spectrum

​　У Рида дрожали пальцы. Черт, он трижды уронил зажигалку в попытке закурить эту блядскую сигарету, успел досчитать до ста, проклясть себя, свое существование и психотерапевта. А особенно — Хэнка, чтоб ему пусто было, господи, ну нельзя же так, Андерсона, который притащил в участок это недоразумение с теплыми карими глазами и коровьими ресницами. Кто он ему вообще? Племянник? Сын? Любовник? Гэвин слышал, что сын у лейтенанта умер; о том, что у него есть еще один, он не знал. И о том, что он выглядит как порочная мечта католического священника, тоже не знал. Гэвин священником не был. Он был полицейским — и настолько несвятым, что у его терапевта краснели кончики ушей, когда он рассказывал ему о том, чего и как именно хочет. ​　— Ты только посмотри на это, — пробормотал он, справившись-таки с сигаретой и ухмыляясь в бумажный стаканчик. Стоявшая рядом Тина удивленно на него покосилась, а после проследила за его взглядом. — Ты чего, Рид? Это же Коннор, сын лейтенанта, — ее брови на секунду задумчиво сошлись на переносице. — Только не говори, что… Бля, Гэвин, нет, он тебя убьет! — Посмотрим, — детектив неопределенно пожал плечами и подошел к залипшему у кофеварки существу. 　Коннор что-то бормотал себе под нос и вертел в пальцах сразу три монетки неопределенных номинала и страны происхождения, а Гэвин чувствовал, как внизу живота наливалось тяжелое тепло. Блядство. — Значит, Коннор, да? — Рид облокотился на стену рядом и сложил руки на груди. Сизый сигаретный дымок плыл вокруг него и немного горчил. Смотреть на Коннора было приятно. Психотерапевт в таких случаях предлагал думать о чем-то особенно мерзком, но в присутствии хэнкового приемыша это было просто кощунственно. Он же библейская картина, он создан для того, чтобы стоять на коленях перед Гэвином с хуем за щекой, но почему-то его куда больше увлекала стекающая струйка кофе. Коннор молчал. 　— Блядь, ты немой, что ли? — Рид начинал закипать. Ему хотелось взять этого нелепого парня за шкирку, встряхнуть, сделать что-нибудь, чтобы эта ледяная статуя подала хоть какие-то признаки жизни. Возможно ударить его. Возможно разложить на своем письменном столе у всех на виду. Возможно. Картинки в голове разворачивались одна лучше другой, член наливался кровью, и уже скоро даже самые широкие джинсы не смогут спрятать его стояк, а джинсы Гэвина и так не были приспособлены к тому, чтобы он долго себя сдерживал. Он резко затянулся, пытаясь сохранять контакт с реальностью. 　— Привет, — наконец отвисло чудо робототехники, которое совершенно точно не могло быть настоящим мальчиком. — Я Коннор Андерсон, приехал к отцу на день благодарения. А вы?.. Гэвин едва слышно застонал, смотря на максимально неестественную вежливую улыбку, расплывшуюся на чужих губах. Он бы хотел знать, какие эти губы на вкус, останется ли оттенок чабреца, которым окружен этот парень, на языке, если он его поцелует. Хотел бы посмотреть, как сперма застывает на них, пока он очерчивает пальцем их контур. Хотел бы выбить из него чуть более честную реакцию, а есть ли что-то честнее оргазма? Внутри него одновременно клокотали адское возбуждение и злость. Этот парень был каким-то неправильным, не принадлежащим ни ему, ни этому миру вообще. Это раздражало, опутывало его липкими сетями, и на секунду, буквально на одно мгновение, Рид представил Коннора привязанным к батарее и избитым, со спекшейся кровью у носа, растрескавшимися губами, нагим и беспомощным. Гэвин его совершенно не знал, но разве это важно, когда просто… хочется. — Детектив Рид, — он отсалютовал двумя пальцами и подмигнул. — Слушай, давай ты сделаешь мне кофе, отнесешь его во-о-от к тому столу и оставишь там же свой номер телефона? — Но зачем? — Коннор склонил голову набок, непонимающе смотря на Гэвина. — Господи, просто сделай это, — он раздраженно клацнул зубами, едва не срываясь на крик. ​　Психотерапевт говорил, что он, Гэвин Рид, патологически жесток и не умеет держать себя в узде. Что таким, как он, не место в полицейском участке, но начальство это волновало в последнюю очередь, потому