Как я стала мушкетёром Его Величества

Замерев в удивлении, девушка уставилась на брата, остановившегося на пороге её комнаты с безразличной маской вместо лица, которая была, как она заметила, чаще всего ему свойственна в её компании. Они были знакомы недолго, от силы пару часов в компании их матери прошли практически молча, и их первый действительно серьезный разговор вышел лишь после её отбытия, да и то, насколько Оливи припоминала, был крайне холоден. Впрочем, прочитать эмоции, а уж тем более намерения этого человека было трудно, но подсознательно ей казалось, что им движет ревность, и оттого отстранённость по отношению к ней, как к внезапно появившейся родственнице, была ясна. А потому она не ожидала увидеть его, тем более здесь, среди злейших своих врагов. Впрочем… Девушка перевела взгляд на отца, который был сейчас отвлечен служанкой, вызванной чуть погодя этого феерического появления. Граф был предельно спокоен и, казалось, вообще не понимает, кто сейчас грозной тенью замер у двери и таращится на неё. Не понимает или… Нет, всё-таки Джона сюда бы не пропустили, зная, кто он. А знает ли сам Мордаунт, кто стоит сейчас перед ним? Это, пожалуй, для неё тайна… — …во избежание подобного, — до ушей донёсся тихий, властный голос отца, отчитывающего прислугу, и мысли на мгновение отступили. Как бы то ни было, она не даст никому навредить графу. Три тысячи раз нарушит обещание, данное ему, но брата не подпустит. К тому же, сейчас ситуация у них отнюдь не книжная, а потому, быть может, она сможет спасти обоих?.. Она хотела было снова заглянуть в глаза Мордаунта, но его фигура была поспешно закрыта спиной прислуги, принявшейся помогать госпоже привести себя в порядок. Закончив наконец с быстрым умыванием и уличив момент выглянуть из-за плеча служанки, она смогла пронаблюдать за тем, как отец, видимо, дав ей время, отвлёк разговором гостя, ведя с ним в стороне непринуждённую беседу. И эта картина, невозможная и неправильная для заклятых врагов, на миг изумила её. И немедленно привела к безумной мысли. Возможно, что ей и правда удастся сохранить не только их жизни, но и семью… — Как вы себя чувствуете? — мужчины отвлеклись от своего разговора, видимо, ощутив на себе сейчас, как думалось Оливи, её по-детски наивный и растерянный взгляд. — Благодарю, господин граф. Но должна заметить, что вины Марии в случившемся нет, я сама просила меня оставить… — Олив проводила взглядом заботившуюся о ней женщину и откинулась обратно на подушки, наблюдая за тем, как служанка покидает покои. Отец, тем не менее, остался, а значит, она прежде удачно сообразила, что поговорить с Джоном наедине будет проблематично. — Вы очень добры к прислуге, — граф скрыл улыбку, приглашая гостя жестом занять кресло подле больной. — Не более, чем она того заслуживает, но ведь Джон прибыл сюда не за этим?.. — девушка фыркнула, ощутив, что родитель вновь уступает ей, при этом упорно придерживаясь своего мнения, а потому решила тут же перевести разговор в другое русло, надеясь теперь понять, что здесь забыл её нежданный друг. — Вы правы, мадемуазель, — Мордаунт опустился напротив. — До меня дошли вести о вашем здоровье, и я проделал путь из Дувра, где находился, прямо к вам, чтобы справиться о нём. И увидеть вас лично, — брат говорил весьма спокойно, но по едва различимому блеску неестественно голубых глаз, так похожих на мамины, можно было определить смысл послания: едва он смог вернуться в Англию, прямо в порту Джону пришлось садиться на обратный корабль, чем он явно был недоволен. И кажется, сейчас она более отца находится перед ним в шатком положении… Просто волнение? Матушка забеспокоилась о ней, в чём, по-видимому, виноват Рошфор, который проинформировал её о произошедшем на поле боя, и послала сюда брата? Или что-то ещё? Умолчал ли граф о причине ранения? Может, именно «причина», заставила