***
Звонок втянул в реальность. Телефон звонил так редко, что я уже и забыл, как противно он трещит. Да и сама раскладушка удивилась не меньше: плясала от вибрации по полу и плевалась звуками в негодовании. Я вытянул руки вперед, все еще охваченный фантомами сна, и схватился за воздух. Свет лампочки пробивался сквозь растопыренные пальцы и иголками втыкался в глаза. Трубка не умолкала. Я перекатился на бок и схватил телефон: – Утречка, чувак! – ебануло по ушам, как только я принял вызов. Я метнул телефон в стену, но рука после сна онемела и сделала осечку: черная раскладушка не разлетелась вдребезги, а легонько звякнула и тихо упала. – Эй, ало-ало, слышишь меня? Ты там живой? У тебя там что-то упало, вроде. Да даже если бы телефон расчленился на винтики и шурупчики, этот противный, как зуд в заднице, голос продолжил бы сочиться из динамика. Я взревел. Делать нечего, пришлось ответить: – Что тебе надо? – Мне казалось ты знаешь, юный Гайзенберг. – Ммм, – снова взвыл я и из полусидящей позы мешком свалился на кровать. Голову кружило, глаза драло и чесало похмелье. – Я пиздецки занят сегодня. – Да, я слышу, чем ты занят, – посмеялся моему дерьмовому голосу Фонарь. Мне вот только было не смешно. Я попытался прокашляться, но лежа ничего не вышло – подавился, и все стало еще хуже. – Я очень понимаю и сочувствую тебе, правда, не хотелось бы оказаться сейчас в твоей шкуре, чувак, но такие обстоятельства, ты уж прости. – Иди ты со своими обстоятельствами... у тебя там что, горит? – Нет, я вообще не дома, утюг выключил, вроде, а че? – Блять, давай без прибауток, я их не преревариваю даже трезвы-и-ы... На последнем слове меня реально замутило, я перекатился на бок, но все отошло. Телефон заглох на время. Ох, как тактично с твоей стороны, ящерообразное. – Чувак, ты как, порядок? – Нет. – Вот и славненько! Сегодня в три по полудню. Бай-бай! Экран погас, но назойливый шум еще пару мгновений висел в спертом воздухе. Я откинулся на подушку и зажмурился. Сон не шел ни в один глаз: боль мешала. Тогда я предпринял попытку встать и поднялся однако. Выскребся из комнаты и побрел в ванну. За поворотом столкнулся с Вальдом. Улыбнулся, но улыбка получилась натянутой: вспомнил, как обидел его вчера. – Слушай, – открыл было рот, но Вальд даже не посмотрел в мою сторону. Он стрелой пронесся мимо и маленькой черной тенью исчез в коридоре.***
– Скандальное убийство в ЮЭй, наделавшее столько шума в общественности, деликатнейшим образом улеглось. Не малую роль в сглаживании всех углов сыграл руководящий состав Геройской Академии. Сегодня нынешним директором Незу было объявлено, что занятия восстановятся уже к грядущему понедельнику. А теперь передаю слово нашему... Я попытался убежать, но десятки ведущих погнались за мной, отражаясь то в одном цифровом экране, то в другом. Их уродливые большегубые рты и проборы в зализанных волосах, натянутых под таким напряжением, что легко могли бы раскроить голову на двое, преследовали меня до конца витрины. Помнится, я уже обмолвился, как ненавижу торговые центры? Так вот, я их ненавижу! Ненавижу огибать людей, впавших в анабиоз перед новехонькими плазмами, при одном взгляде на которые меня тошнит и кружится башка; ненавижу получать локтем в бок; ненавижу прижимать к брюху сумку с товаром, чтобы она случайно не раскрылась! В выходные народ бухнулся в центр, как тонна воды с плотины. Такое чувство, что их насильно сюда запихали и заставили под страхом смерти волочить ноги туда сюда. Нет, ну какой нормальный человек захочет проводить свободное время в толкотне, духоте и шуме? Ха, ну да... Я и Фонарь точно ебанутые, а другие – просто тупые. Затягиваю капюшон и задираю плечи к ушам. Пробираюсь к экскаватору. Вот уже его металлические челюсти без устали пережевывают резиновую ленту. Мимо меня, слева, проносится вихрь, бесцеремонно толкается от моего плеча и летит