Повесь на шею мне ярлык

– Проходи, раздевайся, только тут немного неприбранно, ну, знаешь... Всемогущий ловко стянул ботинки и прошел в глубь темного коридора. Спустя мгновенье желтый свет разлился под потолком, и в этом блеске и жаре неонов Всемогущий прошлепал обратно, впихивая невпихуемый завал пиджаков в зеркальный шкаф. Решаю тоже снять кофту, чтобы случайно не попортить шелковой обстановки танхауса уличной пылью. – Куда я могу? – Да, брось куда-нибудь. Всемогущий с нервозностью принялся за шкаф, но хрустальная дверца по-хамски топорщилась. Я кинул кофту на какой-то пушистый пуф, чуть ли не перепутав его сперва с собачонкой. Всемогущий отступился от шкафа и пошел дальше. Я подхватил фиалку и отправился за ним. Вопреки тому, что в прихожей царил легкий бардак, уже за поворотом пол сверкал от чистоты. Лакированные доски недешевого паркета сияли, как яркие стеклышки детского калейдоскопа, и были настолько гладенькими, что множество моих смешных отражений плясало в шашечках. Тут я устыдился своих грязных вонючих носок, которые от едкого пота просто напросто прилипали к зеркальной поверхности. Я поднялся на цыпочки, чтобы хоть как-то исправить положение, и попрыгал, как кузнечик, дальше. Мы вышли в гостиную. И настолько безвкусной обстановки, честно, вы вряд ли где-либо увидите. Еще с порога заприметил, что вещи, сами по себе прекрасные, смешивались в подкислый винегрет. Но, если прихожая для большинства – кладовая, то вот гостиная... ну, лицо дома. Лицо дома Всемогущего безобразно: на громоздких шоколадных диванах раскидались вязанные крючком подушки, искусственный камин высекли в рамке из красного кирпича, шторы, тяжелые, бархатные, которых в каталоге наверняка обозвали "цвет драгоценных вин", были до смешного задрапированы, как юбочки школьниц, а бамбуковый коврик и торшер с плетеным абажуром меня добили. – Изуку, идешь? – донесся голос Всемогущего откуда-то сверху. Я поднял голову и увидел его на втором этаже, у изящных перил в окружении, опять-таки, нескладных, друг другу мешающих расти, фикусов. – Да, да. Я вскочил на первую ступеньку. Слева на стене мелькали фотографии в разных рамках. Я невольно замедлил шаг, чтобы рассмотреть их. В каждом заламинированном окошке сияла персона Всемогущего, причем в этой его рафинированной позе, ну, знаете, с задранным к небу указательным пальцем. Сменялись только масштаб и место бедствия: это Всемогущий блестит у детского центра раннего развития, это – у нового приюта, это (ох, совсем неудачный кадр) – у инновационного хосписа. Иронично. Дальше я проскочил эту аллею славы в два прыжка. – Сюда, налево. В этом доме странная акустика: голос, словно горячий пар, сначала тянуло к потолку, а после он рассыпался по паркету невидимыми брызгами, и никогда не угадаешь, где именно находится источник звука. Так что да, наставление Всемогущего нелишнее. Я прошел в левый коридор и заглянул в приоткрытую дверь. Обычно во всех книжках по обстановке кабинета уже судят о характере хозяина. Еще, прежде чем сказать пару слов, должен признаться, что мой взор отнюдь не был искушен. Да что там, я понятия не имею чем дорогой красный дуб отличается от спрессованного дсп. Разве что ценой? О да, цена, раздутая и монументальная, она просто душила с порога. Армада винтажных светильников острыми свечками торчала из стены, тут и там отбрасывая завихрастые тени на мебель: красивую, крепкую, быть может из какого-то ореха тахту, с изумрудным бархатным чахлом, каретную пару кресел, черных и блестящих, как жирная сажа. Чуть поодаль этого искусного островка, видимо идущего комплектом, корячился ужасный разводной стол, захламленный стопками бумаг и этажер, роняющий старые книги, чуть ли не фолианты, с переполненных полок. Глаза рябило от обилия вазочек, статуэточек, кружечек, картиночек распиханных по углам, а на панорамном окне застегнулся громоздкий чехол мышиного цвета. От настолько дорогой безвкусицы меня замутило. – Садись, садись, не стесняйся. Ох, куда уж мне. Я плюхнулся в кресло. Несмотря на четкость очертаний, оно оказалось райски мягким. Я провалился в негу, задней мыслью помня о горшке в руках. – Куда бы мне можно