Ранение и слухи
8 сентября 2018 г. в 21:19
Прихожу в себя в нашем лазарете от боли. В меня попала вражеская пуля, но вовремя заметили, смогли погрузить на ковёр-самолёт и вывезти, прикрывшись дымовой завесой из волшебных палочек. Итог боя: тринадцать убитых, десять раненых, один из которых умер, и двое пропавших без вести. Всего участвовали тридцать четыре человека. Комиссар жив, но ранен. С моим ранением нет ничего сложного, через пару недель при помощи магической медицины вернусь в строй. У меня перед перед боевыми товарищами теперь долг жизни.
Потери врага уточняются, но уже точно известно, погиб Альгирдас Буткус, командир одного из батальонов и сторонник решительных действий. Один из немногих полицаев, который решительно шёл в бой с партизанами, лично ведя своих карателей за собой. Всего на вражеском кладбище с несколькими братскими могилами сто восемьдесят девять имён. К этому должны добавиться умершие от ран. Боевой дух врага резко упал, два карательных батальона практически прекратили своё существование.
Маша, спасаясь от карателей, продемонстрировала умение бегать по лесу, помогая себе магией. Добежала до своих, там была восьмая рота, за ней бежало человек двадцать, иногда стреляя по ней. Но стрельба в лесу — дело сложное. Точнее стрелять не сложно, тяжело попадать… Часовые услышали стрельбу, подняли роту по тревоге, каратели погибли. В умении выходить на цель нет ничего необычного. Вопрос в том, является ли это дезертирством с поля боя или всё же отступление. За дезертирство в военное время расстреливают. Проблема в том, что никто не хочет нарываться, потому что с Машей надо ещё за компанию расстрелять и Диму, а члена трибунала могут просто пристрелить или втихаря зарезать. Или проклясть чем-нибудь тёмным.
Комиссар вспоминал, что зимой сорок первого немцы стали стрелять разрывными пулями, а ранения были неотличимы от самострела, то есть причинания себе ранений в целях отправки в тыл. За это расстреливали. В некоторых случаев явно не было самострела, но потом застрелили пару принципиальных сторонников идеи самострела среди членов военного трибунала, причём в тылу, пыл резко упал. А у нас можно сдохнуть вообще без проблем. Один из наших партизан, погибший в осенью прошлого года вспоминал начало войны, июль сорок первого, его призвали и отправили на фронт, первый бой их батальона: вроде появились немцы, стали стрелять, потом выяснилось, что немцев нет, а «дедушек» подстрелили. Поэтому комбат написал в рапорте, что был бой. В принципе, строго говоря, на войне дедовщина цветёт и пахнет, но одно дело когда опытный партизан или солдат фактически командует зелёной молодёжью, имея некоторые выгоды от своего положения, он даже больше рискует, но откровенные придурки долго не живут. На войне у каждого есть оружие, а лишний труп всегда просто списать и отправить похоронку. А у партизан даже похоронок нет, наша рота — исключение. У нас всё же есть номер воинской части и ротный писарь, чьи обязанности в данный момент вроде как исполняет Маша, у неё почерк красивый, но она куда-то исчезла. Сам писарь убит оборотнями Гриндевальда вместе с предыдущим владельцем моего тела.
К этому добавился рейд наших на брошенную деревню, где встали на постой каратели. Сняли часовых. Рота неполного состава, пулемётный и миномётный взвода, командование батальона и обоз погибли или попали в плен. Точнее, в плен попал только командир батальона и ещё несколько человек. Им явно не повезло, лучше бы сдохли. Восьмая рота подловила в засаде роту карателей: никто не выжил. Это была передовая рота вражеской колонны, командование которой не продемонстрировало большого энтузиазма, ограничившись стрельбой из пятидесятимиллиметровых миномётов в сторону партизан, обошлось без потерь. Отошли в брошенное село в паре километров и там встали на постой. Первая диверсионная рота столкнулась полицаями, шедшими на «фуражировку», то есть реквизировать продовольствие у местных для голодающего вермахта. Закончилось уверенной победой партизан: захвачено более семидесяти лошадей, два десятка лошадей убито или ранено настолько сильно, что забиты на мясо. Есть ещё раненые коняшки, которых выходят. Как мне объясняют: лошадь, это не только средство передвижения, но и полтора два-центнера чистого, но жёсткого мяса, не считая субпродуктов. Для этого времени конина — обычная еда. Внезапная смерть лошади или коровы — это беда для крестьян, не только потому, что ценное животное, а ещё и потому, что падаль есть нельзя. Старых лошадей и коров обычно отправляют на забой, хотя и со слезами на глазах, но… на мясо, такова жизнь. Иногда забивают сами. По традиции мясо перепадает прежде всего воюющим партизанам. Населению, живущему в лесах, мясо не положено, но они разводят кур и гусей, ловят рыбу. Если что, у нашей водяной мельницы, точнее маленькая электростанция и прачечная, тоже держат гусей. Гуси, это не только гусятина, но и гусиный жир. Что такое гусиный жир, мне пока не понятно, но говорят, что полезная вещь. Яиц от гусей практически нет — их мало, в военное время гусята ценнее.