дальше. Капюшон сильно мешает обзору, а так я бы плюнул в рожу этому мудиле. Стоп. Раз он бежит, значит, есть от кого? Блять. Мысль опережает действие. Но не в моем случае. Сейчас же некультяпистое конопатое действие со всего разгона ударяется мне в грудь. Молоденький коп отскакивает, удивившись, что воздух вдруг оказал сопротивление. Он еще размахивает руками курьими-лапами, вытягивая гусиную шею, но человек-вихрь уже растворился в толпе. Я тоже больно приземлился на задницу, но даже времени поскулить и похлопать её ладошкой не было. Гребанная спортивная сумка, вытащенная из аналов шкафчика Тоги самой Тогой, раскрылась, как проститутка в Кабуки. Полностью, блять. По-хорошему, мне надо было смыться. Забить и щемить. Но на шахматной плитке развалилась вся многочасовая, сквозь мигрень, работа. И пара фунтов зеленью. Я метнул взгляд на копа; наши взгляды столкнулись и лязгнули, как мел о доску. Мы одновременно кинулись к сумке. Мой рывок оказался короче. Тогда я упал на пузо и погреб вперед. Вот она, да! – Я первый, – деру глотку, озираясь. Дебил. – Я тоже. Браслет на запястье щелкнул, как выстрел. Коп улыбнулся и мерзкой рожей еще больше напомнил рыжего-конопатого, грохнувшего лопатой дедку.***
Рыжий передает меня из рук в руки мелкому копу-япошке, как подарок, только наручники едва ли сойдут за красную ленточку. По крайней мере рожи у них довольные, словно оба сорвали джекпот в сумасшедшем Лас-Вегасе. – Торговля, особо крупная, – хвастает рыжий передавая вслед за мной сумку. – Э-как, – икает япошка и толкает меня, не глядя, в шею уверенной рукой, которая делала это много раз много лет. Я лечу в машину и ударяюсь лопатками о пластиковые кресла. Да, дизайнеры полицейских кибиток о комфорте "пассажиров" думали в последнюю очередь, если вообще думали. С трудом уселся, задница упрямо скользила. На переднем сидении еще один блюститель закона игрался в стрелялку. Их кресла почему-то были с нормальной обивкой. Снаружи копы еще потрепались. Из их мыслей ничего важного я не выцепил, разве что рыжий – Ирвин, Ирландец, а японец – ветеран перевозок, и что обоих, разумеется, ждет поощрение за мой счет. Щелкнула дверь, и япошка забрался в кресло водителя. – Можно вопрос, ше-е-ф? – спросил я, когда мы тронулись. – Мы повезем тебя в тринадцатый участок, префектура Киото, – промямлил японец и круто дернул рулем на повороте. Я вскрикнул, задница заскользила по пластмассе, хотел было схватиться за кресло, но руки-то связаны! Набил еще одну шишку, а все из-за того, что коротышка проворонил поворот. – Не этот вопрос, черт подери, – прошипел я, повторно штурмуя сиденьку. – Почему кресла такие скользкие? – Э-как, – вздохнул он, расстроившись, что не предупредил вопроса. – Чтобы удобней было впихивать буйных. – Ага, пролетают, как масляные, ы! – вклинился второй коп. Кибитку снова тряхануло. Я уперся ногами в кресло япошки и, укрепившись в положении надломленной палки, кое-как балансировал всю дорогу.***
Стальной блеск. Металлический стол, металлический стул, металлические постыдно голые стены, узкое окошко под потолком с металлический решеткой. Легко представить, что в комнате допроса находится неуютно. Я же чувствовал, будто сижу на кухне. Отделение бурлило; моя персона их сильно оживила. Все наперебой обсуждали какого-то барона нарко-трафика и называли его "Архитектор". Конечно, делали они это ненамеренно, но когда степенный коп с сильной квадратной челюстью вошел ко мне, я уже знал все наперед, вплоть до собственной рыночной стоимости с учетом НДС на саке и фугу. – Ну, Мидория Изуку? – обратился блюститель закона, присаживаясь за стул напротив. Я ожидал чего-то большего, ну, там эффектного разбрасывания листов моего личного дела по столу, поэтому не ответил и уставился на наручники: браслеты висели уже с час, и разогретое железо впивалось в запястья. – Собрался в молчанку играть? Взгляни-ка сперва. Коп