отправить сюда Джона? А если так, то Мордаунт сюда в действительности мог прибыть в роли палача. Миледи не простила бы её смерти Атосу! Поток внезапных мыслей заставил её побледнеть, что не укрылось, впрочем, от графа, предпочитающего держаться в стороне от разговора, но украдкой наблюдавшего за ней. И эта бледность тут же, словно через призму зеркала, передалась ему. Отец ожидаемо насторожился, готовый не то к дуэли, не то к созыву всех лекарей Франции. И взгляд его, обращённый теперь к гостю, недобро заострился. — Я… очень сожалею, что вырвала вас из Англии… — сбивчиво произнесла она, не в силах сейчас побороть свою догадку. Благо в этот момент раздался осторожный стук в дверь, и следом за этим на пороге возникла тонкая мрачная фигура господина аббата, отвлёкшая всех присутствующих своим появлением. — Мне жаль вас отвлекать, дорогой друг, но произошло чрезвычайное… — голос Арамиса не предполагал вопросов, он был серьёзен и предельно спокоен. Что правда, взгляд его, на одно безумное мгновение обращённый к постели больной, стал пронизывающе проницателен. Это означало одно — он её понял. И пока отец был отвлечён этим представлением, девушка смогла наконец совладать со своими эмоциями и в следующее мгновение ответила ласковой улыбкой: — Всё в порядке, господин граф. Если это так срочно, то вам лучше пойти с шевалье. С этим господином, уверяю вас, я в безопасности… Прибытие Мордаунта она никак не могла предвидеть, более того, она вообще сейчас не желала видеть брата, если всё обстояло так, как она несколькими мгновениями назад смогла себе придумать. Но накануне Олив очень удачно смогла упросить Гримо приставить к ней более или менее молчаливую служанку, чтобы в случае необходимости иметь возможность обходить полную власть отца в этом доме. И через эту же служанку десяток минут назад ей удалось передать последние Арамису, который должен был увести отца под любым предлогом, дабы дать ей возможность узнать истину, избежав новых волнений графа. Ложь во благо, недостойная любящего своего родителя ребенка. Но скрывая такое огромное количество тайн, знание которых, как она считала, будет ему лишь во вред, это было печальной и ранящей необходимостью, перечёркивающей его возвышенное желание уберечь… — Тогда я вынужден вас оставить… — бросив последний настороженный взгляд на её собеседника, Атос всё-таки покинул покои, и в движениях его теперь отчётливо читалась доля нетерпения, вызванного, конечно, более страхом за неё, а потому можно было ожидать, дальше её приемной он не уйдет и, по возможности, крайне быстро возвратится. Как только дверь за хозяином замка закрылась, не теряя времени, девушка мгновенно приняла сидячее положение и быстрым движением руки схватила брата за шиворот, нагнувшись к нему, прошипев: — Зачем ты приехал?! Лицо Мордаунта, мгновенно утратившее свою обыкновенную маску непроницаемости и напускного спокойствия, на миг приобрело удивление и тут же исказилось злой насмешкой, от которой любого пробрала бы дрожь, но не её, привыкшую к этому взгляду с детства. — Недолго же вы способны изображать из себя несчастную больную, — брат хмыкнул, накрыв поверх её руку своей ладонью, и ощутимо сжал её в знак угрозы, впрочем, ответив также шепотом. Оливи же и в лучшей своей форме едва ли смогла бы противостоять человеку, который с детских лет получал отменное дворянское образование, и к тому же был взращен некогда шпонкой, а уж теперь… Но пыла её этот жест не поубавил. Наоборот, больной рукой она вцепилась в копну светлых волос и дёрнула их, снова тихо прорычав свой вопрос: — На кой чёрт ты здесь?! — Чтобы справиться о здоровье такой фурии, как вы! — теперь в поведении брата не было ничего общего с насмешкой, он был зол, и тон его голоса совпадал с её, подсказывая, что в ярости их родство было более заметно, чем внешнее сходство. — Что наплёл матери Рошфор?! — этот