На войне как на войне

             Мария Вронская была занята важным делом: она сидела под ёлкой и готовила еду для себя и Димы на огне. Как известно, нижние ветви елей образовывают укрытия от непогоды, но все приличные, то есть достаточно вместительные места под ёлками уже расхватали. Размещаться при помощи магических средств усиления комфорта нельзя, что ухудшало жизнь. Под котелками горели магические огоньки, в одном котелке была самая обычная вода, в другом котелке варилась гречка. Кипяток надо было разделить на две части: развести «болтушку», то есть брусочек концентрата, получится куриный бульон, в него надо добавить пожухлую зелень, а оставшийся кипяток использовать для заваривания ромашкового чая, к которому добавить яблочное варенье. Если к гречке добавить банку свиной тушенки, которую месяц назад удалось выменять у лётчиков на самогон, то на ближайшее время сытости хватит. Как сказать: на ближайшее время? Это будет ужин.       Каратели прижали к болоту партизан и бежавшее из деревень население. Гать через это самое болото строилась, но одна проблема: днём по ней ходить было нельзя, она простреливалась из пулемётов, а иногда из пушек. Что гораздо хуже, могли отрезать от большого заболоченного озера, враг сейчас пытался пройти камышами, но прибывшая помощь в виде пулемётного взвода из трёх французских станковых пулемётов и полусотни партизан из состава комендантской роты заставила врага воевать осмотрительно.              Как она здесь оказалась: заподозрили в дезертирстве, но расстреливать не стали. Отправили воевать в неприятное место, жених отправился за компанию, защищать невесту. Что хуже, Дима сейчас был похож на лишенца и практически не мог колдовать, то есть его могут просто убить шальной пулей. Как только Дима придёт в относительную магическую норму после ранения, точнее контузии от взрывной волны. Дело в том, что травмы от взрывной волны вследствие сжатия и таранного действия внутренних органов приравнивались к магическим травмам. Ведь это внутренние органы волшебника, а в них магия… Последствия очевидны для любого трезвомыслящего человека вне зависимости от его магических способностей. При пулевых ранениях аналогично. При этом он умудрялся делать самые разные немагические дела. Как так получается? Элементарно — вся магия уходит на обеспечение жизнедеятельности организма. Будь он обычным человеком, было бы значительно хуже. А может быть и лучше, потому что оставили бы в покое.       Как стало известно из разговоров, партизан осталось человек четыреста, включая только что взявшихся за оружие. Населения, бежавшего в лес, было более трёх с половиной тысяч человек, к этому добавляются триста раненых, а также разные люди, в основном женщины, при партизанском отряде, это ещё человек двести. На счастье, по всей видимости, у врага кончились снаряды, и наступление приостановили.       Колдунья Маша несколькими взмахами волшебной палочки поставила защиту от запаха, дабы соседи не учуяли. Продовольствие постепенно заканчивалось, у некоторых уже пусто. Зачем искушать людей и создавать себе лишние проблемы на пустом месте? С Машей и Димой теоретически прибыли триста килограмм пшёнки, но намного ли этого хватит? На четыре с лишним тысячи ртов? Ответ очевиден.       Что тоже плохо, патронов осталось совсем мало, у большинства по двадцать-сорок штук. Наколдовать нельзя, через неделю патроны испортятся, и Статут секретности полетит к едрене-фене. Как ни странно, об этом надо думать прежде всего. Исключением были пулемётчики, которые были с другой стороны строящейся гати, а также сопровождавшие их партизаны с французскими винтовками. Им было велено израсходовать патроны из пятнадцати мешков в течение трёх дней. Они должны были выполнить приказ.              Этой ночью Дима на пару с Машей собирались на вылазку с целью побеспокоить врага. Всё же жизнь порой напоминала странную историю из серии «Нарочно не придумаешь». А всё потому, что не надо гневить высшие и низшие силы излишним везением, обусловленном нападением на заведомо слабых противников. Как говорят индийские волшебники: «Это портит карму». Но если не использовать магию, то временами явное читерство не засчитывается, в том числе, как ни странно, наколдовывание патронов и прочих боеприпасов.       