что его интеллект и продуктивность казались им важнее побитых подозреваемых. Скажут ли ему что-то, если он покалечит это нездешнее создание? Рид дернул ворот светло-голубой рубашки Коннора, торчащей из-под шерстяного кардигана, и притянул его ближе к себе. Кончиками пальцев он почувствовал тепло чужой шеи, и его повело. Значит, этот мальчишка все же настоящий. ​　— Просто сделай это, — повторил он севшим от напряжения голосом и, уже не контролируя себя, быстро провел языком по открытой шее, прямо вдоль сонной артерии, чувствуя, как она пульсировала под ним. Соль. Чабрец. Химозный привкус одеколона. А перед глазами только вспышки света. 　В участке чересчур много людей, чтобы обратить внимание на то, что на короткий промежуток времени детектив Рид оказался слишком близко к Коннору, а Коннор — слишком долбанутым, чтобы хоть как-то отреагировать. Это злило еще больше, и Гэвин затушил недокуренную сигарету о тыльную сторону своей ладони в попытке отвлечься. Он выпьет свои таблетки, добровольно пойдет в патруль, чтобы была возможность почесать кулаки об особо буйных жителей Детройта, потягает железо, и все будет хорошо. Но не сейчас. Сейчас ему срочно нужно в туалет, потому что возбуждение раскаленной спицей засело где-то в черепушке. 　Гиперсексуальность. Сатириазис. Ебливое животное. Назвать это можно как угодно, итог один. Гэвину часто хотелось трахаться куда больше, чем жить. Да, с мужчинами тоже. Да, групповуха — это неплохо. Да, в его заднице побывало изрядное количество разнообразных игрушек. Да, это патология. Да, он потенциальный насильник. Да, да, да. 　Рид пулей влетел в уборную и заперся в кабинке. Член болезненно терся об изнанку джинсов, а яйца едва не звенели от напряжения. Он опустил крышку, плюхнулся на унитаз и прокусил губу до крови, сдерживая протяжный стон. Фаянсовый бачок упирался в спину, а то, что он сейчас делал, тянуло на нарушение рабочего порядка и штраф, но какая разница, когда внутри него определенно что-то лопнет, если он не подрочит. Хотелось знать, какой этот Коннор под одеждой, задрать этот сраный университетский кардиган, рассмотреть каждый миллиметр его тела, потрогать, вылизать, оставить синяки. 　Блядские боги. 　Рид зарычал, пытаясь справиться с ремнем дрожащими руками, и едва не взвыл, когда возбужденный ствол шлепнулся о живот, оказавшись освобожденным от одежды. Смазка оставила влажное пятно на его боксерах и продолжала течь, а Гэвину до боли хотелось, чтобы Коннор с его тупой приклеенной улыбкой оказался сейчас здесь, посмотрел на него, взял в рот. Хотелось усадить его к себе на колени, сжать в ладонях задницу, к которой наверняка еще никто не прикасался, тереться членом о его брюки, пока из глаз не посыпятся звездочки серебристым дождем. Детектив жалобно и тихо заскулил, выуживая из кармана плеер, и заткнул уши вакуумными затычками. 　Отгородиться от мира. 　В плеере долбили басы, самая отвязная кислота, под которую положено трахаться с незнакомыми людьми на рейвах, а не мастурбировать в туалете полицейского участка; а его рука скользила вверх-вниз в попытке найти тот самый ритм. Собственной смазки не хватало, и он сплюнул на ладонь, тут же возвращаясь к делу. Коннор. Веснушки, длинные ресницы, рассеянный взгляд, торопливые движения пальцев. Взять эти пальцы в рот и сосать, обводя языком костяшки. Нелепый, как танцующие гексаподы. Хотелось сделать его своим и сломать. Посмотреть, как он стонет под ним, как мечется по простыням и кончает. Пробиться через непонятную стену. Гэвин ни черта о нем не знал, но вот перед его глазами возникал его образ — и яйца поджимались еще сильнее, а он запрокидывал голову, больно ударяясь о кафель. В голове гудело, вселенная сжималась до размеров кабинки, и Гэвину наконец удалось кончить. Он обмяк мешком дерьма, до боли сжимая головку кольцом пальцев, и прикрыл глаза. Его загнанное сердце колотилось о ребра, дыхание перехватило, и все, что он чувствовал, — это зуд от свежего ожога. В голове блаженная пустота. 　Он позовет Коннора на свидание и, если папочка его отпустит, то оттрахает до потери пульса.