все-таки вынул из-за пазухи папку и раскрыл ее, ткнув пальцем в фотку. – Нам ох как нелегко было найти все это, приятель. Мне даже стало чуть-чуть интересно. Я нагнулся над столом, чтобы лучше видеть. На фотографии был я, пятилетний, в портретном формате по плечи, с нечесаной головой и зареванными, припухшими глазами. Голова стояла на фоне яичного сайдинга. Я вспомнил, когда был сделан снимок. Три дня спустя смерти матери. Эти фанатики из социальной службы по зову соседей вломились в дом, вытащили меня из-под кровати, грубо дернув за руку, насильно выволокли во двор и заставили сниматься. Среди них была пухлая женщина, которая все время жевала. Ее огромные щеки не знали отдыха. Она-то и дала мне конфету после того, как человек с камерой остался доволен моим раздавленным видом. Как я терпеть ненавижу сладкое... – Да, это моя фотка. – Ты считаешься пропавшим без вести уже десять лет, то есть почти мертвым, – удивляется коп. – А это удобно, – возражаю. – Знаете, и налоги вроде как платить не нужно и родственники не достают, ну и все такие привелегии мертвого. – Ха, да ты шутник, приятель? – коп закрывает папку, квадратная челюсть ходит туда сюда, глаза медленно обводят периметр комнаты. Видимо, мы приближаемся к его любимой части дознания, когда жалкий преступник (я) должен в штанишки наложить и молить об адвокате. – Ну, теперь ты официально воскрес, поздравляю. Вот только воскресение свое, приятель, ты будешь праздновать через пол года в приюте Темпея от куда удрал, после исправительных работ в колонии для малолетних преступников. Для устрашения коп хлопнул по столу, металл тихо загудел. Нужно сказать, что рука правда была страшная: синие вены проступали сквозь тонкую кожу, как корни, и одинокие черные волоски торчали в порах, как мох в кочках. – Извините, но у меня так бровь чешется, не могли бы вы?.. – Что? – коп клацнул челюстью, недоумевая, почему это я не трепещу от страха. – Я говорю, не могли бы вы... – Курасума Кирито, – перебил волосатый. – Так вот, не могли бы вы, шеф Курасума, почесать мне правую бровь? Просто я никак не могу, – в доказательства я позвякал цепью. Коп ошалел. Я видел, как его глаза наливались блеском, и сдерживал злую усмешку. Я застал его в расплох. Он настолько потерялся, что даже потянулся ко мне волосатой ручищей, но мне вдруг стало противно от мысли, что эти громадные пальцы коснуться меня. – Ой, уже прошло, извините. Рука сжалась в кулак, я зажмурился и втянул голову в плечи, но удара не последовало. – Отвечай, на кого батрачишь, засранец! – А смысл? – я приоткрыл глаз, коп еще бесновался: ноздри раздувались, и из них тоже торчали волоски, глаза крутились как ненормальные в черепе. – Меня же ждет колония? Место заказано, поезд отходит с третьей платформы? Или нет? Коп вскочил со стула. Он походил по комнате, чтобы успокоится. Естественно, его не устраивало моё хозяйничество. – Ну, так что? У меня есть выбор? – подначивал я. – А черт с тобой, – буркнул он после долгой паузы. – Скажешь, на кого работаешь, так и быть, выпустим под залог. Я кивнул и улыбнулся. – С условием! А, не думай что все так просто! – Каким? – Либо ты находишь опекуна, либо возвращаешься в приют. – Вот как. Голос мой треснул. Если деньги не проблема, то опекун – проблема, еще какая, проблемища! Я был слишком самоуверен. От федералов всегда жди свиньи. – Кто дал тебе сумку? Разъяренный коп не собирался выжидать, пока мои мозги сообразят, что делать дальше. – Архитектор, – отвечаю то, что они и хотели услышать. – Так и знал, – кивает коп. – Кому ты должен ее доставить? – Его человеку, – начинаю юлить. Мне не хотелось стучать на Киришиму, но нужно врать достоверно. – Меня ждали на третьем этаже, в зоне футкорта. Я остановился, но копу было мало. – Подробнее. Что за человек? – Я сам не знаю, я должен был встать у колонны с фикусом, – аллилуйя, что я в тот раз запомнил этот