***
Моя мама была где-то на пятом месяце беременности, когда семья новорожденного Эллиота завершила переезд в соседний с нашим дом. Через четыре месяца родилась я, и всем стало понятно, что мы с Эллом Друзья-с-пеленок-и-на-века. Мы вместе учились ходить (тут он справился быстрее меня) и говорить (а здесь первой стала я, спасибо папе), играли и… Что там еще могут делать дети? А самым большим нашим страхом стало то, что его или мои родители вдруг решат переехать, и мы больше не сможем видеться. И они решили. Вместе. Моя семья с рождением Хьюго и солидным прибавлением денег к семейному бюджету после выхода весенней коллекции одежды под брендом «Агрест» посчитала наш дом маловатым, и мы переехали в дом в двух улицах от нашего старого. Глава семьи Савар из-за просьб беременной жены также принял решение сменить дом, и они отправились жить на ту же улицу. Я и Эллиот, как и раньше, разделенные лишь невысоким забором, ликовали. — Если бы не мама со своим «Базиль, у детей должны быть друзья, а разлучать их с теми, с кем они дружат с рождения, просто чудовищно! Прошу тебя!», я бы сейчас не лежал здесь, — в тот день Эллиот валялся на моей кровати, подкидывая в воздух маленькие крекеры в виде звездочек и пытаясь поймать их ртом. Он подбросил в воздух уже десятков семь печенек, но все они приземлялись куда угодно, только не в его рот, и все мое мягкое белое покрывало на кровати было усеяно крекерами. — О, гляди-ка, получилось! — вскочил и крикнул Эллиот, когда одна звездочка все же упала ему в рот. — На такие падающие звезды желание загадывают?***
— В глаза смотри, Агрест! — приказал он и взглядом строгого доктора начал осматривать мое лицо. — Надеешься увидеть дорожки от слез? — я выгнула дугой одну бровь и глянула ему в глаза. — Не дождешься! — Я просто понять пытаюсь, какого черта у тебя телефон выключен?! А вообще, чтобы Эмма Агрест, дочь величайших Адриана и Маринетт Агрест, сестра… эм-м… необычного Хьюго Агреста, плакала? Ты же знаешь, я бы в это ни за что не поверил, — он замотал головой так сильно, что ему пришлось схватить очки, чтоб те не упали с его носа. — Эй, что это за пауза перед «Хьюго»? — «возмущенно» спросила я, нахмурив брови. — А ты меня в дом не хочешь пустить, холодновато тут как-то? — проигнорировав мои слова, он юркнул мимо меня и начал подниматься по лестнице. Я отвесила ему шутливый… это должен был быть подзатыльник, но Эллиот слишком высокий и быстрый, так что удар достался его ноге, а я чуть не свалилась лицом на ступени. Все-таки во мне иногда проскальзывала мамина неуклюжесть. Но и папина ловкость — не упала же я все-таки!***
— Уф-ф-ф, — Эллиот приземлился на кушетку в маминой комнате, я последовала его примеру. Путь сюда был долгим и тяжелым. Все дело было в том, что в небольшой гостиной дома бабушки и дедушки собралась целая куча людей, которых я не заметила, спускаясь, чтобы открыть Эллиоту дверь. Зато когда мы поднимались, они нас заметили. Нино сидел на диване с Хьюго, прибывавшем, кажется, в апатии, я не знала, как еще можно было описать его, завернутого в плед, с невидящим взглядом попивающего чай. Родители Эллиота тихо разговаривали с бабушкой и дедушкой; Алья металась от одного человека к другому, из угла в угол; Сабрина и Макс, одни из немногих школьных друзей родителей, которые остались в стране, стояли у окна и выглядели просто ужасно. Первая беременность в тридцать восемь — это очень тяжело; Хлоя, обнимаемая Кимом, вопила: «О, Адрианчик, дорогой!» (меня передернуло); дедушка Габриэль и всегда верная Натали были единственными, кроме меня и Эллиота, кто сохранял непоколебимое спокойствие. Были еще какие-то люди, с которыми я знакома не была, но знала: с ними знакомы родители. И каждый, КАЖДЫЙ подошел ко мне, обнял, что-то сказал, поплакал на моем плече. Только дедушка Габриэль, что было ему совершенно свойственно, как и Натали, довольно сухо и холодно заверил меня, что он рядом и все будет хорошо. Такое спокойствие было лишь привычной ему ледяной маской, я знала, насколько дедушке дорог