поставить? – О, давай сюда, к остальным. Всемогущий принял горшок в свои ручки-загребучки и понес его в глубь кабинета, к прочему добру. Ему пришлось долго втискивать мою фиалку между декоративными банками, но чудным образом это удалось. Само пространство дома, думалось, наловчилось удерживать вещи на воздухе. – Подожди здесь, мне нужно сделать пару важных звонков. – Ок, конечно, – я растекся по креслу. – Простите, устал, башка не вари... Всемогущий уже сгинул, не дослушав вялых извинений. Я уперся в резной подголовник и в болезненной истоме прикрыл глаза, но уебские тени от свечек то и дело перепрыгивали со стены на стену, раздражая веки. В тупой горячей каше мозгов вертнулась липкая мысль: я ведь в доме Всемогущего. Я в его кабинете. Я один. Я приоткрыл глаз, чтобы еще раз оценить, а стоит ли? Да кого я обманываю, определенно, стоит. Я оторвался от кресла и на носках просеменил к полкам. Как ребенок, заблудившийся в лабазе "всё по три доллара", я исследовал полки и удивлялся каждому новому артефакту, непременно касаясь его мягкими кончиками пальцев. Я чутко слушал шаги Всемогущего внизу, а сам полз все дальше вдоль стены. Потрогал миниатюрную сову, с желтыми глазами и уродливым клювом, прочел вырезку о полезных свойствах эвкалипта для коал, покатал арабскую монету на ладошке. Все это казалось мне крайне забавным. С шуршащим трепетом я приблизился к столу. Стол – наше все: наша жизнь и наш тайник. Я обошел кругом жизнь Всемогущего. На первый вид, такая безобразная и неопрятная, она на деле ладно продумана. Убористый компьютер, пара книг с закладками, карандаш и забытые очки в раскрытой тетради и наконец, на той самой стопке бумаг, которую я увидел с порога, фотография. Вовсе не дистиллированная картинка, которой позволено болтаться в гостиной. Это – личное. Я не сразу понял, кто и где на ней изображен. Красивая высокая женщина, в голубом хлопковом платье, откинулась на руки парня, стоящего позади. И все это повисло в красном вечере. Их фотографировали на крыше: редкие облака едва касались обнаженных плеч красавицы. Женщина намного старше, это заметно. Она держалась уверенно, поигрывая крутыми бедрами, изгиб ее приподнятой шеи был животно сексуален, и она знала это: осознание собственной желанности читалось в глумливой улыбке. Паренек вжался в ее тело своим, лицом утонул в черных кудрях у виска, от наслаждения прикрыв розоватые веки. Я взял фотографию в руки и присмотрелся к женщине получше. Противное чувство царапнуло небо, словно я видел прежде это лицо, которое с такой невыразимой смесью гордыни и снисхождения позволяет прикасаться к себе. – Изуку, хочешь перекусить? Всемогущий выскочил, как чертик из табакерки, посередине комнаты, и я благополучно разжал слабые пальцы и выронил рамку. Фото кокнулось об пол с смачным треском. – Черт, простите, я... Я кинулся подбирать рамку, но неудачно перевернул ее и распорол осколком палец. Хорошо, что быстро отдернул руку и не заляпал юшкой снимок. – Ничего, я сам. Всемогущий посмотрел на меня, зуб даю, с злым смирением, как на юродивого, и взял фотографию. Ловко вытащил её из-под стеклянных крошек, а разбитую рамку кинул в корзину, стоявшую под столом. – Поранился? – Да, ерунда. Я вытащил палец изо рта, чтобы ответить, и почувствовал, что вообще-то много крови налипло на деснах и языке. – Сейчас пройдет, – пожал плечами на недоверчивый взгляд Всемогущего. – Ох... Всемогущий небрежно кинул снимок на стол, но тот не долетел и плавно скатился в корзину. Он наблюдал за фотографией весь короткий полет, поджав челюсть и не моргая. Я подумал, что он очень рассержен. Уже нагнулся, чтобы вытащить снимок из урны, но резкий голос остановил меня: – Оставь её, оставь её там. – Что? Но разве вам не дорога эта фотография? – удивился я и поднял взгляд. И тут меня как током ударило. В голове затрескало, словно набрал целый рот заиндевелых льдинок, и я понял, кто был на снимке. Боже, это же Всемогущий, не дайте соврать, только моего возраста, и та самая, роковая женщина в его руках, это же Нана! Нана, которая серебристыми колокольчиками сейчас смеется в моей тупой башке. – Ты опять поранишься, – буркнул Всемогущий