горшок! – и ждать. У меня ее бы забрали. – Да? Коп побуравил меня взглядом, но до черной душонки так и не докопался. Плечи его расслабились, он вздохнул, перестал держать спину и осел на стул, согнувшись, словно в спине у него не было ни одной косточки. – Этот гад, Архитектор, такая осторожность. В его духе. А, Архитектор неплох, попортил им крови. – Как с тобой связались? – Позвонили, я есть на бирже фриланса. Попросили доставить сумку. – То есть, ты хочешь сказать, что был не в курсе, что там? – коп нахмурился. – Почему, я знал. Я первым делом сунулся посмотреть. – Кто тебе передал сумку? – Никто. Она валялась под лавкой в парке Уэно. – Центральный парк! Господи! – воскликнул коп. Жилы на его руках вздулись еще больше, вот-вот и лопнут. – Почему ты не снес сумку в ближайший участок? – Деньги. Мне обещали много денег. – Ну да, конечно, – запричитал коп, и вдруг остановился. – Постой, кое-чего в твоем рассказе не сходится. Откуда ты знал, что работаешь на Архитектора? – Очень просто, – не растерялся я. – Мне так представились, когда позвонили. Коп пожевал челюстями, пробуя мой ответ на вшивость, но все же проглотил его. – Это открытый вызов полиции! Вот же сукин сын. Он поднялся с места и рванул к выходу. Я вскочил за ним. – Постойте, можно мне позвонить? – Что? – крикнул коп на ходу. – Позвонить, чтобы меня забрали? – Да, звони кому хочешь, – махнул он рукой и побежал дальше. Я вышел из камеры и побрел искать того, кто расковал бы меня.***
– Простите, вы не могли бы снять с меня это? – обращаюсь к копам на вахте. Они, конечно были очень заняты: один помоложе болтал с подружкой по служебному компу, другой старый попивал кофе, глядя на записи с камер, и жевал мясными сочными губами такой же мясной сочный пирожок. Я в их идилии – как прыщ на известном месте. – Ты кто такой? – оборачивается пухлый старик, проглотив большой кусок булки. – Шеф Курасума разрешил мне позвонить, – кладу занемевшие руки на стойку. – У вас есть ключ? – Курасума? Ничего не знаю, – отшил меня коп и снова повернулся ко мне жирным складчатым затылком. – Пожалуйста, один звонок! – заскулил я, в надежде на то, что копы решат, что проще освободить меня, нежели выслушивать. – Пожалуйста, мне разрешили! Я имею пра-а-во! – Да не ори ты как полоумный, здесь люди работают. Старик отставил стаканчик и поднялся. Удалось ему это не сразу: стул настолько промялся под форму задницы, что не хотел ее отпускать. В конце-концов он оторвался от стула. Маленький, весь круглый, просеменил к молоденькому копу и шлепнул ему подзатыльника. Тот встрепенулся, как стреляный воробей, втянул худую шею в плечи и свернул окошко с чатом, выдернув наушники. – Да, что случилось, Ямамото-сан? – просипел он. Голосок его напоминал свисток немытого чайника. – Ничего. Сопроводи того к телефону, – старик обернулся и ткнул в меня пальцем, задержался взглядом на моем лице. – И еще пусть поссыт в банку, что-то глаза у него больно красные. – Ладно. Парень поднялся и подтянул съезжавшие с худых бедер штаны. Он вытащил стерильную банку из закромов вахты и вынырнул через дверцу. – Пошли, – рявкнул он, точнее свирепо свистнул он, и толкнул меня в шею по чем зря. Это у них профессиональная привычка, что ли?***
Вообще, молоденький был жутко дотошен. Чуть ли не за причинное место меня держал, пока мы были в туалете. Снял наручники только у самого стационарно телефона. – У тебя пять минут, давай живее, – плевался кипятком он. Может, я и причина его прерванного разговора с подругой, но зачем же так строго? – Может отойдешь подальше? Вздохнуть даже негде. – Чего? Может еще в соседнюю комнату уйти? – А можно? Полицеишко фыркнул и привалился к стене в полуметре, уставился на меня в оба. – Давай, время пошло. Я вздохнул и кинулся к телефону. Цифры смотрели бесстрастно. Что набирать? Кого я могу попросить о помощи? Шигараки, домашних? Не вариант, у них с