живя с Нино Ляифом уже почти двадцать лет и имея от него двух дочерей и сына, Алья не являлась женой Нино. «Женитьба всего-навсего лишняя морока и трата денег, Эмма», — говорила она мне, когда я спрашивала у нее, почему они с Нино не женаты. Сам же он отвечал, что он пока не готов, и подмигивал мне, а я смеялась. Но совсем недавно чудо таки свершилось, как говорила мама. Около месяца назад Нино «созрел» и сделал Алье предложение. Когда она нам с мамой, демонстрируя кольцо, об этом рассказывала, я изо всех сил старалась не засмеяться. Но необходимость в этом скоро отпала, так как засмеялась мама, и я без зазрения совести могла дать волю эмоциям. — Аллилуйя! — сквозь смех вскричала мама. — Я рада за тебя, честно! Мама всегда была такой доброй и веселой. А теперь она пропала, и я не знаю, когда снова услышу ее смех; когда увижу, как утром она заплетает свои длинные волосы цвета ночи в косу; когда учую запах свежеиспеченного печенья, доносящийся с нашей кухни…

***

Мне ужасно хотелось вернуться домой. В наш большой дом в центре города, где мы счастливо жили вчетвером. Впятером. Люди же считают хомячков за полноценных жителей дома? Зайти в свою довольно просторную, но до безумия уютную комнату со скошенным потолком, сесть и читать, читать и читать в кресле у окна, пока мама не позовет меня обедать. Но бабушка настояла, чтобы мы с Хьюго пока остались у них. — Вы еще слишком малы, чтобы жить самим! — говорила она. — Мне уже семнадцать! — Месяц назад исполнилось, а Хьюго еще четырнадцати нет. — Будет через несколько дней. — Не смей спорить со мной, юная леди! С мамой она так никогда не разговаривала. Но мама была милой, послушной и доброй девочкой. Я же больше была похожа на отца — веселая и крайне своенравная. Я всегда делала все так, как мне хочется. В порядке вещей для меня было посреди ночи пойти гулять, потому лишь, что начался дождь, а потом встретить где-нибудь уличных музыкантов и танцевать, пока ноги не начнут отказывать. Не знаю, делал ли именно так папа, но он точно все время сбегал от терроризирующего его отца. — Да, ба, — пробурчала я, закатывая глаза. Как бы бабушка иногда не сердилась, доводя до желания закатить глаза и провалиться под землю, лишь бы не слышать ее, она нас очень любила и старалась дать нам все, что было нужно. Со мной просто, если так подумать, сложно было ужиться. Я поплелась по лестнице наверх, в мамину комнату, люк за собой сразу же захлопнула и принялась оглядывать комнату. Я так делала довольно часто. Ты запоминаешь комнату одной, а приходишь в следующий раз — она уже совсем другая. На полочках с фотографиями слой пыли стал больше, валявшаяся в беспорядке канцелярия аккуратно разложена по ящикам стола. Есть в этом что-то невероятное. Я никогда не любила розовый цвет. Мне больше по душе яркие оттенки зеленого, желтого, голубого… «Еще одно проявление папиной девочки», — гордо заявлял отец, когда я их предпочитала розовому. А как он радовался, стоило ему узнать, что футболки, джинсы и рубашки симпатизируют мне куда больше милых девчачьих платьев. Помню, ходили мы в магазин, когда мне лет шесть было, мама такое «милое, для принцессы» розовое платье нашла, а я взвизгнула и убежала в отдел для мальчиков, где папа пытался подобрать что-то для трехлетнего Хью. Уголки маминых губ опустились до такой степени, до какой, мне казалось, могут опуститься они только у смайлов. И даже не спрашивайте, почему известнейшие дизайнеры и модельеры не сшили одежду своим детям сами. Но нелюбовь к этому цвету не мешала мне безумно любить мамину комнату. Когда я находилась здесь, мое воображение рисовало картины маминой жизни в этой комнате. Как она шила, смешно в средоточии высовывая кончик языка; била подушкой Алью по голове, захлебываясь смехом, а она с диким воплем отвечала; как вздыхала, смотря на невероятное множество фотографий папы и постеров с ним. Некоторые из них и сейчас сохранились, хотя большая их часть годы назад была заменена на совместные фотографии родителей, их друзей, а после — и наши с Хью. Это так необычно, смотреть на фотографии родителей, любимые вещи в их комнатах, в которых они жили в твоем возрасте. Я присела на пуфик у маминого туалетного столика и взглянула в зеркало. Оттуда на меня смотрела зеленоглазая девушка с длинными волнистыми волосами золотистого цвета. На щеках у меня было по меньшей мере миллион веснушек, чему я в детстве удивлялась. Ни у мамы, ни у папы их не было. Однако когда мне лет семь было, папа сказал, что веснушки мне достались от бабушки Эмили, его мамы. А потом он весь день ходил грустный. И когда я спросила у него, что случилось, ответил, что бабушка очень бы хотела меня увидеть, но не могла. Я завязала волосы в небрежный пучок, вздохнула и безразличным взглядом уставилась на черный экран телефона. Его я выключила, не хотела слушать от малознакомых людей эти глупые «Мне так жаль! Сочувствую! Бедная! Держись, я с тобой!». Они не имели ни малейшего представления о том, что я сейчас чувствую, и не могли мне помочь. Так что я решила спасти свой бедный телефон — да и себя саму — от миллионов звонков. Хоть это и не было возможно до конца: телефоны остальных обитателей дома надрывались, крича откуда-то снизу: «Мы знаем, что произошло, и хотим завалить вас глупыми соболезнованиями!» Поставив локти на столик и оперев на руки подбородок, я вздохнула. В этот раз из-за бабушки. Она не могла смириться с тем, что я выросла (и мама тоже, и дедушка, и Алья, и дедушка Габриэль, а еще папа, хотя ему, пожалуй, просто несколько сложно было принять то, что я могу встречаться с парнями, но это быстро прошло). В некоторой степени то, что нас с Хью отправили к бабушке и дедушке на время приема у Хлои, было хорошо, потому что иначе, останься мы дома, сейчас наш двор заполнили бы спецназ, пожарные, скорая, полиция, репортеры, родственники, друзья, и квами знает, кто еще. Они выламывали бы двери, взбирались по стенам, били окна, стараясь добраться до нас Хью. Вот это было еще одной проблемой жизни под фамилией Агрест — известность не дает спокойно жить. А еще, разумеется, не стоит забывать, что моя бабушка — мастер разводить панику, как из-за проблем, так и на пустом месте. Снизу донесся громкий и нервный стук в дверь, а затем и звонок, который я услышала лишь благодаря открытому окну. — О, так спецназ все же будет! — сказала я сама себе и, крикнув: «Я открою!», зашагала вниз по лестнице.