и, сильно хватив за плечо, отворотил от урны. Его цепкая рука спустила меня на кухню. Турка с кофе, прекрасная чарка с божественным варевом, булькала на медленном огоньке, посылая амброзию эдемского сада мне в ноздри. Всемогущий задрал рукава рубашки и включил кран. – Давай, промой рану. Сую руки под бурлящую струю. Ау, холодно, чтоб. Пальцы занемели и превратились в клешни, когда Всемогущий нарисовался с аптечкой. – Давай сюда. Он выдвинул два барных стула из-под высоченной столешницы. Я кое-как вскарабкался и положил кривую лапу на серый мрамор. Кровь так замерзла, что вокруг раны превратилась в желе. – Немного пощиплет, – сказал, будто я маленький, и вылил перекись. Жидкость зашипела, сжирая кровавые корочки, и грязно-бурой пеной поскакала по столу, но я даже не поморщился. Тут же палец стали муровать бинтом, и теперь я где-то на два процента похожу на Айзаву-сэнсея. Взгляд забродил по кухне. С обстановкой все так же ужасно. – Как тебе дом? – А? – я отвлекся от пересчитывая блестящих кастрюлек над плитой. – Да, все выглядит так, эм, дорого? – Да, я знаю, тихий ужас, – Всемогущий кисло улыбнулся и закрутил узелок-бантик на повязке, хлопнул по ладошке. – Ну, здесь никогда не было хозяйки. Как, не туго? Я пошевелил пальцами. – Не, все нормально. Спа... Крикливый дверной звонок напугал меня, я покачнулся на табурете, но удержался. – Это, наверное, пиццу принесли. Всемогущий быстро сгреб все в аптечку, по пути к двери снял чарку с плиты. – Изуку, разлей по кружкам. Я скатился с табурета. Кружка, кружки... Как назло, ни одна на глаза не попадалась. От отчаяния я уже было полез по навесным шкафам, но послышались шаги. Я хлопнул дверцами и резко обернулся. Явился Всемогущий и с ним высокий смуглый человек. Тот второй посмотрел на меня протяжным резиновым взглядом, от которого коленки заплясали жигу. Да что же такое, я вам не кружечный вор какой-то! – Изуку, это мой друг, Наомаса Тсукаучи, – представил Всемогущий, но Наомаса здороваться не спешил, все сканировал меня черными блестящими зрачками. – Он толковый парень и в делах юридических очень сведущ. Наомаса? Всемогущий потрепал застекляневшего человека по плечу, и тот отмер, глаза его оживленно забегали по сторонам, лицо приободрила улыбка. Он широко шагнул ко мне, пальто, которое болталось на сгибе его локтя зазвенело пуговицами. – Прости, профессиональная пагубная привычка, – ещё шире улыбнулся Наомаса и потряс мою здоровую руку. – Извините, а вы... – Следователь. Начальник следственного комитета по борьбе с злодейскими организациями Японии, – схвастнул он, прицокнув языком о белоснежные зубы, а меня, как в стену, возьми и вжало от этих шутливых слов. – Какой запах, неужто кофе? – Да, он самый, – Всемогущий вовсю разливал по трем красным кружкам. – О, – смог икнуть я невпопад после паузы. – О-очень рад знакомству.

***

Мы поднялись в кабинет. Всемогущий и Наомаса сели в кресла, так близко, что сцепились коленями, а я сиротливо примостился на громадной тахте. Они говорили, смеялись, припивали. Мой кофе томился в кружке. На каждый гортанный смешок Человека-следствия я едва заметно подскакивал, вжимая голову в плечи, как озябший плешивый стриж. Сердце моё свихнулось: наворачивало то сто сорок ударов, то сбрасывало сцепление до сорока. – Ладно, со мной всё более менее понятно, Яги, – с перекатами хохота проговорил Наомаса, отвернувшись от Всемогущего и глянув в мою сторону. – Это твоя срочнейшая неотлагательная проблема дутым стрижем сидит, понимаю? Он изогнул брови, гримасничая, словно пытался развеселить уморительной рожей капризного ребёнка, но его слова, то, как точно он описал моё состояние, задело. Наомаса очень внимателен. Улыбочка дурочка тронула губы, я пожал плечами в ответку и, попытавшись придать себе непринужденности, вальяжности, откинулся на спинку кушетки. Черт, хитер. Не даром он – Человек-следствие. – Да. Всемогущий с блистательной улыбкой поставил пустую кружку на столик, а когда выпрямился, лицо его сковала задумчивость. – Наомаса, слушай... Я... нет же, не так, – пробубнил Всемогущий, расчесывая непослушные вихры на затылке. – Да, Яги, я слушаю, говори. Человек-следствие