ответ Оливи не удовлетворил, и она снова дернула его за волосы и теперь сама получила ответный жест, скривившись подобным же образом от боли, как и Джон. — Что одна ненормальная находится сейчас в Берри при смерти! Мисс едва ли не поехала сюда сама, чтобы убедиться в том, что такая неблагодарная девчонка ещё жива! — услышав это, Олив опешила и осторожно выпустив брата из рук, опустилась обратно на подушки, задумчиво нахмурившись. Значит он действительно прибыл сюда, лишь чтобы справиться о её состоянии?.. Девушка вновь мельком взглянула на недовольное лицо Мордаунта, который, поправляя воротник, зло поглядывал в её сторону, желая убедиться, что ошиблась. — Имей ввиду, что если ты прибыл сюда с намерением причинить кому-либо вред, я самолично тебя убью, сообщив матери, что так оно и было, — она всё ещё пыталась строить грозный вид, но, догадавшись по его реакции, что в его планы ничего подобного не входило, не смогла скрыть теперь уже улыбку. Она действительно серьезно ошиблась… Тем, впрочем, лучше для всех. — Вы действительно сумасшедшая… — Джон нахмурился, но после, чуть погодя, заговорил более спокойно и громче. — Вы так за кого-то печётесь, будто бы среди этих людей в действительности есть тот, кого я должен убить… В этот момент в приемной послышалась какая-то возня, и на пороге снова появился граф де Ла Фер в сопровождении аббата, упорно скрывающего в усах ухмылку. И Джон не придал бы вновь этому появлению никакого значения, если бы не ужаснувшийся взгляд сестры, обращённый к нему после слов, которые Мордаунт счёл за шутку. Не в силах смотреть в глаза сестры, он обернулся к вошедшим и застыл. Как, оказывается, похожи черты её лица в волнении на графа. — На этом, я полагаю, нам стоит проститься, — Джон поднялся с кресла и, чуть поклонившись, протянул, казалось, оглушенной девушке письмо, которое ему было так же велено передать по приезде во Францию, стараясь при этом не выдать ей своих мыслей. — Да… Вы правы… — Олив приняла конверт и, опустив голову, снова побледнела, что в который раз убедило брата скорее её оставить, тем более, что волнения от этой встречи они оба приобрели в достатке. На сим их свидание можно было считать оконченным. Впрочем, лишь свидание, ибо, что было на душе Мордаунта, она так и не смогла определить. — Господин граф… — Оливи сжала в ладошке конверт матери, подняв наконец голову на мужчину, который, проводив её брата, тихо вернулся в покои и пока, не желающий тревожить её мысли, был весьма молчалив. — Что сказал вам Арамис? — Разве вас тревожит именно это? — спокойный голос отца сейчас отчего-то её совсем не успокаивал. Ведь… ей казалось, что эта её недавняя надежда снова сыпется на землю как карточный домик. — Может быть, и нет, но вы мне скажете? — она отложила письмо в ящик прикроватной тумбы, и опустившись на подушки, снова взглянула на него. Ко всем прелестям этого дня добавилась ещё и боль в плече… — Арамис был обеспокоен текущей ситуацией, в которой мы оказались после присоединения к партии герцога, но я просил его отложить этот разговор. Оливия, — граф коснулся её ладони, которая не так давно держала вот так же сидящего в кресле Мордаунта за шиворот, а теперь она же вовсе ослабла под отцовскими пальцами. — Этот человек действительно ваш друг? — Да, он… — девушка была готова отвести сейчас взгляд, лишь бы не видеть всю эту ласку и беспокойство, которые ранили её душу сильнее, чем его безразличие. — Нет, я буду искренней с вами, — она чуть сжала его ладонь в ответ, и заговорила о том, что действительно беспокоило её, неожиданно даже для себя, отпустив душу. Верно, это была та самая способность Атоса, которую между друзей так ругал и которой так восхищался д’Артаньян — без хитрости и упрека иметь доступ к любой человеческой душе, заставить тут открыться парой слов. В действительности большое благо и проклятие… — Мне