Маше надо было после всего этого обязательно остаться живой, — это было предельно ясно. Самой жить порой не хотелось, но ситуация была предельно проблемной. Для воспитанной девочки из приличной семьи слово «Долг» не является пустым звуком, как перед родом и семьёй родителей, так перед родом и семьёй мужа, в том числе будущего, так и перед детьми. Маша чётко знала, что она должна предпринять все необходимые меры, чтобы её дети не были лишенцами. Отдельной очень большой проблемой был родной род Вронских. У Маши были живы прадед, отец и есть младший брат. Проблема в том, что от рода после Гражданской войны почти никого не осталось. Отец и прадед были единственными мужчинами рода, оставшимися в стране после революции. Да, отец на тот момент был несовершеннолетним, но это старший сын, оставшийся в живых, значит он наследник рода Вронских по всем правилам. Первая попытка обзавестись наследником оказалась неудачной, — родилась дочь, которую назвали Марией. Зато потом сын Илья, а семь лет спустя ещё одна девочка по имени Софья. Младшие брат и сестра с начала войны жили с прадедушкой Поликарпом и прабабушкой Элладорой в Сочи. Это единственные родственники, которые были живы, здоровы и не призваны в армию, не считая четвероюродных тётушек. Санатории во время войны превратили госпитали для тяжелораненых бойцов. Прабабушка, несмотря на то, что была англичанкой, которой шёл девяносто второй год, к призыву в медицинские части отнеслась философски: таковы жизнь и её обязанности перед страной происхождения мужа. Она оказалась военврачом второго ранга, что соответствовало подполковнику, а прадед военфельдшером первого ранга, то есть аналогично старшему лейтенанту. Прадед, несмотря на не самое высокое звание, легко лечил неправильно сросшиеся переломы, восстанавливал работу отдельных органов, как внутренних, так и глаз.       Брат Илья прошёл подготовку, как шутили некоторые несознательные личности, на пионера-героя и собирался отправиться к партизанам. Кое-как удалось договориться на отправку в один отряд со старшей сестрой Марией. В переводе на понятный: прабабушка Элладора применила «Империо». Мнение ответственных за распределение лиц вертелось, как флюгер: то братья должны быть вместе, только про сестёр иногда забывали, то никаких родственников в одном отряде.       

***

             Юная ведьма-партизанка Маша Вронская не знала, что у врага тоже есть свои очень большие проблемы. Во-первых кончились снаряды и миномётные мины, хотя пользы от пятидесятимиллиметровых миномётов почти никакой, именно поэтому они оказались у полицаев. Во-вторых, почти кончились винтовочные патроны, осталось по сотне на каждого и по несколько сот выстрелов на станковый пулемёт, то есть на полчаса боя. В-третьих, патроны к ручным пулемётам кончились, в довершение всех неприятностей с боеприпасами они были не той системы, что у винтовок. Унификация? Какая нафиг унификация? Стоило сунуться в обход болота, как враг пустил в ход станковые пулемёты. Французские станковые пулемёты легко определить на слух. Враг за десять минут боя израсходовал больше патронов, что осталось у батальона, пошедшего в обход болота. Пришлось прятаться в камышах, даже не заляжешь и в воду не нырнёшь из-за этого камыша. В-четвёртых, когда отправили раненых в госпиталь, им надо придать охрану, ведь по лесу шляется достаточно много лесных бандитов, в шести батальонах осталось семьсот штыков, то есть простых солдат с винтовками и ручными пулемётами. И что хуже, командование не даст отдыха. В-пятых, боёв может и не быть, только есть хочется каждый день. Хлебную пайку пришлось сократить с пятисот до трёхсот грамм хлеба, который чисто теоретически должен быть ржаным, на практике был разбодяжен суррогатами. Получался, как выражались немцы, эрзацхлеб, то есть заменитель хлеба. С другими продуктами питания было совсем плохо, а ведь одним хлебом сыт не будешь.       И как при таких обстоятельствах додавливать партизан?              Партизаны подозревали охранные части в трусости, но было простое и очевидное правило: «Чем дальше в лес, тем толще партизаны», в переводе на понятный: чем дальше в места, контролируемые партизанами, тем значительно меньше шансов выжить. Легко сказать: воюй. Охранные части вооружались старыми винтовками, захваченными в европейских странах. Понять логику немцев можно: рано или поздно оружие окажется у партизан. Но можно было бы хотя бы делать различия между охранными частями и бургомистрами и полицейскими из местных?       