подмигнул мне и процедил сквозь зубы мелкий глоток уже остывшего кофе. – Я хочу стать опекуном этого юноши. – О? Всемогущий смотрел на Наомасу так въедчиво, будто искал пятнышко от соуса на воротничке рубашки или мелкий прыщик в уголке носа, а Наомаса просто опустил лихой взгляд в кружку и допил кофе. Острый узловатый кадык ездил вверх-вниз по горлу. Я непроизвольно считал эти жадные глотки. – Что же, это бредовая идея. Так, между прочим, если тебе интересно знать мое мнение, – ответил Наомаса, когда воздух в комнате стал шкварчать от натуги. – Знаю. Да. Но я уже принял решение, и оно окончательно. – Флаг в руки и барабан на шею, старик! Наомаса встряхнулся, хлестнул Всемогущего по колену и коротко гулькнул смешком. Я тоже улыбнулся, взывающе посмотрел на Всемогущего, умаляя свести неловкую для каждого ситуацию в пошленькую шутку, но... – Наомаса, дьявол, я серьёзно, – взъерипенился Всемогущий, игноря меня. – А я тоже, Яги. Наомаса оставил смех и компактнее собрался в кресле, убрал свои ноги подальше от ног Тошинори. Сцена все больше и больше походила на ссору двух друзей, водой не разлей, и я по-тихому повернул ласты к выходу, чтобы под шум и плеск забористой брани слинять из этого болота. – Ты хотел знать моё мнение? Я искренне сказал, что об этом думаю: бред сивой кобылы. – Мне нужна твоя помощь, Наомаса. Знаю, ты хорошо подкован в этих делах и сможешь обстряпать всё без лишнего шума и привлечения Всемогущего. Видимо, Всемогущий имел в виду своё геройское протеже "Всемогущий", когда говорил не привлекать Всемогущего... Короче, шизофренией он не болеет. – Яги, я следователь, а не юрист. – Да? А ты не устаешь, случаем, повторять своё: "Как я могу осуждать людей, не зная закона?" – Ну, знаешь, чтобы грамотно оформить попечительство, да, да, для деточек старше четырнадцати, – тут Человек-следствие ткнул в меня пальцем, уличая в попытке трусливого бегства, пришлось сесть ровно, – это называется не опекунство, а попечительство. Это так, для общей правовой культуры, говорю... Все равно, что опекунство, что попечительство: а – геморрой, б – резина в три месяца, в – посмотри на подопечного. Они разом уставились на меня, как на прикольного циркового шимпанзе, даже в носу зачесалось. – Вот, мальчишка совсем не выглядит радостным от столь счастливой новости. – Наомаса, у него был тяжелый день... Всемогущий поднялся, обошел тахту и встал позади, с силой потрепав мои бедные плечи. Я подскочил, как на пружинах. – Изуку, иди спать. Направо, вторая дверь, иди ложись, а мы еще потолкуем с этим ворчливым офицером. – Я следователь, – промычал в кулак Человек-следствие. – Спокойной ночи, Тошичори-сан. И вам спокойной ночи, офицер. Я спешно ретировался из комнаты, но до сих пор, казалось, видел надломленный оскал Наомасы, и это будоражило не в меру. – Ну, Яги, и где ты нашел это чудо? – специально крикнул Человек-следствие, чтобы я услышал. Ой, Наомаса-сан, не скромничайте. Я услышу. И я даже услышу то, что вы не договорили. Да? Действительно, где это Всемогущий нашел это чудовище. Захожу, надеюсь, в нужную дверь и, нашарив под ладошкой выключатель, лью свет. На западном фронте без перемен, товарищи: тихий ужас всех меблировщиков мира только что забился в темный угол под кроватью. Я тоже сел сверху на её цветастую накидку и завис. Вообще, собственно, что мне делать? За окном стемнело, и любопытные фонари тыкались глазищами в шторы, а до дома топать неблизко. Еще фиалка осталась в кабинете, где Всемогущий все еще лается с Наомасой. Не бросать же цветок на погибель? Я упал на кровать. Тело коматозила дрожь отката от наркоты и усталости. На какую-то секунду в башке сверкнула мысль, что нужно остаться. Ага, и проснуться в казенном доме для сирых преступников, чтобы спросонок глазенки продравши, увидать улыбающуюся рожу Человека-следствия. Брр, совсем чокнулся. А может просто кислорода мозгам не хватает? Боже, как же тут мягко, голова совсем утонула в подушках. И свежее белье, как прохладный шелковый платок на моей-то грязной роже. И теплый теплый желтый свет майским дождиком моросит из вон того шара под потолком. Это люди называют дом, милый дом? Я – дома, ха...