законом не лучше моего. Киришима? Возможно, у него и есть лазейки, но просить у него помощи снова – умножить свой долг на два. Прошло минуты две, а я все гипнотизировал цифры. Коп посмеивался надо мной, потому что заключенный, который яро добивается звонка, а потом осознает, что звонить-то некому, наверное очень жалкое и смешное зрелище. Но я врал себе. Есть еще один человек, которому на меня не все равно. Ещё остался в памяти один номер. Я нажал на ехидную восьмерку, дальше пальцы плохо слушались и пролетали мимо. Коп смеялся в слух, подхватывая убегающие штаны. Я набрал номер и приложил трубку к уху. Я ожидал, что мягкий голос лаского скажет: "данного абонента не существует в природе", но упрямые гудки побежали, с каждым разом все сильнее вонзаясь в мозг. – Да, Тошинори Яги, слушаю.***
В комнате дознания часов не было. А если были бы, стрелки не стронулись бы с места: время съебало отсюда нахуй. В вакууме черепа даже кровь не бежит. Дверь отворяется, сквозь едва приоткрытую щелку врывается воздух, звук и свет, их как пылесосом с жадным хлюпаньем засасывает черная дыра во мне. Входит коп с квадратной челюстью, шаркает перед кем-то ножкой; за ним бочком протискивается желтый вельветовый пиджак, худющий-худющий кривой позвоночник. Всемогущий. Может, я посмотрел на него не так как надо, но Всемогущий еще больше скрючился, словно пристыженный, неловко ляпнул: – Прости, задержался...час-пик в метро... Ему от чего-то стыдно. Я уронил голову в плечи. Мне тоже. – Ну, забирайте вашего засранца, – коп подошел и схватил меня под локоть, оторвал от стула. – Только один вопрос, на дорожку, можно? – Конечно, – кивнул Тошинори. Он не смотрел на меня. А я смотрел только потому, что он не смотрел. – Это все прекрасно: мы тебя отпускаем. Твоя история с Архитектором случайность, но, приятель, как ты объяснишь положительный результат теста, а? Я чуть ли не откусил себе хвостик языка. Ну, да, конечно. Сглотнул кровью. Квадратная челюсть отыгрывается. Чтож, счет один к одному, ничья. – Я ширялся накануне. – Да это ясно, приятель. Коп улыбнулся и поставил меня рядом с Всемогущим. Еще раз улыбнулся. – Прошу, прошу, господин Тошинори, касса там. Он махнул волосатой рукой, как палкой регулировщика, для наглядности. Всемогущий кротко кивнул, пожевав сухие губы, и вышел. Сука. Один – два. Твоя взяла. Я хотел выйти. Меня не пустили. Я смотрел, как Всемогущий разбирается с бухгалтершей; смотрел, как костлявые пальцы лезут в огромный карман ужасно великого пиджака, как достают справки из налоговой. Смотрел, как черная ручка пачкает чек, а суставы пальцев хрустят. Смотрел, смотрел, и невыносимо стало смотреть, закрыл глаза, спрятавшись в угол. Веки горячие, сонные. Шарканье шагов и мыслей баюкает. Меня кто-то легонько тронул по плечу. Доброе движение, настолько, что мурашки прошли по затылку, а глаза зачесались. Я открыл их и увидел Всемогущего, зажмурился. Мне думалось, синий огонь глаз его сожжет меня до тла, но нет, сияли они холодно и грустно. Он хотел что-то сказать, но я поднялся первее. Мы покинули участок. Погода была хороша, свежий воздух выбил полицейскую пыль из легких. Шли молча. Я все ждал, как смертник приговора, когда Всемогущий остановится и скажет что-то в духе: "я разочарован". Вздрагивал при каждом неровном шаге, но он продолжал идти. Сперва подбирал слова, то, что отвечу, но понял, что совсем одичал за часы проведенные в участке и говорить по-человечьи разучился. В мысли Всемогущего я и не пытался лезть, в своей голове бардак. Просто шли вперед. Дышали и... жили? Но все-таки красный светофор затормозил нас на перекрестке, и сердце во мне тоже затормозилось, задержало дыхание. – Ты голоден? Всемогущий поворачивается и проницательно смотрит в мою черную душонку. Всё. Конец. Я вдохнул, но легкие, только что будто заново родившиеся, не раскрылись, и я подавился воздухом. Вообще, хотелось бы