хочется считать его своим другом, поскольку мы с этим молодым человеком, сколько бы я не отрицала это, в действительности похожи. Но так же я и боюсь его, сторонюсь, как врага, которым он ещё не стал, опасаясь, что это возможно. Поскольку для меня не будет худшего врага чем он, и вы… Но! — она крепче сжала его ладонь, смутившись вдруг: — Вы не причините мне вреда, я уверена в этом так же, как и в том, что Земля вращается вокруг Солнца. А с ним… иначе… — Вот как… — Атос с долей улыбки взглянул на девушку, которая, смущаясь в том, что открывает ему свои чувства, доверяется ему так же, как сжимает сейчас его руку, и вместе с тем отводит взгляд. И лишь за то, что она смогла снова ему открыться, граф, кажется, был благодарен этому странному юноше, который в спешке прибыл сегодня к воротам его замка, назвавшись дорогим другом Оливии де Гроссо. И поначалу он был склонен полагать, что этот человек принадлежит к её прошлому и тому исчезновению, а потому обращался с ним, как со своим другом. Эта же ситуация и те чувства, которые она сейчас ему открыла говорят об их непростых взаимоотношениях. Но если так сложилось, что он сам впустил к ней врага… — Как бы то ни было, вы правы в том, что ни я, ни наши с вами друзья, никогда не причиним вам вреда, и на нас вы всегда можете рассчитывать. Если же так станется, что этот человек будет желать вам зла, то я, и каждый из нас, станем на вашу защиту. Вопреки своим ожиданиям и желанию поддержать девочку, предложив ей своё плечо, Атос добился совершенно другого результата. Оливи побледнела и вновь отчего-то испытывая страх, задрожала, распахнутыми в ужасе глазами смотря на него. Внутри же неё закипали столько чувств, от гнева и непринятия, до обезумевшего страха не за свою, боже упаси, а за его жизнь, за жизни своих друзей, её брата, матери и всех тех, кто заботился о ней, что этот ужас обуял её, заставив податься на кровати, как она уже делала это с Джоном, приблизиться к груди отца и попросту его обнять. Вот так, уткнувшись в вышивку камзола, обхватив его за шею, прижаться, насколько это было возможно и хватало сил, чтобы после беспомощно вздохнуть, но на этот раз не заплакать, лишь тихо попросить: — Мне ничего не нужно, ничего, только… Только не оставляйте меня, не уходите… Слышите? Мне ничего не нужно… И одними губами добавить: — Лишь бы только вы были живы…

***

Как и ожидалось, эта ночь в замке вновь выдалась тяжелой. До самого рассвета огни в помещениях всё ещё продолжали поодиночке мелькать, то загораясь, то потухая, извещая о том, что хозяйская прислуга сегодня не ложилась, суетясь подле больной. Ещё с вечера Гримо был послан в город за отбывшим к другим больным лекарем, и с того момента в окне второго этажа, выходящего в сад, можно было наблюдать, казалось, бесконечное мельтешение теней. Впрочем, сам хозяин замка и его гость сегодня тоже не сомкнули глаз. Первый, заметив жар у девушки, оставался в её комнате до утра, чтобы проконтролировать её состояние и, насколько мог, позаботиться о ней. Господин аббат же, справляясь о её состоянии, то и дело вновь спускался в часовню, опасаясь повторения той горячки, что едва ли не свела её в могилу. Но Бог был милосерден, а потому к рассвету Арамис узнал хорошие вести о том, что жар окончательно спал, и оставив свой пост у распятия, отправился к себе, дабы отдохнуть и увести друга. — …сейчас я намерен полагать, что за этой лихорадкой более стоит Нечистый, чем слабость тела нашей дорогой подруги, а ведь вы помните, Атос, что теперь я более мушкетёр, чем аббат, и такие суждения мне уже не свойственны, — взяв друга под локоть, Арамис задумчиво продолжал разговор, сопровождая графа в его покои. — Я не могу согласиться с вашими домыслами, дорогой друг, как не могу найти доказательства, чтобы их оспорить. Что касается меня, то я склонен полагать, что причиной открытия раны послужили