***

– Изуку, Изуку, просыпайся... Изуку, давай, скорее! Приоткрываю горячее веко, а там солнышко жарит бронзовую скуластую физию Всемогущего. Еще минуточку, о серебристое заутреннее привиденье! – Изуку! Толчок в плечо был отнюдь не призрачный. Я размахиваюсь ресницами, как крыльями, и подскакиваю. Всемогущий облегченно вздыхает и улыбается, ну, насколько это возможно с пастью перемазанной пеной и с зубной щеткой за щекой. Сон мой был черен, как ночь в январе, и сейчас пестрые картинки пронеслись мимо расширенных от испуга зрачков. Точно, я вырубился здесь, узнаю эту кровать и стены. Да, задрых в доме Всемогущего. – У тебя пять минут, чтобы собраться. Прости, я совершенно забыл, что сегодня не один иду в академию, – пробасил Всемогущий уже за пределами комнаты. После я услышал горловое бульканье и плеск воды. Хорошо, теперь знаю хоть, где тут уборная. Я встал, потянулся, заправил кровать из вежливости. Одеваться не надо, так как я заснул в одежде. Собственно, больше делать и нечего. Прошлепал в ванну. Блеск позолоченной плитки с кривыми ракушками выедал глазные яблоки мелкой ложечкой. Наскоро намочил морду и обтерся полотенцем, еще мокрым, с сильным полынным запахом. Одеколон Всемогущего? – Изуку, иди завтракать! Я быстро свалился с лестницы. В кухне попахивало подгоревшими яйцами с соленым беконом и крепким, как лучшее дубовое виски, кофе. Живот поджался под ребра и заскулил. Я вскарабкался на стул и с вожделением смотрел, как Всемогущий, уже заправивши белоснежную рубашку в брюки, лихо нарезал хрустящий хлеб и натирал его сладким сладким жирным маслом. – Не горит? Слишком уж едкий запах взволновал меня. – Да, сейчас. Всемогущий бросил бутерброды и снял сковородку с плиты, поставил ее на резиновый блин в центре столика и вынул две вилки из ящика. – Завтрак холостяка, – пожал он плечами, а я уже весь слюной истек, почти так же, как розовый бекончик истек солоноватым соком. – У нас мало времени, ничего, что из сковороды? – Все чудно, – отмахнулся я, накидываясь на горячее. – Да я и не помню, когда в последний раз ел хоть что-то из сковороды. Всемогущий глянул на меня поверх совиных бровей, и кусок подгорелого яйца застрял в глотке. Пришлось продавить его хлебом, чтобы не закашляться. – Вы не так поняли... Конечно, мне есть на что поесть, да и питаюсь я нормально. Ложь, ложь, ложь. "Мой дивный, черный ароматный друг, когда я перестану врать?", – спросил, но кофе вообще неразговорчивый. – Полагаю, все скоро изменится, – пророчески промолвил Всемогущий, ковыряя глазок яичницы. – М? Я отхлебнул из кружки и в укус прикончил булку. – После того, как я оформлю попечительство, разумеется. Я больше не дам тебе слоняться без присмотра. И да, ту комнату... Мы её отвоюем в твою пользу. – О, так Человек-следствие поможет? – невинно пролепетал, а у самого коленки задрыгались, а в голове сгорали красные лампочки, голося: "Тревога, ТРЕВОГА БЛЯТЬ!" – Наомаса-то? Человек-кто? – Всемогущий разомлел, заулыбавшись и обжигаясь, допил горячий кофе. – Нет, нет, он все о своём, упертый. Всемогущий кинул пустую сковородку в мойку и вытер руки. – Но и мы не лыком шиты, – ухмыльнулась его спина, а следом и он. – Готов? К чему? К концу света? Или всего лишь-то навсего моей бесславной жизни? – Да, да, конечно. – Идем, не хорошо опаздывать в первый же день после отгула.