подавиться, но Всемогущий вдруг шагнул вперед, вытащил из-за пазухи маленькую, почти кукольную бутылочку воды и протянул мне. Зачем он это делает, оттягивает казнь? Прохладная влага побежала по пищеводу, а сердце побежало гонять кровь дальше. Когда свет щелкает на зеленый, бутылка оказывается пустой. Я крепко закручиваю крышку и снова чувствую себя идиотом, отдавая пластмасску обратно. – Ну так что, давай, сядем, поедим? Я жутко голоден, – мы огибаем угол, с раскинувшейся резиденцией кафе-общепита. – Поедим? – переспрашиваю, как зачарованный, когда мы уже устроились за отдаленный столик. – Да, побудь здесь. Всемогущий исчез в толпе, а я разбросал поудобнее кости на пластмассовой желтой сиденьке. Мы так и будем? Есть чипсы, пить колу из трубочек, кормить холестериновых воробьев, чирикающих у мусорки, крошкой-картошкой? Я запрокинул голову и прикрыл ладонью глаза; нет, не от солнца, чужие мысли о работе, футболе, сексе по дружбе щипали веки. Всемогущий вернулся и на грязном столе, с липкими пятнами от кофе сгрудился джентльменский набор из картошки, куриных ляшек, еще каких-то котлет в хлебе. От разовых стаканчиков тянуло дымком. Взглянув на это добро, я почувствовал легкий трепет под ложечкой. Но Всемогущий уперся подбородком в кулаки и отвернул от меня взгляд, словно с увлечением разглядывал жирных воробьев. Я не решился притронуться к еде. Очень скоро дымок перестал клубиться над стаканчиками, рафинированная картошка завяла, котлеты из хлеба сдулись, а мы все сидели. Молча. Только ветер злобно драл парусину зонтика, и тот поскуливал ржавыми гайками. В конце концов мне стало тошно до одури. Я взял коробку картошки, думая покидать ей в птиц. Но только ножки стула скрипнули, Всемогущий обернулся, трахнул сухими кулаками по столу. Я замер в полусидящем на воздухе состоянии, боясь мускулом дернуть. – Ты не хочешь со мной поговорить? – он сказал это спокойно, но каждое слово литаврами грохотало внутри меня. Он смотрел, смотрел своими голубыми, испепеляющими голубыми огнями и выжигал сантиметр за сантиметром из меня всю грязь. Ох, господи, если бы я сам не был грязью! Знаете, у меня нет отца, но если бы он был, заклинаю, все наши разговоры бы происходили именно так. – Я? Хочу, – пячусь задом, ощупью, почти мимо стула. – Давно хотел сказать, я... Что же, что же, что же? Что я наркоман? Или что я гнусный злодей, живущий в подвале? Или, или что мои документы – фуфло? Что я причина убийств в ЮЭй? Что же выбрать? С чего, так сказать, начать чистосердечное? – Я... Давайте сходим в одно место, пожалуйста? Я так давно там не был, очень хочу навестить. – Что? – Всемогущий приоткрывает рот, впрочем, не сильно удивляясь. Он тянется лбом к рукам и видно, как узлы вен напряженно пульсируют в пальцах. – Пожалуйста, тут совсем недалеко. – Хорошо, – он рассеяно поднялся, стряхнул воображаемые крошки с пиджака. – Хорошо, пойдем, Изуку. Я встрепенулся. Имя ударило, как колокол, нет, как молния в самую вершину дерева, в самое темя. Моё имя – нежное, одаренное всепрощением – имя моё. Интересно, сколько еще я смогу врать, прежде чем сдохну от отвращения к себе? Я вскочил из-за стола. Ноги, не подведите, а доведите!***
Сердце помнит дорогу. И каждый шаг наждаком точит пятки. Сердце чувствует, куда и зачем его ведут, и противится. Позади идет Всемогущий, его дыхание и шаг такие легкие, что почти неслышны. Но я чувствую взгляд на своей спине, и делаю новый шаг, новый скрежет в коленках, локтях и позвоночнике. Я разваливаюсь на запчасти: по пути, до знакомого поворота уже потерял самообладание. Но вот и дом, косолапой развалиной возвышается на отшибе улицы. Он топорщит локти, клетками балкончиков, лестничек, окошечек силясь дотянуться до такой же соседней многоэтажки-этажерки. Я встаю на первую ступеньку лестницы, хватаюсь за перила, чтобы незавалиться навзничь, так как ноги совсем не держат. А под