неожиданные гости, намерения которых, увы, для меня пока тоже неизвестны… — граф со вздохом остановился у входа в покои девушки, обернувшись на приоткрытую дверь спальни, где виднелся полог её кровати. Он непременно остался бы с ней, но очнувшись, Оливия сама настояла на его собственном отдыхе, а потому в покоях с ней остался лекарь и Гримо, который немедленно поднимет господина, чтобы не случилось. — Вы думаете?.. — шевалье нахмурился, вцепившись взглядом в прощелину, его глаза недобро заблестели, отчего-то крепче сжав локоть друга. — Что кроме вас и наших друзей, не смог бы её доверить больше никому. Тем более этому юноше. У меня плохое предчувствие, Арамис. И, как вы знаете… — …оно вас редко подводит. Я буду иметь это ввиду, любезный граф. Тем не менее, на следующий день девушка стремительно пошла на поправку, и по истечении недели могла стойко держаться на ногах, обходясь в простом без помощи прислуги. Деятельная натура брала вверх, и никакие просьбы отца и тем более Арамиса не смогли оставить её в постели. А потому по истечении двухнедельного срока её заточения, Олив было решено проехаться в ближайший город, чтобы развеяться и познакомиться с красотами Луары, окрестностями, усеянными полями, и людьми, хозяином которых был граф де Ла Фер. И отказать себе в таком довольствии — увидеть отцовские владения, она никогда бы не смогла. Но было условие: — Ваша прошлая одежда была испачкана в крови, это никуда не годится, — граф, расположившись в кресле подле неё, отрицательно покачал головой, наблюдая за женскими капризами, которые продолжались по меньшей мере уже минут десять. — Её могли постирать! Я могла её постирать! — Чтобы ваши тонкие руки огрубели от холодной воды и мочала? Фи, моя дорогая, таким должны заниматься слуги, — Арамис, занимавший кресло у камина, к слову, тоже наблюдал за этой перепалкой, и более того, ничем ей не помогал, наоборот, лишь усугублял ситуацию. — Где моя одежда?! — бросив злой взгляд на мерзкого священника, она снова обратилась к отцу. — Её выбросили. — Она принадлежала д’Артаньяну! Она мне была дорога, как память! Неужели это вы, аббат, подстроили? Сговорились, чтобы я продолжала сидеть в четырех стенах?! И ко всему прочему… — она с опаской взглянула в сторону, где ожидая окончания этой сцены, стояла служанка с хорошеньким платьем песочного цвета. — Надела это… — Вы, кажется, обещали, что не возьмётесь более за оружие? — хмуро поинтересовался отец, и Оливи пришлось немедленно стушеваться, уткнувшись взглядом в колени. — Если вам не нравится платье, вы можете подождать швею, как мы предлагали ранее, выбрав покрой и цвет самостоятельно. Это займет всего неделю, — любезно заметил господин аббат, на что вновь получил уничтожающий взгляд. — Вас что-то беспокоит? — отец, тем временем, заметив, что вспышка негодования погасла, наклонился к ней, коснувшись руки, и этот ужасающей силы жест снова подействовал, хотя, должны заметить, вновь привёл к внутреннему недовольству девушки. — Я не носила такие платья, кажется, с четырнадцати лет… Это будет выглядеть нелепо, поймите, — добавила она шепотом, чтобы мог услышать лишь граф. — Мы никогда не узнаем, если не попробуем, — так же тихо ответил он, добавив уже громче: — К тому же, если желаете, Гримо тоже отправится в город в платье. На его фоне, я уверен, вы будете выглядеть великолепно, — граф говорил таким серьезным тоном, что девушка на мгновение опешила, но вовремя успев разглядеть в глазах отца смех, обиженно надулась, сжав его руку. — Вы издеваетесь! — Вы хотите, чтобы и я вышел в платье? — О, дорогой друг, я с вами! — послышался насмешливый голос Арамиса на заднем плане, который и вовсе её добил. Оливи порывисто вскочила с кровати, показывая, что их спор окончен. Впрочем, этим она заставила мужчин не только оборвать своё веселье, но и подняться вслед за ней, опасаясь, что