***
— Что же это все-таки было, ару? Вот уже четверть часа Кагура глупо рассматривала свою руку, некоторое время назад сплошь покрытую ссадинами и миксом из своей и чужой крови. Слишком реальным, следует добавить. Таким же реальным, как и огромная дыра в животе. Девушка еще раз с подозрением ощупала тело — ничего не было. Да и не могло быть, иначе бы она тут не стояла. Перебор с сослагательными тонкостями, а также непрерывное копошение в прошлом твердили о неумолимо приближающейся старости. Простой отговорки тут было недостаточно. Мозг буквально плавился от переизбытка вопросов. К чему привело путешествие на двенадцать лет назад? Смогла ли она изменить что-то в отношениях между Такасуги и остальными? Жив ли Уцуро? И не изменилось ли что за время ее отсутствия? Поблизости с громким карканьем взлетела ворона. Кагура, наконец, вышла из стопора и, сжав ладони в кулаки, решительно направилась в противоположную от дворца сторону. Сердце ее трепетало от предстоящей встречи. А Сое-чан обязательно поймет… Она всегда понимала. Преодолев шумную рыночную улицу и не замечая знакомых мальчишек, с набитыми ртами и полными руками выпечки приветственно махавшими ей вслед, ято перебежала дорогу и чуть не столкнулась с фигурой, облаченной в узкий, но довольно удобный черный костюм стражей порядка Эдо, шинсенгуми. Не стоило быть детективом, чтобы по отвратительнейшему горькому запаху сигарет и пятну майонеза на лацкане отглаженного пиджака с точностью определить помеху. — Тц, этот кудрявый имбецил, что, не научил своего подручного монстра переходить улицу? — с раздражением, не выпуская фильтр из капкана плотно сжатых зубов, процедил Тоширо. Видок его был довольно потрепанный: пыльная одежда, взлохмаченные, чуть опаленные у висков и лба волосы и не запекшаяся царапина на скуле — по всему, уже успел с утра пораньше поцапаться с конченным садистом. Кстати о Сого, он как раз стоял позади мозгового центра шинсенгуми и с безумно-трындец-мечтательной улыбкой обдумывал реванш. Следовало поскорее заканчивать с нежелательной встречей, ведь пока рыжеволосая ято не убедится, что с Гин-саном все в порядке, ждать женского милосердия от нее не стоило. — В сторону, Майонезный Маньяк, — упрямо и с долей скуки, как учили гангстерские фильмы, надулась девочка, — не до тебя сейчас. И, пресекая будущие вопросы, не без волнения продолжила: — Ты не видел Гин-чана? Лицо дьявольского зам. командующего побледнело, покраснело, а затем и вовсе слилось по цвету с брокколи. Желваки усиленно заходили под аристократично тонкой кожей, ято даже показалось, что еще секунда и она увидит майонезного факира, глотающего собственную сигарету. — Вот еще! К чему портить такой чудесный денек? Я пока завещание не собираюсь оформлять, — лицо Сого на этих словах несколько оживилось. — Вот сказала, и меня прямо зазнобило с отвращения. Не попадался он мне. Опять, как видно, от безделья в доме околачивается. И как вы только с голоду не помираете. Не пробовали с очкариком встать на биржу труда? Может, какие-никакие путние граждане бы вышли — все лучше, чем бедные приживалки. — Это все, что мне требовалось знать, ару. Пардон, — мысленно послав полицейского с его советами куда подальше, она отодвинула Окиту в сторону и быстрым шагом засеменила вдоль улицы. Проводив ее тяжелым взглядом, Тоширо встряхнул плечами и уже собирался продолжить путь, как замер под меланхоличное: — А, Придурок-сан, у вас зад горит. — Как?! Чт… Сого, твою за ногу!***
Вприпрыжку долетев до дома, Кагура в нерешительности замерла у лестницы и подняла голову вверх. Лай Садахару, как, в принципе, и ворчливый скулеж Бабки с Катериной она не услышала. Несмотря на то, что дело шло к обеду, из бара не доносилось ни хмельных голосов, ни мужских споров, ни всей той присущей посетителям атмосферно звенящей суеты. Но войти рано или поздно все-таки пришлось. «Во всяком случае, я уже раз умирала. Чего стоит попасть в свой дом? — хмыкнула про себя. — Всего лишь…» Сглотнув, рыжеволосая слегка толкнула дверь и вытянула в проём голову. На нее тут же с радостным тявканьем и нескончаемыми лобзаниями обрушился верный и нежный пес. После пары минут, потраченных на ласки, Кагура все же легонько отстранила до предела довольную морду от своего лица и прошла дальше. Стояла такая тишина, что девушка слышала даже свои несмелые шаги и учащенное дыхание. Обувь, как и мопедный шлем Сакаты, располагались на прежнем месте — это дарило скромную надежду. Кагура нашла их владельца в кабинете, безмолвно стоящим лицом к окну. Прямая спина, привычный до дыр костюм и эти по-дурацки непослушные, но