папа. И не исключала варианта, что дедушка, зайдя в свой холодный и пустой дом, закроется в таком же холодном и пустом кабинете, достанет бутылку дорого виски и, смотря на портрет покойной бабушки Эмили, такой красивой и молодой на момент создания той картины, изольет душу. Откуда знаю? Я это чувствую, вижу его чувства. Однако это «виденье» не от большой любви. Когда Ледибаг и Кот Нуар сумели победить Бражника, раскрылось лицо под ужасной маской. Габриэль Агрест. Габриэля признали убитым горем после смерти любимой жены, так он еще и был богат и влиятелен, так что смог избежать тюрьмы или другого наказания, хотя психиатра избежать ему не удалось. О том, кем являлся Бражник, я узнала не от родителей, друзей или из Интернета. Нет. Дедушка Габриэль сам мне признался. Я как-то зашла к нему, — родители попросили отнести какую-то папку ему, — Натали дома не оказалось, так что я поднялась в кабинет. В полной темноте он стоял перед портретом Эмили, скрестив руки за спиной. Я не звала его и, как мне казалось, зашла очень тихо, но он все же, не оборачиваясь, сказал, обращаясь ко мне: — Прости, Эмма, я совершал ужасные поступки, надеясь вернуть того, кто вернуться не сможет. Я была всего лишь десятилетней девочкой, так что понять его не смогла, но вечером с моей просьбы все мне разъяснила мама. Тогда я была слишком мала, чтобы посмотреть на ситуацию с разных сторон и решить, что я думаю по этому поводу. Сейчас же (благодаря еще многим факторам) я точно знала, что Габриэль мне неприятен и я питаю к нему неприязнь, скрытую от всех, кроме, конечно же, Эллиота. От него вообще невозможно что-либо скрыть.***
— Да мы герои! — еще не до конца отдышавшись, кажется, на полном серьезе произнес Эллиот, медленно повернув голову в мою сторону. — Угу, — все, на что меня хватило. А еще на кивок. — Прости, если эти слова как-то тебя… расстроят, но они как будто хоронят, — он мотнул головой, смотря в пол озадаченным взглядом, — твоих родителей, а не ждут, когда их найдут. После этих слов он поднял на меня взгляд, видимо, проверяя мою реакцию. Я посмотрела ему в глаза. Я молчала, долго молчала. Он закусил губу, побоялся, что все же сказал что-то не то. — Знаешь, — после долгого молчания начала я, — ты прав. И ты действительно думаешь, что, зная меня как облупленную столько лет, ты можешь сказать что-то не то? Я смотрела на него, а он — вперед. Неуверенно передернул плечом, кивнул, а потом энергично замотал головой в разные стороны. Я поймала слетевшие с его носа очки в паре сантиметров от пола с ловкостью, поразительной для девушки, имеющей такую неуклюжую мать. Спасибо, папа! — в который раз говорила я сама себе. — Нет… Нет! — Эллиот резко развернулся и, опрокинув меня на кушетку, стал щекотать. Именно так обычно все и выглядело. Что бы не происходило, нужно защекотать своего друга. Неважно, пожар, наводнение или инопланетный захват — с Эллиотом мы всегда вели себя так, как нам хотелось. Сейчас, закрыв на пропажу моих родителей глаза и на несколько мгновений погрузившись в сон, мы радовались просто тому, что у каждого из нас такой замечательный лучший друг. Я смеялась, как ненормальная пару минут, а он меня щекотал. Пока в моей голове вдруг не щелкнул выключатель, и я, словно просыпаясь ото сна, не поняла, что веселиться в подобной ситуации неуместно. Я вмиг перестала смеяться и закрыла глаза. Эллиот остановился буквально сразу же. В одно мгновение мой взгляд на происходящее крутанулся на все сто восемьдесят градусов, опрокидывая меня головой вниз. Мои родители черт знает где, а я, акумы мать, смеюсь, надрывая живот. — Эмма? Эмма, посмотри на меня! И я посмотрела. Глазами, полными слез. — Тише, — он аккуратно поднял меня с кушетки и обнял. — Тише. Хуже апатии и ничего не меняющей истерики может быть только резкая смена настроения. Лед, смех, слезы… Нельзя было сказать, что случится дальше и когда это произойдет. — Останешься? — не то чтобы это звучало очень уместно, но я часто чувствовала, что Эллиот самый родной мой человек и только он был в состоянии сейчас мне помочь. О ква-ами-и! Что ж за черт?! — Да… Да, конечно!***