Возвращаясь к лошадям, пошедшим на мясо. Они используются практически полностью: потроха идут на корм свиньям, кости при помощи специального заклинания перемалываются в костную муку, идущую на удобрение для огорода или подкормку для животных, в крайнем случае перемалываются вручную. Также из костей делают расчески, рукояти для ножей и прочее. В сельской местности всё идёт в дело, особенно в скудное военное время.
К нам прорвался соседний партизанский отряд, против которого идёт основное наступление, с ним пять тысяч местного населения, спасающегося от террора карателей. Всех надо где-то разместить, им нужна еда. Хорошо, что сейчас тепло, большинство живёт в наскоро построенных шалашах. У нас нашли пять самых обычных трофейных палаток, на шесть человек каждая, переданы в качестве помощи. С нашей стороны тому отряду помогают две роты, танк Т-26 и третья диверсионная рота, действующая в тылу наступающих карателей.
Почти все из нашей роты, кто не участвовал в бою и не занят рейдами на "чугунку" и шоссе, отправлены бороться с прочёсывающими леса карателями — жизнь не должна казаться сахаром. Первая диверсионная рота по сути должна заняться тем же, но половина роты вернулась обратно с трофеями после разгрома «фуражиров».
Высокое начальство, посетившее нас перед отправлением обратно в Москву, очень недовольно ранением Комиссара. Но война — это война, потери неизбежны, от этого никуда не деться. Командир нашего отряда доволен: полицаям показали Кузькину мать. Выяснилось: два батальона, которые попали в нашу засаду, шли воевать с соседним отрядом, против которого основное наступление. Партизан и народ, прячущийся в лесах, сейчас постепенно прижимают к болоту, но там вроде уже сделали гать для людей. Далее пара километров по лесу и можно выйти к нашему заболоченному озеру. Им подвозят патроны и продовольствие. Патроны мы наскоро трансфигурировали, остальное — чёрный хлеб. Народ голодает. Комиссар жалеет, что не знал об этом раньше. Как я понимаю: это могло исправить нашу карму.
Попаданец, матерью тела которого была активистка, скандалистка и член партии с Гражданской войны, погиб в бою, причём по-идиотски. Он был в числе тех, которого отправили охранять телеги, предназначенные для помощи прорывающимся из окружения партизанам. Его мамаша отправилась с ним. Они услышали стрельбу, вопреки указаниям погрузить и увезти раненых, хворых и барахло, чтобы люди шли налегке, они по своей инициативе сунулись в перестрелку. Хорошо, что полицаи не продемонстрировали высокого боевого духа и не пошли в атаку. У наших трое убитых, в том числе попаданец. Он, в принципе, подлежал оживлению, но Карлыч решил не напрягать Диму, который в лишенца не превратится, но способности резко упадут. И вообще, магическое состояние нашего единственного относительно нормального некроманта сейчас достаточно плохое. Мнение о том, что если стал попаданцем, то обязательно будут «плюшки» и пресловутые «рояли в кустах», — мечты ваши девичьи.
На этом пока все новости с партизанского фронта.
У меня за последний месяц событий в жизни больше, чем за год до попадания. Про ранение я вообще молчу.
Надо сказать, отдых после моего ранения должен составить по довоенным рекомендациям три месяца, но я отдохну после войны.
Маргарита Самойлова, бывший швейцарский гей, прислала мне гостинец. Огорчает, что не только мне. Кажется, я ревную. Она сейчас воюет с карателями, занимающимися прочёсыванием лесов, и у неё есть трофеи. Она прислала всем раненым копчёный окорок, лично мне небольшую баночку с мёдом. Где-то поллитра, баночка глиняная, то есть керамическая, надо поделиться с другими. Добыла при проверке сидоров убитых полицаев. Сидор — это не только мужское имя, но и неофициальное название солдатского вещмешка.
С удивлением узнал, что Маша трижды была в плену, причём дважды её спасала, как бы это странно не звучало, девственность. Дело в том, что среди местного полицейского начальства есть знатный извращенец, который предпочитает решать проблему невинности юных партизанок сам. Если девочку оприходовать вперед начальства, то за такое вопиющее нарушение субординации в военное время могут отправить в «штрафники». Формально штрафных подразделений у карателей здесь нет, но есть две отдельные роты. Поэтому все ждали визита начальства, а за это время можно сбежать. Доносительство друг на друга у полицаев процветает, поэтому начальство неизбежно узнает. А остальных полицаи, того, сами, всех, кто подвернулся. Мне как-то мерзко от этого. Я понимаю, что в школе на истории Отечества нам многого не рассказывали, возрастной рейтинг, слабая детская психика и всё такое, но зная о поведении карателей, меня искренне возмущает послевоенный гуманизм советской власти.
Волшебная медицина на высоте, но пулевые ранения быстро не заживают. Поэтому приходится страдать. Идея о чудесных зельях: выпил пузырёк и выздоровел, является мечтой многих волшебников. Мне намекают, что на практике всё гораздо сложнее.