уже такие родные серебристые кудряшки. Девушка с силой подавляла желание обнять его, прошептать, а лучше закричать на весь Эдо, как скучала эти гребаные полчаса, пока добиралась обратно, и года, которые пришлось преодолеть, чтобы вернуться. Гин-чан теперь казался своим и только своим. Ни Цукки и ни извращенке в очках — никому теперь она его не отдаст. Пусть все считают единоличницей и мелкой интриганкой, пусть не принимают выбора, называют ее недостойной и глупой — все равно. — Ты все знал, да? — он не вздрогнул, будто ожидал увидеть именно дочь Умибозу, только шумно вздохнул и облегченно оперся руками о подоконник. — Гин-чан, ты такой дурак, ару, — проглатывая подступающие слезы, просипела девушка. На удивление, все слова попросту исчезли, словно намекая, что не мешало бы помолчать. — Только теперь поняла? Глаза развернувшегося к ято Сакаты опечаленно, но в тоже время заботливо блестели. Тонкие еще совсем детские губы дрожали, а он с ужасом вспоминал, как держал на руках ее остывающее тельце, как долго-долго смотрел в большие, но безразличные голубые глаза и как своей рукой закрывал их. Он словно наяву ощутил, что значит коснуться ее приоткрытых губ, а еще через секунду наблюдать за стремительно распадающимся золотистой пылью телом, пока ту окончательно не унесет ветер. И даже тогда влага не коснулась его щек. А сейчас… Сдерживаться больше не было сил. Может, со временем он стал более сентиментальным — пусть. Так тому и быть. Больше не хотелось жалеть о несовершенных ошибках. — Если хочешь угваздать меня соплями, сейчас самый раз, любительница остросюжетных дорам, — широко улыбнулся он, приглашающе раскинув руки в стороны. Рукава бело-голубого хаори, раздуваемые густым, горячим воздухом с улицы, дружно взлетели. Слова достигли ее сердца спусковым крючком, когда женская константа трио Йородзуи кометой рванула к нему, растроганному и слегка ООС-ному, позволявшему душить себя в крепких объятиях, сколько вздумается. Она ревела в голос, проклиная босса во всех своих и его грехах, называла худшим героем сенэн-манги и даже грозилась придушить его ночью заплесневевшим томом Джампа. — А… А хуже всего — бараньи кучеряшки, из-за них ни одна уважающая себя девушка не посмотрит на тебя, кроме моей сострадающей персоны, конечно! — Не дави на больное, блудная поганка. Достаточно и того, что я смирился со своим конфузным положением. — Это еще каким, ару? — громко сморкнувшись в его рукав, пропищала опухшая леди. — Да, видать, до конца дней присматривать за тобой. — Верно-верно, паппи и глупый Камуи не простят моих слез. Не стоит с этим шутить. — А как же их разозлит, быть приглашенными на помолвку в самый последний момент… — мечтательно съязвил Йородзуя. — Ка… Погоди, Гин-чан, какую, к Мацудайре, помолвку? — выдернула голову из-под прижатого к ней подбородка девушка. Может быть, уже назревают плоды помешательства? — Ах, ну ты же не думала, что после всех твоих варварских внедрений в мою личную жизнь тебе удастся ускользнуть? Сделала пакость, так имей смелость принять ответственность и выйти замуж! «Личная жизнь? Не благодаря ли этой чеканутой пишущей обезьяне она стала достоянием общественности?» — Ну не знаю, не знаю. Не верю я как-то в твои благородные чувства. Я тут тебя и спасала, и от кошмаров защищала, и разрешала греться в лучах моего дичайшего обаяния, ару. А ты даже трех слов из себя не выдавил. — Напросилась, — самурай тенью навис над покрасневшим женским личиком, — считай. — Г-гин-чан… — Раз… — ято и пискнуть не успела, только зажмурилась, когда почувствовала короткое касание на своих поджатых губах. — Гин… — Два… — в этот раз поцелуй длился немного дольше, страх постепенно отходил, оставляя после себя только волнующий осадок. — Три! — не дав парню опомниться, досчитала за него Кагура и, обхватив удивленное лицо, нежно прижалась к тонким губам. Павильон взорвался громкими аплодисментами. Все расчувствовавшиеся аниме-герои жали друг другу руки и крепко обнимались. Кто-то с трудом расставался с проигранными в споре деньгами. Но больше всех, конечно, радовался еле узнаваемый от нахлынувших эмоций Шинпачи, рыдающий в три ручья на шее умиляющейся сестрицы. Никто не обращал внимания на вконец очумевшего от такой картины Сорачи и на его жалкие попытки напомнить всем, что снимается тут отнюдь не седзе для девочек. Он был единодушно послан всей съемочной бригадой и отправился есть бананы в гордом одиночестве.***
— Чего это мы лыбимся, м? — Признай, мне все-таки удалось вернуть тебя домой, дурень Гин-чан. Дом — только тогда дом, когда там есть место нам обоим.