болезнь ещё может взять своё. — Мари, — девушка отошла к ожидавшей её прислуге, тем самым принимая условия. — Пускай тебе поможет Катрин. А что до господина графа… — она обернулась, хитро взглянув на отца. — То, я полагаю он сам изволит приказать Гримо найти для него и шевалье д’Эрбле подходящее платье в случае, если мне не понравится этот наряд, — проиграв битву, впрочем, она не собиралась проигрывать войну. — Глупости, — Атос махнул рукой и первым покинул покои, дабы дать возможность ей переодеться, напоследок чуть ощутимо сжав здоровое плечо девушки, что, вероятно, значило, что он полностью уверен в своей победе. Арамис тоже поспешил удалиться со своей неизменно красивой улыбкой. Что это значило, Оливи понять не могла, но подозревала, что ему всё равно, в общем, во что одета хорошенькая женщина — он непременно будет одаривать ей изысканными комплементами, если, конечно… Если, конечно, она вообще в чем-то останется перед столь искусным любовником. Впрочем, думалось ей, Арамис и вовсе по молодости, одетый в платье, мог бы привести страну к краху из-за количества дуэлей за эту улыбку, благо только, что родился мужчиной… Хотя что в молодости, что сейчас… И только благодаря промелькнувшим счастливым воспоминаниям, она, кажется, смогла выдержать пытку с надеванием тонны юбок и корсета, о которых уже давно забыла, оставив как страшный сон далеко в прошлом, когда только-только прибыла сюда… — Ай! — одна из булавок, которыми подхватывались рукава, неожиданно впилась в руку, заставив вздрогнуть и вернуться к печальной реальности, в которой ей оставалось выдержать ещё половину положенного даме туалета. — У вас очень красивое тело, госпожа… — молодая служанка, которую она не так давно велела вызвать, поспешно залепетала извинения за свою нерасторопность, венцом которых была эта фраза, вызвавшая у девушки неприятную горечь в горле. — Да? А мне казалось, что я слишком отощалая. И к тому же выше положенного, поэтому-то Мария сейчас скрывает подол лентой. Ты находишь это красивым? — Оливи насмешливо взглянула на себя в небольшое зеркало, которое принесли слуги, оценивая свой нынешний вид. Она действительно мало походила на дам двора, которые пользовались популярностью здесь. Даже мама, хоть и была утонченной в формах, из-за своей женственности и безупречной красоты, пользовалась большим успехом. А она… Ей больше бы пошло быть смазливым юношей, чем тростью в нарядном платье. К слову… — Мария, чье это платье? — она взглянула на бедную пожилую служанку, которая сейчас была вынуждена стоять перед ней на коленях, чтобы удлинить подол, открывающий щиколотки — это была непозволительно короткая длина юбки для благородной дамы. — Господин граф велел взять из вещей прошлой хозяйки. — Прошлой?.. Его матери? — девушка нахмурилась, оценивая покрой, который больше походил на тот, что носили при Людовике XIII. К тому же такой открытый вырез мало походил на платье статс-дамы Марии Медичи, скорее, уже уподоблялся герцогине же Шеврез. — Жены его покойной. Я от матери слышала, что платьев тогда на свадьбу заказано много было, да госпожа и четверти не успела надеть, как… А. Ой… — под суровым взглядом старшей служанки, Катрин умолкла, потупив взгляд. — А, вот оно как… — Оливи же лишь улыбнулась, коснувшись едва видимого узора лилий на ткани. Значит, оно принадлежало её маме… Понимать это было так странно, поскольку она всегда думала, что отец после того происшествия уничтожил всё, что было с ней связано. — А что ещё осталось от той госпожи? — Да ничего тронуто не было, — старшая служанка наконец поднялась с пола и, выпрямившись, заговорила сама, чтобы дурные слухи до ушей мадемуазель через рот совсем юной девчушки не дошли. — Как есть всё оставили. Комната до сих пор как стояла, так и стоит, только зеркала там занавесили, да портрет. Приказано было сжечь, да мы не стали, всё равно на