Большинство пошло в охранные части не по своей воле. Вначале были добровольцы, потом туда стали отправлять разный сброд, имевший проблемы с законом, именно он и создал дурную славу охранным частям, теперь снова добровольцы, но по разнарядке. Вынь да положь нужное количество добровольцев, а не сделаешь, так сам окажешься пособником врага, а сейчас военное время со всеми вытекающими отсюда последствиями. И ладно бы надо было ловить партизан у себя дома, так отправили к русским в Смоленскую область.       Командир одного из охранных батальонов был латышом по национальности. Нельзя сказать, что он сильно поддерживал немцев. Но в период войной он был лейтенантом в местном ополченческом батальоне, который должен был отражать вторжение коммунистов. Кому хочется, чтобы твой уютный хутор отдали в колхоз? После того, как пришли немцы, его поставили перед выбором: либо он идёт в охранные части, либо в концлагерь, как дезертир, не путать с охранником. Пришлось идти на войну. Вначале всё было тихо и спокойно, платили жалование, давали офицерскую пайку, но как-то летом сорок второго у них объявились партизаны. Это здесь партизаны сидят по дальним деревням, и они в основном из окруженцев и местных мужиков. А там был отряд, который взорвал мост на железной дороге Санкт-Петербург-Варшава и пустил под откос несколько поездов. Да, Санкт-Петербург большевики переименовали в Ленинград, но дорогу построили при царе. Срочно всех погнали в леса, ловить партизан. А много ли может сделать вооружённая винтовками рота против десятка вооружённых до зубов партизан, попав в засаду? Когда у каждого партизана ручной пулемёт или автомат? Рота из их батальона полегла полностью. До войны некоторые иронизировали над польскими ручными пулемётами системы Браунинга, а здесь выяснилось, что враг ими вооружает партизан. Пока охранник делает один выстрел из винтовки, партизан за то же время делает десять из автомата или ручного пулемёта. Вспоминался бой, когда засели в кустах, а партизаны просто прошили их автоматными очередями. Такие партизаны — это не взявшиеся за оружие мужики. Это настоящие диверсанты, которые проводят одновременно несколько диверсий на железных и шоссейных дорогах.       Легко сказать: «Сразись с танком», а что делать, если у врага действительно есть танк, хотя и старый, а из противотанковых средств только старые французские семидесятипятимиллиметровые пушки сорокалетней давности, и то их батальону обычно не выделяют. Остаются только винтовки и пулемёты. Подбить танк просто нечем: даже гранат не выдают. Разве что миномёты, но попасть в танк из этого самого миномёта практически нереально.       Ещё командира охранного батальона, как сельского жителя, смущали ягдкоманды, некоторые из которых между собой именовали вервольфами, то есть оборотнями. В окрестностях хутора жили колдуны. Ну как сказать колдуны? Тётя Ядвига собирала травы, варила отвары из них, которые иногда именовала зельями, и лечила местных жителей, часто не хуже настоящих докторов с университетским дипломом. Травы официально именовались лекарственными, но не просто так она считалась ведьмой. Докторов сейчас нет, всех отправили лечить раненых, лекарств для мирного латышского населения тоже нет и, как минимум до конца войны, точно не будет, поэтому, заболев, шли к ведьме-травнице. А куда деваться? Она рекомендовала осторожней относиться к этим вервольфам. Почему, не сказала, лишь отмахнулась. А ещё смущало, что эти до зубов вооружённые вервольфы, одним ударом в морду ломавшие челюсть, иногда несли большие потери в боях с партизанами и к некоторым из них относились с большим уважением.       Зверства против местного населения? Среди политиков сидят невменяемые люди, которые ходят запугать чужой народ. В период независимости невменяемость подавляющего большинства политиков не бросалась в глаза, точнее: не так бросалась. Простой латвийский мужик хорошо подумает, будет ли он грабить простого русского мужика. Он такой же крестьянин. Буйная молодёжь не считается. Но набрали, точнее, замели в охранные батальоны уголовников. Официально дают возможность исправиться. Офицерам запрещают пресекать безобразия. Когда командир роты пытался навести порядок, его разжаловали из капитанов в рядовые и отправили в штрафники, мол жалеет унтерменшей, а это при новой власти никак нельзя. Как будто сами первый сорт. Так лейтенант стал обер-лейтенантом и командиром роты, а потом капитаном, далее майором и командиром нового охранного батальона. Но всё равно офицер из латышей по факту ниже любого немецкого фельдфебеля, хотя тот и унтер-офицер. Каждый должен знать своё место в новом миропорядке. И к гадалке не ходи, всё это рано или поздно плохо закончится. Красные постепенно