***

Толи в академии разом поменяли все лампочки на заунывно-больничные, толи глаза застлало глянцевым лоском от стен, но холодок пробегал по спине от зрелища пустых коридоров. Студентки натянули юбки до колен и ходили пугливыми стайками, под учительским конвоем шмыгали от туалета до класса и обратно. Шепот фальцетом прыгал под потолком, и редкий болван не косился на меня нервозным плавучим взглядом. Я насупился и одиноко прошагал коридор до кабинета. Собрался почти весь класс, ну, кроме Айзавы. – Изуку, рад тебя видеть, отметься в журнале, пожалуйста! – с порога оттараторил Иида, протягивая мне толстую тетрадку и ручку. – И я тебя, – промолвил, вписавшись в его импровизированную книгу. – Прошу, садись на место. Иида указал третью парту у окна, будто бы я за неделю забыл, где сижу. Как хоть до академии-то добрался? Или это все Всемогущий, фасад дома которого пялится на эту геройскую громадину? Как бы то ни было, я покорно сел на место. Окинул взглядом класс – рожи у всех кислее уксуса. Но не успел я хорошенько похрустеть шейными позвонками, как вошел Айзава. – Я отметил посещаемость, Айзава-сенсей. Все присутствуют! – отрапортовал Иида, и деревянными шагами удалился за парту. Айзаве было пофиг. Слава провидению, хоть что-то осталось прежним. – Н-да, ну и ну, ага, – промычал Айзава, оглядывая экземпляры за партами. Он вздохнул, чиркнул ногтем по редкой щетине и, раскрыв настоящий журнал, оперся руками о кафедру. Класс замер, только напряженные ноги какой-то розовой девчонки дергались и стучали копытатцами-каблуками. Тем не менее вспотевшие ладошки Айзавы стали разъезжаться, а он все молчал, уронив косматую голову на грудь. Может, это, задремал? Но тут он дернул плечами и хлопнул журналом. – Я не стану снова говорить о том, что произошло, вам и без этого знатно засрало мозги наше телевидение. Если ищите у меня утешения – не ищите. Сейчас в школе и так все на взводе: муха без паспорта не пролетит мимо ворот. Боятся нечего, поняли? Он опять пробежал взглядом по классу, но остался недоволен общим видом и оскалился: – Поняли, я спросил? – Да, Айзава-сэнсей! Даже я добавился к кричалке и отвесил короткий поклон, настолько рев Айзавы пробрал до самых косточек. – Ну, тогда сделайте рожи поинтересней. Сэнсей натянул улыбку, и лучше бы он ее никогда не натягивал: я увидел, как из глаз до смерти перепуганной Урараки градинами покапали слезы. – То-то же, – фыркнул Айзава, по-настоящему оскалившись от удовольствия. Чертов садист. – А теперь о насущном. Вы, отсталые, единственные в академии первоклашки, у которых до сих пор нет старосты, – сказал он так, словно вообще не при делах. – А мне по плану нужно провести классный час, так что дерзайте. Он на нас теперь еще и свою работу будет спихивать!? Уж лучше бы я просидел лекцию о глобальном потеплении, пластиковых пакетиках, венерке (или что там бывает на классных часах), чем участвовал в выборах! Но несмотря на мои злопыхания, аудитория расшевелилась. – С вашего позволения, я буду записывать кандидатов, – штыком вскочил Иида. – Чео те надо, – промычал Айзава. Он улегся на пол и завернулся в душный спальный мешок, хвост которого выглядывал из-за кафедры. Бедняга, совсем не высыпается видать. – Я не подведу! Иида отвесил поклон классу и вскочил на ступеньку перед доской. Не успел он надломить мел, как понеслось: – Принц, Прекрасный Принц. Златовласка оторвалась от стула и красиво прохлопала пушистыми ресницами во все стороны. Фу, до сих пор забываю, что это пацан... Иида застыл с мелом в руке, вид у него был потерянный. – Но для вас, мои любимые одноклассники, чей ум не слишком далек для подобных обращений... – Кто там недалек, а, швабра белая? О, этот рык я узнаю из тысячи. – Кацуки Бакуго, пиши, очкастый. Иида кинулся к доске. – И, и, еще Аояма Юга, Ю как в слове юг! – взвизгнул златовласый. – Теперь я! Пиши Мина Ашидо! – Эм, слушай, – я легонько тронул впереди сидящего паренька, он с первого дня показался мне безобидным, – Минета, кажется? Не объяснишь, почему все так рвутся в старосты? Маленький щуплый парень сидел как на иголках: ерзал, ломая локти, и все поглядывал на доску, где множились строчки. Он скинул мою руку с плеча и нехотя обернулся, затараторив, как русский автомат: – Ты что, разве можно не знать такого? Быть старостой это очень почетно! Все мы еще со школы собираем портфолио, чтобы соревноваться в рейтинге. Так вот, а многие герои топа в свое время были старостами! Но это не только страничка в личном деле, но и прекрасный шанс стать лучшим учеником академии! Старостам каждую неделю засчитывается пять баллов за всякую ерунду: ну там уборку после уроков, помощь учителю, проверка и перепроверка расписания, проведение классных часов и собраний, короче это очень и очень прекрасный шанс! – пламенея до дрожи, закончил Минета и подскочил с места, выдвигаясь в старосты. Н-да, только идиот добровольно подпишется на такое... Я глянул