второй день господин уехал и руководил с тех пор отдалённо, лишь пару раз за двадцать пять лет его тут видели. — Портрет… — Оливи обуял интерес, но просить сейчас прислугу о таком было бы подозрительно, поэтому она решила перейти к другому вопросу, сев прежде за туалетный столик, чтобы не прерывая разговора, дать возможность служанкам привести её волосы в порядок. — Что же, всё-таки, случилось с прошлой хозяйкой замка? — зная, впрочем, точный ответ, ей было любопытно узнать, что стало известно окружению. Слова Катрин, тем не менее, удивили: — Её граф собственными руками!.. — Ты забыла принести жемчужную нить, — Мария поспешно прервала поток сплетен, заставив свою напарницу сконфуженно умолкнуть. — Ой! Да, забыла, я сейчас принесу! — и до того, как Оливи успела сообразить, молоденькая девушка с поклоном поспешно покинула покои. — Не вертитесь, госпожа, причёска кривая будет… — заметила старшая прислуга, продолжив: — и глупости всякие тоже не слушайте. Что случилось между ними, спросите лучше у господина — нам гадать лишь остаётся, а в домыслах правды нет. Олив удивлённо слушала эту странную женщину, отметив, что она, кажется, здесь работает уже очень и очень давно, хотя выглядит лишь десятком лет старше графа. Гримо же, всё-таки, хорошо выполнил её просьбу, приставив именно Марию. Она, несомненно, предана отцу, но и её тайн не выдаст, будто бы… Эта женщина знает нечто, или подсознательно чувствует, что её госпожа тоже частично принадлежит к роду тех, кому она служила с ранних лет. — Мы закончили… Служанка склонилась в поклоне, и Оливи, поднявшись, не сдержала улыбки, забыв даже напоследок взглянуть на себя в зеркало. — Слухи действительно несут в себе лишь малую долю правды… Спасибо тебе, — с этими словами Олив, всё ещё погруженная в свои мысли, покинула покои, направившись в зал, где её ожидали друзья. Она была несколько иступлённой после этого разговора, поэтому извещать о своём появлении беседующих вдали с управляющим мужчин не стала. Впрочем, стоя ближе к лестнице, Арамис обернулся к ней, обнаружив её появление практически сразу, но прервать разговор друга, тем не менее, не поспешил, замерев от увиденного, точно пораженный выстрелом. На его лице читалось столько удивления, смешанного с восхищением, что девушка, насколько ни была отрешённой, улыбнулась ему, мысленно отметив, что если он и изображает эти эмоции, чтобы подбодрить её, то мастерства в лицедействе аббату было не занимать. К тому моменту, на половине пути, её уже смог услышать отец и, обернувшись, на миг тоже замер, будто бы сбитый с толку тем, что видит сейчас. Будто увидел на её месте, на мгновение, кого-нибудь другого. К счастью, отвращения его вид не выражал, скорее ласку вперемешку с замешательством. — Мы вас заждались, — граф первым поспешил к ней, оставив склонившегося в поклоне управляющего, и успел подать ей ладонь на последних ступеньках лестницы, помогая тем самым спуститься. — Простите, но туалет дамы занимает порою часы, а мы управились в кратчайшие сроки, — Оливи осторожно взяла отца под руку, повеселевшая от наблюдаемой странной ситуации. — Но ведь нас можно понять, поскольку мы скорее желали вас увидеть. Не правда ли, Арамис? — граф так же улыбнулся ей, обернувшись на мгновение к другу, который, впрочем, не ответил. — Шевалье д’Эрбле? — девушка постаралась скрыть улыбку, спратавшись на миг за плечом отца, заметив теперь, что вряд ли аббат-сердцеед играет с ней. Он, кажется, даже не услышал слов графа, продолжая смотреть на неё, точно на английскую королеву… — Простите, дорогой друг, — кивнул он, очнувшись, и тут же галантно поклонился даме, пытаясь скрыть прошлую неловкость. — Я, кажется, был ослеплён лучами восходящего солнца… — Вот как. Мне казалось, что солнце на рассвете не столь жестоко… — Не тогда, милый друг, когда долгое время оно не приходило на смену безлунной ночи…