Голова болела, глаза опухли. Вечерние слезы, поздний отход ко сну и недосып. Любой станет напоминать панду-зомби, на какую сейчас похожа я. Я спустилась по лестнице с большой кровати почти под самым потолком, чтобы умыть лицо в раковине туалетного столика. 5:48 возвещали часы на столе, само собой разумеется, что даже ранняя пташка Эллиот еще в кровати. Вчера вечером Хьюго отказался делить со мной огромную мамину комнату на чердаке и кинул свою подушку на диван в гостиной, с по-прежнему ничего не выражающим лицом заявив, что лучше шимпанзе поцелует, чем будет спать со мной в одной комнате. «Отлично, завтра пойдем в зоопарк!» — с улыбкой сказала я брату, но он юмор не оценил. Я вообще была удивлена, что он смог выдать хоть какое-то подобие чего-то смешного в таком состоянии. Такой уж Хьюго был. Любил меня до безумия, всегда был рядом, смеялся, шутил, делился со мной любыми тайнами, даже самыми сокровенными, но насчет сна вместе у него было что-то вроде пунктика. Как только ему десять стукнуло, он заявил, что спать со мной в одной кровати не будет больше никогда, да даже в одной комнате не будет, если хоть малейшая возможность появится на сон в разных комнатах. Даже когда мы приезжали на отдых, в номере должна была быть двуспальная кровать и две односпальные (желательно в разных комнатах). В противном случае, со мной спать приходилось маме, а папа с притворным — или не очень — негодованием ложился с Хью. Так что Эллиот смог спокойно разместиться на розовой кушетке, на которой мы вчера говорили, смеялись и рыдали (я рыдала). Вот этому я действительно удивилась очень сильно. Когда я спустилась в гостиную и спросила бабушку, можно ли остаться Эллиоту, она разрешила сразу же. Это ладно, мы друзья, друзьям свойственно устраивать ночевки. Но когда я поинтересовалась, может ли он спать на кушетке в спальне мамы, она тоже согласилась моментально. Вот это было просто нереально странно. Потому что, я уверена, ничего подобного бабушка и дедушка никогда не разрешили. Но я списала все на стресс. «Спокойный сон» — понятие, отсутствующее в этот день, так что… — ЭЛЛИОТ! — заорала я в ухо спящего друга. Он даже не шелохнулся. Определенно проснулся, но не шелохнулся. Натянул одеяло на голову, бормоча что-то вроде: «Не мешай мне спать!». — Эллиот, шесть утра уже! — это ему, очевидно, ничего не дало, так что я, пожав плечами, спустилась в ванную и умылась, а спустя минут десять (почти тридцать) вернулась в комнату. Эллиот как раз натягивал на себя футболку, в которой пришел вчера. — Завтрак? — он смотрел на меня абсолютно бодрым взглядом, будто не человек, который лег в два, а встал в шесть. — Завтрак!***
— Уверена, что не хочешь, чтобы я остался? — закидывая на плечо рюкзак, спросил у меня Эллиот. Он стоял в одежде идеального вида на пороге дома бабушки и дедушки, пока я куталась в безразмерный старый свитер папы. — Хочу, но кто-то же должен ходить в школу, тем более, что твоя мама уже завезла тебе вещи, — я кивнула подбородком на его зеленый рюкзак. — Но ты можешь прийти, как только уроки кончатся, всего-то дорогу перейти, — я махнула рукой куда-то в сторону школы. Эллиот задумчиво поглядел куда-то пару секунд, после чего перевел взгляд на меня и кивнул. Дверь за ним закрылась, и я побрела по четырем лестничным пролетам наверх, остановилась на третьем этаже, чтобы налить себе кофе, а потом пошла еще по одной лестнице в комнату. Выйдя на балкон, я уселась в стоящее там уличное кресло под импровизированным навесом и стала созерцать утренний Париж, это хоть немного помогало мне отвлечься. Бабушка строго-настрого запретила мне сегодня (и в ближайшие пару дней) ходить в школу, чему я была только рада, так что я неспеша допила свой кофе, вошла в комнату и, сняв с мокрых волос намотанное на них полотенце, присела за туалетный столик, чтобы посушить волосы. На полдороги к фену моя рука замерла, прямо по центру столика стояла маленькая шестиугольная шкатулка, похожая на…