на доску и еле сдержал смех: да, целый класс дураков! Новые имена пестрели, и у всех был только один голос! В бешеном гоне за место в топе каждый был сам за себя. Я вальяжно поднялся с места, поигрывая бровями. На меня уставились: злостные взгляды обожгли, охватили пламенем с головы до пят. Но я не поддался, только мотнул потяжелевшей от шума головой. – Я хочу предложить кандидата. Запыхавшийся Иида, едва увидев меня, стал царапать Изуку на доске. – Иида Тенья, пиши! – пришлось прикрикнуть, чтобы его остановить, но до нашего отличника не дошло, наоборот он еще быстрее стал выводить черточки. – Да нет же, нет же, стой! Не мое имя, я хочу проголосовать за тебя! Иида остановился. Обернувшись, он глядел на меня, как на умалишенного, который всем надоел своими выходками. – Я считаю, что Иида, как никто другой справится с этой ролью, – лучшая защита – нападение, и я упорно проталкивал своё. – Вы сами всё знаете: он с первого дня взялся следить за порядком в классе. Он смог прекратить давку в столовой, ответственно отнесся к поручению Айзавы, когда в академию проник посторонний... – я прикусил язык, совсем не хотелось мутить воду и вспоминать о Шигараки. – Одним словом, он будет лучшим старостой. Я плюхнулся на стул, после убогой импровизации ноги не держали. Ох, непубличный я человек, не могу я во все эти выступления и агитации. Уж простите, не герой! Иида зарделся и написал свое имя, рядышком поставив цифру два. Голос какого-то заморыша, и вот машина-Иида уже подлетает к финишной прямой. Класс загудел. – Не согласна! – раздался окрик. Я готов собирать шишки от кого угодно, но Урарака? Мы разве не помирились? – Да, Изуку прав насчет Ииды, – сказала она чуть спокойнее, тупо вцепляясь в юбку. – Но, не во всем! Тенья, безусловно ответственный человек и хороший одноклассник, но для старосты этого мало! А что же тогда много, стесняюсь спросить? – Идеальный староста должен быть храбрым, – Урарака выпустила юбку и, раздуваясь и багровея, продолжала: – самоотверженным и много думать о других, а не о себе! – Кончай воздух сотрясать своими розовыми мечтами, толстозадая! – Заткнись, Бакуго, – рыкнула Урарака, да так, что Кацуки смирно присел на место. – Изуку спас мне жизнь и принес нам победу на тренировке, этого я никогда не забуду. Она смотрела на меня тепло, с гордым трепетом, с раздутыми от волнения ноздрями, а у меня сердце встало поперек. Я слышал ее смелые мысли, и эта наивная вольность, отчаянный порыв выколачивали пыль из моего трусливого нутра. – Я голосую за Мидорию Изуку. – Поддерживаю, – квакнула Тсую. – Он заступился за меня, когда я не смогла этого сделать. И уверена, Изуку поступил бы так для любого. И вот надпись, которую глаза мои во век не видели, ехидно кривилась и мигала двойкой, вот вот готовая сорваться с самого края доски. – Смотрю, вы воспылали нежностью к этому оборванцу? Холод в голосе Шото не передать, только прочувствовать иголками на своей шкуре. – Не вижу повода. Пиши мое имя, Тодороки Шото. – Кто еще не проголосовал? – спросил Иида, еле втиснув надпись в оставшееся место. – Я. Момо неловко поднялась из-за парты, оперевшись на стул, потому что её всю колотило. Да, любого бы потряхивало, если бы Тодороки глаз с тебя не сводил. – Я... я хочу отдать свой голос... – Да живее уже, – промурлыкал Фонарь. – Ясно же, что будут перевыбирать: у Ииды, Изуку и Тодороки по два голоса. Момо стрельнула в него взглядом, и вдруг ее округлые коленки успокоились. Она вздохнула и: – Я выбираю Изуку. Шото заискрился, как битая лампочка. – И не потому, что он мне симпатичен, – продолжила Момо зажмурившись, – и не потому, что он разумен. Это возмутительно, так пострадать самому и подвергнуть опасности других ради победы в поединке! Но я выбираю Мидорию, потому что он судит людей по их качествам, а не количеству силы в причуде. Бадам-тсс! Звенел звонок. Звонок звенел и пробудил Айзаву. Он проснулся, потянулся, глянул на доску, и прогудел: – С этого дня ваш староста какой-то Изуку, довольны? – Это я. Нашел в себе силы соскребстись от стула. – Да мне все равно. Перемена, на выход. Нет, нет, нет. Нет! – Постойте, подождите, стойте же! – взвыл я, запрыгивая за кафедру. Класс повернул к партам, проклиная меня, Айзава тоже хрустнул челюстью: – Тебе жизнь не дорога, зеленый? – Если я староста, значит я могу отдавать распоряжения классу? – Наверно, – прожевал Айзава. – Но задавание дурацких вопросов, которые еще всех задерживают, вредно для здоровья, знаешь ли. – Прекрасно. Это-то мне и нужно. Я стукнул руками по столу от счастья, и выпалил: – Я как староста передаю свой титул и всё из него вытекающее Тенье Ииде! И еще, пусть в помощники он возьмет себе Яойрозу Момо! Всё, на этом всё. – Эй, а так вообще можно? – спросил какой-то пацан с необычайно острыми локтями. – Из-за вас у меня остывает кофе! – гаркнул Айзава, и все закрыли рты, с удовольствием проглотив прикушенные языки. – Еще вопросы?