отвоёвывают земли, потерянные после внезапного удара в сорок первом году, а потом возьмутся за потерянное в семнадцатом. И после этого в лучшем случае ссылка всей семьёй в Сибирь. Но политики всё пересидят. Как говорили в местном «высшем обществе», так иронично называли латышских националистов: «Англия и Америка помогут». Всё понятно, верхушка сбежит в нейтральные страны, потом в Америку, которая из-за моря-океана будет подкармливать русофобов, а отдуваться за них будут люди попроще вместе с семьями, которым не хватит места на пароходе до нейтральной Швеции. И сбежать к партизанам проблематично, семью быстро отправят в концлагерь. А остальные станут идейными коммунистами, которые к кому хочешь приспособятся.       Набранные в охранные батальоны уголовники, которым пообещали возможность безнаказанно грабить население, стали морально разлагать неоперившуюся молодёжь. Сами уголовники воевали осторожно, они ещё в мирное время прекрасно понимали, кто жертва, а кто нет. Ребята от семнадцати до двадцати лет были горды тем, что родились в свободной Латвии, и лезли на рожон, бряцая оружием, гибли быстро. А призывали в батальон, официально — набирали добровольцев, обычно из той же местности, что и комбат. С родителями некоторых из них он был знаком. Ну и родители некоторых из них, особенно матери, тоже хороши. Когда была передышка и возможность на неделю съездить домой, навестить родной хутор, к нему подошла мать погибшего девятнадцатилетнего пацана. Как так получилось? Сосед привёз две швейные машины, медную посуду, а сын ничего, только погиб. Пришлось объяснить, что швейные машинки у местного населения закончились ещё зимой сорок первого-сорок второго. Сейчас хорошо, если лопату найдёшь, и эти самые лопаты население прячет, потому что весной надо копать огороды. Поэтому, как говорят русские: «Кто не успел — тот опоздал». Сейчас остались только пули из кустов от местных жителей, ушедших в леса. А её сыну голову проломили, по всей видимости, самой обычной дубиной, ударив со спины. Отец погибшего сразу всё понял и благоразумно решил не встревать, хотя в начале смотрелся очень гордо. Только глупая баба не поняла намёк и продолжала скандалить, пока её муж не уволок за шкирку.       Население озлобляли реквизиции скота и продовольствия. Армию кормить надо, Германию кормить надо. Пришлось в прошлом году как-то втихаря дать солдатам из простых крестьян дать указание излишне не усердствовать. Забыли вписать в план по реквизициям картофель и свёклу? Значит, берем только на свой батальон. Это такие же простые сельские жители, зарабатывающие хлеб насущный мозолистыми руками. Почему берём себе? Потому что пайка — чисто теоретически пятьсот грамм чёрного хлеба в день, остальное реквизируй у местного населения сам. На самом деле это эрзацхлеб. По факту этой зимой получали только по двести грамм нормального чёрного хлеба, а остальное — картошка да пустые щи по русскому рецепту, то есть немного капусты и без мяса, которое охранным частям не положено, немцам не хватает. Как-то один из шпионов доложил, мол партизаны недовольны: конина три раза в неделю по сто грамм. Комбат тогда горько усмехнулся: его ребята полтора месяца мяса не видели.       Можно поступить с уголовниками по-другому, пара примеров были: отдать приказ и отправить в самое поганое место, а потом расстрелять за неисполнение приказа. Но пока Бог миловал от подобных мер. Наиболее шустрые были отправлены в перспективную с точки зрения трофеев деревню, сами просили. А то, что там по данным доносчика из местных квартировали две роты партизан, комбат не сказал. В итоге просто попали в засаду, никто не выжил. Это в сорок первом у окруженцев караулов не было, а сейчас всё, как положено.              О воспоминаниях отца о службе в царской армии в лучше не думать. Патронов периодически, вроде бы, не хватало, поэтому каждый полковник считал своим долгом завести полковой склад в ближнем тылу, где был запас хотя бы на пару месяцев. Треть полка была на подсобных работах в тылу. У пополнения одна винтовка на троих? Нормально, где-то семьдесят процентов винтовок убитых и раненых солдат охранных батальонов возвращалось на склад. Да, всего остро не хватало в четырнадцатом-пятнадцатом, зато потом военная промышленность заработала. А сейчас? Даже ботинками и сапогами снабдить охранные части не могут, идут в своей обуви. У немцев тоже самое: вроде собрались воевать с русскими, а в итоге зимой пришлось централизованно проводить кампанию по изъятию тёплых вещей у населения. Снабжение положенными по штату пистолетами провалено. Выдали старые французские восьмимиллиметровые револьверы, но и тех половину от штатного количества. Русские использовали «Наганы» того же времени, но была одна проблема: при всех недостатках «Нагана» он был легче и удобней, поэтому трофейные револьверы котировались выше выданных. А ещё к французским револьверам хронически не хватало патронов, как и к французским семисполовиноймиллиметровым ручным пулемётам. Кстати: сейчас патронов к ручным пулемётам совсем не осталось.       