***
— Коннор, мы должны быть в аэропорту через полтора часа! Если ты не закончил со сборами, то я клянусь, что ехать в свою шарагу ты будешь на собачьей упряжке, — Хэнк Андерсон громогласным вихрем пронесся по лестнице, сметая все на своем пути. Та жалобно скрипела под гнетом грузного тела, весь дом дышал напряжением и спешкой, а мальчишка будто бы и не собирался никуда ехать. Дверь в комнату Коннора распахнулась, ударившись о стену так, что едва не посыпалась штукатурка. Пусто. Боги, и куда он запропастился в такой важный день? Хэнк внимательным взглядом обвел комнату, словно ожидая, что его сын в любой момент вылезет из-под дивана или за шторами будет замечено подозрительное шевеление и чьи-то ноги. Но Коннору больше не одиннадцать, и он давно перестал прятаться от людей. Подумать только. Хэнк присел на край идеально застеленной кровати, рассматривая окружающие его полупустые книжные полки, фотографии и ничего не значащие мелочи. Коннор уедет, и в доме станет совсем тихо, хотя он и до того никогда не был особым источником шума. В отличие от других мальчишек, этот никогда не играл до полуночи в видеоигры, не смотрел мультики и не таскался с оравой таких же вихрастых и веснушчатых пацанов, как он, которым не терпится сыграть в подземелья и драконов. Его Коннор всегда был «особенным мальчиком». Именно так детские психологи ему говорили, когда речь заходила о синдроме Аспергера, будто Хэнк не наслушался всего этого тысячу раз и не проводил кучу времени в поисках информации о том, что это и как с этим жить. Коннор был и остался вещью в себе. Увлеченный математикой и фокусами больше, чем живыми людьми, не воспринимающий кино и книжки о приключениях и любви, будто бы лишенный фантазии, если это, конечно, не касалось сложных расчетов, от которых у Хэнка голова шла кругом. И все равно он оставался его ребенком, которого Хэнк оберегал как мог, хотя порой его забота переходила все границы. Отрешенного и наивного Коннора постоянно задирали в школе, злясь еще больше оттого, что его вовсе не трогают чужие злые и несправедливые слова, а синяки и шишки не считаются весомым аргументом. Он просто не желал говорить с одноклассниками без необходимости, а необходимости все не возникало. Какой мукой было смотреть на эти бледные щеки, покрытые грязью и ссадинами, на искалеченные руки-веточки. Хэнк вечно оправдывался перед соцслужбами, что это не он его бьет, что он делает все возможное, чтобы пресечь насилие в школе, но мальчишки — дикие крысята в запертой клетке. Коннора же волновало лишь то, что после побоев у него теряется чувствительность пальцев и ему сложнее крутить свои монетки.***
Хэнк смотрел на сгорбленную фигурку на ковре в игровой комнате. Совсем еще ребенок, больше восьми лет не дашь, хотя он и знает, что мальчик старше. Тощий, в свитере на размер больше, отчего рукава сползают чуть ли не до кончиков пальцев, с застывшим взглядом, слишком умным для его возраста. Маленький Коннор бормочет себе что-то под нос, и когда Хэнк подходит поближе, то слышит пулеметную очередь из чисел. Он приходил к нему уже несколько раз, а до сих пор боится сделать что-нибудь не так, задеть его, обидеть или вовсе остаться незамеченным. Наверное, Хэнк знал о Конноре все, что вообще мог знать, учитывая то, что мальчик с ним совсем не разговаривал. Коннор, видимо, не видел нужды в том, чтобы болтать с полузнакомым дядькой, который иногда приносит тебе сладости и одежду, а ты показываешь ему, как ловко исчезает монетка. Но Хэнк все равно знал, что ему нравится засахаренная клюква и кексы с изюмом, а еще, что мать бросила его, едва узнав о диагнозе, когда ребенку было семь. — Привет, соскучился? — Хэнк плюхнулся на ковер рядом с Коннором, чей взгляд медленно скользнул по его лицу. Тот запнулся и замолчал, будто позабыв о своих расчетах. Хэнк неловко кашлянул и почесал в затылке, мгновенно теряясь. — Я тут у тебя кое-чему научился, знаешь ли, — с самым серьезным видом продолжил он и взмахнул руками, демонстрируя, что в них ничего нет, а затем достал монетку у Коннора из-за уха. — Та-да! — У вас еще один четвертак между пальцами, — ни на секунду не теряясь ответил мальчик, сканируя своими медово-карими глазами ладони Хэнка. — Вам стоит больше практиковаться. Черт возьми, оно говорящее!***
А теперь его Коннор едет в университет и вроде бы Хэнк горд за него, но сердце щемит, стоит ему только подумать о том, что он не сможет защитить его от всех бед, что он останется там один и его, Хэнка, оставит одного. Завтра он проснется в резко опустевшем доме, и только Сумо останется рядом. Сумо, которого Коннор в детстве пытался научить математике, и который сам обожал Коннора до восторженного поскуливания. Хэнк и не замечал, насколько полноценной становилась его жизнь, когда сын, пусть и приемный, был рядом. — Отец, что ты здесь делаешь? — в дверном проеме появилась фигура, в которой так легко узнавался тот замкнутый мальчик. Коннор сунул в рюкзак мешочек с монетами и закинул его за плечо, после чего взял увесистый чемодан и потащил его из комнаты, всем своим видом говоря Хэнку, что хватит рассиживаться и предаваться воспоминаниям. Он уже не ребенок, но Андерсон все вспоминает, как ему пришлось выбить зуб пистолетом чересчур наглому пацану, который слишком долго цеплялся к Коннору. Сколько таких пацанов будет в кампусе и где будет Хэнк и его авторитет полицейского? Он уныло поплелся за сыном вниз, впитывая все следы его присутствия, как жаждущий в пустыне. На кухне осталась немытая тарелка от овсянки и плывет пряный запах чая с чабрецом, который выветрится уже через полчаса. А они с Коннором уедут в аэропорт вот уже через десять минут. Коннор словно не понимает всех отцовских переживаний, и Хэнк почти уверен в том, что тот действительно не смыслит, чего это вдруг его старик так распереживался. Сползший в кроссовке носок наверняка кажется ему куда большей проблемой. — Массачусетский технологический, а? — до сих пор не веря в происходящее, говорит Хэнк, когда они уже сели в машину. Коннор пожал плечами, утыкаясь взглядом в книгу на планшете. Они тронутся — и вся жизнь сойдет с одних путей на другие, будто педаль газа — это стрелка перевода, та самая бабочка, вызывающая ураган. Голова Хэнка болит; в какой-то момент ему начало казаться, что он вернется и она прокрутится на триста шестьдесят градусов, подскочит и скажет «ку-ку!». — Ты это… хоть на праздники приезжай. Ну там… у вас же должны быть каникулы на Рождество или типа того? — От Бостона до Детройта всего два часа полета, конечно я буду приезжать, — будто укоряя мужчину ответил Коннор. А Хэнк знает, что если он соизволил что-то сказать, то он наверняка приедет. Не бросит его со съехавшей кукушкой. Стойка регистрации в аэропорту будто пропуск в чистилище, куда Хэнку путь заказан, а Коннор так уверенно идет. Он исчезает в толпе, направляясь на предполетный контроль, а Андерсон так и остался стоять, отворачиваясь и стараясь не искать русую макушку среди чужих людей. Он взрослый — по щеке скользнула скупая слеза. Небесно-голубая бабочка махнула крыльями. «Особенный мальчик».