***

А в общем, всё было неплохо. После скучнейшего урока введения в геройскую профессию, мы компанией сидели в "Погоне за обедом". Сегодня там не было так душно от народа: большинство учеников боялись прийти в академию после случившегося. – Спасибо, спасибо вам, Изуку-сан! – отбивал поклоны Иида, как заведенный. Но я рад, что он был счастлив в новой должности. – Еще раз поблагодаришь, и я передумаю насчет старосты, – шикнул я. – Одного боюсь, что теперь с Момо станет? Зря я поспешил... – А я, честно, не хотела приходить сегодня, – перебила Урарака, закидывая ложку цветной капусты в рот. – Как вспомню фотографии, эти лица с пустыми глазницами... Ох, нет, только не за столом. Урарака запила тошнотворный комок чаем, я тоже пригубил порошкового кофе, спрятав взгляд в стаканчике. – Но, теперь всё наладится, – приободрила Тсую. – Ведь так, Изуку? – Да, определенно. Однако, помимо милых бесед случилось и кое-что менее приятное. Я все ждал, когда же? Случилось сразу после кофе. Фонарь подлетел и схватил за локоть, поволок в толчок, скользкая ящерица. – Поздравляю, ты пробыл в роли старосты ровно две минуты! Фонарь вытащил сигарету, я попросил прикурить. Искорка блеснула и пошла плясать по тонкому ободку папироски. – Брось, не язвить же ты собрался, запершись в туалете, – фыркнул я, давясь горьким дымом. – Это что за дрянь? – К слову, о дряни, – он оскалился и вскочил на подоконник, хлопая ставней и скидывая пепел в форточку. – Меня, к твоему сведению, загасили копы. Я выкинул вонючую самокрутку в окно, она пролетела в аккурат над дырявым ухом Фонаря. – К моему сведению, я это давно знаю, – отмахнулся он. – Меня интересует, как ты их уболтал и когда наша следующая встреча? – В центре? Да никогда, – сразу пресек я. – Нет, разумеется нет, чувак, раз такое дело. На твоей территории, я подошлю человечка. Через недельку? – он состроил умильную рожу, докурив сигарету до корешка. Глаза его слезились и поблескивали от дряни. – У меня есть твой номер, – ляпнул. – Ну и ладушки. Это мы о делах, а теперь, давай, расскажи, как выбрался? – Состряпал сказку про Архитектора. Он там в авторитете среди легавых. – Что? Фонарь соскочил с подоконника и поспешно затворил окно, словно нас могли подслушать. Он выглядел перепуганным и полинялым, я еще раз убедился, что вступил в новое дерьмо, причем босиком. – Ты хоть представляешь, во что ввязался? – выпучился он на меня мокрым взглядом. – Теперь, кажется, начинаю. Не расскажешь, кто он такой? – Ха, – Фонарь подавился нервным смешком, но тут же взял себя в руки. – Это очень опасный человек, дорогуша. И он не спустит тебе то, что ты прикрылся его именем. Когда он свяжется с тобой, а поверь, это будет скоро, ты меня не знаешь. Понятно? – Вот ещё, напугал, – я встряхнул плечами, но липкий холодок так и пристал к спине. – Я не стукач. – Как я рад, что ты такой праведник, партнер! Фонарь сверкнул оскалом напоследок и вышел бодреньким. Я умылся и тоже пошел прочь.