Ничего, скоро подвезут боеприпасы и враг будет уничтожен.       Солдат царской армии в шестнадцатом году кормили плохо, с точки зрения некоторых солдат того времени даже отвратительно: каждый день каждому три четверти фунта мяса, но часто заменяли на рыбу, солонину, консервы с курятиной или гусятиной, три фунта хлеба в день, крупа: гречка, просо, овсянка или рис, каждый день кусочек сала или топлёного масла, чай. По нынешним временам просто по-царски. Когда отец узнал, какая пайка в теории и на практике у немецкой армии и охранных частей, он быстро замолчал. Заодно узнал, какая пайка у красноармейцев. Если немцев не кормят, то чисто теоретически есть «железный паёк», который вскрывается по приказу командира, чисто практически все «железные пайки» давно съели. Сейчас пайка из присылаемой из Германии сухой колбасы, картошки и хлеба, можно улучшать за счёт местного населения. В сорок первом было легко улучшать, а сейчас? Нормы реквизиций всё равно не выполнишь ни при каких обстоятельствах, а если выполнишь, то сразу же повысят. Охранные части отправляют выполнять план по реквизициям и натуральному налогу, но он составляется так, чтобы хватило всем всем на фронте и ближнем тылу, вдобавок отправить в Германию. То есть план взят с потолка. Народ при этом кормится, как может. Охранные части тоже кормятся, как могут.       Принуждение местного населения к трудовой повинности — отдельная история. Не говоря о том, что на работы с целью диверсий пытаются проникнуть лесные бандиты, а само население норовит всё сломать или стащить, работу выполняет нарочито медленно и плохо.       

***

             Наступила ночь, выдвинулись усиленные наряды полицаев. Очевидно: партизаны, скорее всего, устроят ночную вылазку, а то и попытку прорыва. Радовало одно: патронов у партизан должно быть мало, строилась гать, поэтому никаких прорывов не ожидалось, но могли быть вылазки.              Дима и Маша дошли до караула, перекрестились, ведь на войне атеистов нет даже среди волшебников, и пошли по тропинке, которая едва просматривалась в лунном свете. Маша периодически сканировала местность на предмет полицаев. Без читерства в этой вылазке не обошлось, но если бой без магии, то это не считается. Они были вдалеке. Наконец был обнаружен вражеский патруль, причём без всякой магии. Три карателя молча сидели и курили эрзацтабак, так некоторые именовали коноплю. Говорят, что в будущем её запретят, а пока это дешёвая замена табака в мирное время и единственный доступный для полицаев аналог в военное, если не считать изъятую у местного населения махорку. Курильщики часто не понимают, что их можно просто учуять. А если учесть, что за долгое время их одежда пропиталась грязью и запахом костров. Одна проблема: без использования магии было практически нереально бесшумно подобраться. Наконец показались огоньки сигарет. Будущие супруги умели понимать друг друга без слов: Дима дал две коротких очереди, Маша — одну. Итого: три трупа. Мало ли кто в лесу стреляет? Но враг, по крайней мере чисто теоретически, должен прислать патруль.       А полицаи тем временем поднялись по тревоге. Причина? В том месте, где был караул из трёх человек, раздалось три коротких автоматных очереди, — значит, это точно партизаны. У всех шести охранных батальонов, участвовавших в этой операции, не было ни одного автомата. В лесу была зловещая тишина. Всё понятно — караул уничтожен. Надо готовиться к бою. Но враг может просто уничтожить караул и свернуть обратно.       Это и произошло. Дима и Маша обыскали трупы, забрали винтовки, патроны и прочее и пошли обратно. Отдав трофеи, они снова пошли в стан врага.              Полицаи первыми услышали идущих по лесу. Явно всего двое, но это передовой дозор или диверсионная группа. А может взять в плен? Если всего двое, то винтовочный залп отправит на тот свет, но если это передовая группа, то основная группа не попадёт в засаду. С другой стороны, тогда враг может отойти. Но всё равно надо ждать приказ командира роты, в крайнем случае командира взвода.       К винтовкам были примкнуты штыки, дело может дойти до рукопашной.              Когда Дима почуял запах эрзацкурева, было уже поздно, но был предусмотрен обходной маневр. — Может дальше не пойдём? — полицаи услышали подростковый голос, на самом деле это был кодовый сигнал, который дополнительно должен ввести врага в заблуждение. — Может чуть дальше? — ответил девичий голос. — Там могут быть полицаи. — Не трусь, они далеко. — Я не боюсь, а опасаюсь.       Потом несколько шагов в сторону. Пора брать тёпленькими? — Если Петрович узнает, что у нас есть буженина, нам пиздец, — сказала девушка. — Не дрейфь, авось пронесёт.       А вот это полицаям очень не понравилось. Эти двое втихаря жрут?       Командир взвода выстрелил из револьвера, тут же раздался в винтовочный залп, который должен уничтожить две тени в местном сумраке. После этого они пошли к трупам.              Две гранаты разорвались рядом совершенно неожиданно. Полицаи не знали, что две тени были накинутыми на ветки тряпками, которых продырявили несколько пуль. Потом прилетели ещё две гранаты. Кто-то выстрелил в сторону, откуда прилетела граната. В ответ короткая очередь, свалившая одного из полицаев.       В ночном бою в лесу автоматы не имели того преимущества, что было днём. Проблема была во вспышках выстрелов. Если дать длинную очередь, то враг может успеть прицелиться и выстрелить в автоматчика. Вспышки винтовочных выстрелов слепят, но не все в это время время смотрят в ту сторону. Но несомненных преимуществом Димы и Маши было в том, что у них были гранаты, причём много, а у полицаев их не было. Эффективность гранат в лесу нередко ниже плинтуса, но зато они есть. Командир взвода прекрасно понимал эти чисто практические сложности боя в лесу в имеющихся условиях, а также тот факт, что враг совсем рядом, на расстоянии двадцати-тридцати метров, и их всего двое. Поэтому он скомандовал: «В атаку!»              Атака по ночному лесу — нетривиальное мероприятие. Во-первых, почти ничего не видно, во-вторых, бурелом и корни деревьев путаются под ногами, в-третьих, первый, кто вздумает зажечь огонь, получит пулю, в-четвёртых, вспышки винтовочных выстрелов реально слепят. Но есть способ решить эту проблему. Партизанам с автоматами тоже нелегко: если дать длинную очередь, враг может успеть прицелиться из винтовки и выстрелить.              Взводный выстрелил из револьвера. Вспышка не столь яркая, можно на доли секунды увидеть врага. Вот они, все каратели навели винтовки в сторону партизан, но они спрятались за дерево. Ещё два револьверных выстрела подряд, — непонятно, где они. «Ничего, сейчас найдём», — решили полицаи. Дима сидел, прижавшись спиной к дереву. Перекрестился, выдернул чеку и кинул гранату…       Взрыв гранаты ослепил полицаев, потом Дима и Маша кинули по гранате и рванули бежать по тропинке. Но недалеко, парень споткнулся о лежавшее дерево, спустя пару мгновений рядом с ним на земле растянулась Маша.       Нельзя сказать, что ночью в лесу совсем ничего не видно, но юные партизаны лежали в тени. Был слышен непонятный разговор на латышском языке. Полицаи решили унести раненых, их было двое, дождаться рассвета, и тогда либо убить, либо взять в плен. Никуда они не денутся. А пока надо окружить врага.              Полицаи не учли всего один факт: эти двое решили отдохнуть. Ближе к утру стал накрапывать дождик, поэтому Маша достала плащ-палатку и накинула чары невидимости. Война войной, отдых по расписанию.       Как только начало светать, выяснилось, что эти двое бесследно исчезли. Словно под землю провалились. Хорошо бы их искать с собаками, только где их взять в данный момент?       

***

             Маша тем временем про себя радовалась, что в марте Дима побывал в Минске, где «взял трофеи» в лавке для отличившихся военнослужащих, поскольку голод — не тётка.              А тем временем в повисшем над болотом утреннем тумане шли по гати мирные жители. Часть жителей тихо ушла ещё ночью при свете Луны. Несли раненых. Потом вывезут на лодках, точнее, уже начали вывозить. Тем, кто остался и пойдёт следующей ночью, принесли чёрный хлеб из расчёта двухсот грамм на человека и гречку из расчета пятидесяти грамм крупы на нос.       Военврач Шульц при помощи трансгрессии и партизаны-колдуны на коврах самолётах эвакуировали сорок шесть тяжелораненых. Этого никто не видел. Все считали, что их вынесли на носилках.