ладошками растекается море. Да, это чувство. Давно я здесь не был. – Нам на седьмой этаж, придется потрудиться, – оборачиваюсь на ходу к Всемогущему, и как-то неудачно острая лодышка ударяется о железный зуб лестницы. Боль дикая, искристая. – Куда мы идем? – только сейчас спрашивает Всемогущий, с участием глядя, как рубиновые капельки моей гадкой крови путаются в волосах на ноге. – Домой. Плечи сами поползли к ушам. Я даже не представляю, что сталось с этой желтой комнатой, почти без мебели и болезненными фиалками на крошечном подоконнике. Вечерний воздух свистел между пролетами, и нога за ногу мы дошли до нужного этажа. Номер квартиры. Цифры вытерлись из памяти, но глаза зацепились за серую дверь, измазанную чем-то рыхлым, может известкой. На двери гвоздем детишки выскоблили много смешных словечек. Почему-то мне захотелось войти именно сюда. Я обхватил ручку, потные пальцы, конечно, скользили как масляные, но дверь не поддалась. Я позвонил. Нет ответа. Всемогущий за моей спиной перетаптывался, бесшумно раздражаясь, и это напрягало еще больше. Надо было что-то решать. Я затарабанил по дверям соседей. – Помогите, эй, кто-нибудь! – Что ты делаешь, – прошипел Всемогущий сквозь зубы и крепко схватил меня за локоть. Все нутро моё сжалось от сильного жеста, но я не отступил: – Подыграйте мне, сейчас же падайте в обморок. – Что?! Тут скрипнула крайняя на площадке дверь, и я выкрутился из хвата Всемогущего, жестом приказывая тому пасть ниц. Голубые глаза блестнули. О, наконец-то я увидел этот праведный гнев! – Каюсь, каюсь, тысяча чертей мне в бочку, треску в башмак и прочее, прочее, а теперь, умрите! – прошипел я, склоняя Всемогущего все ближе к полу. – В чем дело, что за шум? К нам на помощь в усмирении внезапного инфаркта-обморока-инсульта пришел не то чтобы дедушка, но и не молодой мужичинка с высокой залысиной на загорелом лбу, в домашних трусах-шортах, майке с вырезом и бумажных отельных тапочках. Настроен он был крайне не гуманистически, потому что нижняя губа его так вздулась от возмущения, что казалось, в нее ужалил шершень. – Пожалуйста, помогите! – я театрально затрясся над "мертвым" телом Всемогущего, чуть ли не оборвав ему обшлаг пиджака. – Это жилец из, из... – мой взгляд скользнул к серой двери, но на ней не было номера! – Из этой комнаты. Ему вдруг стало плохо, помогите же, прошу! Мужичок зашевелился, встал позади меня. – Но, это, что же я могу сделать? Вызвать скорую? – Я...я...дыш...ать... – Всемогущий вдруг открыл глаза и задергался, схватился за горло изображая удушье. Я испугался и отпрянул от него, прежде чем мои мозги сообразили: – Господи, да он же астматик! Он забыл свою маску в комнате! Скорее, скорее, откройте дверь! Мужичок кинулся к двери, как тупой баран начал торкаться в нее, не втыкая в чем дело, судорожно глядя на ползущего на брюхе Всемогущего. Приступ дикого хохота подкатил к горлу и, чтобы не засмеяться, мне пришлось сильно укусить щеку. – Ключ, откройте ключом! Если вы не меняли замки, он должен подойти! – Да, да, ключ!.. Мужчинка побежал к своей комнате, бумажные тапочки скользили, он чуть не навернулся на повороте; Всемогущий долго и упорно задыхался; я кашлял в кулак и махал над ним руками, сгоняя больше воздуха. Худо-бедно дверь была отперта. Мы втащили Всемогущего внутрь, но помещение оказалась нежилым! Бум, бац! Судя по тухлой обстановке, его арендовала какая-то контора. – Как я могу еще помочь? – суетился лысоватый, который из-за волнения, казалось, не заметил нагромождения коробок и отсутствия хоть какой-то мебели. – Прошу, прошу, вызовете скорую! Я тактично вытолкал мужика из комнаты и закрылся на задвижку. Всемогущий перестал кряхтеть и выпрямился, отряхивая пыль с костюма. – Ну и что это было, Тошинори-сан? Мне почему-то захотелось впервые обратиться к нему как к учителю. Нужно сказать, что вид его был крайне комичный: красное от старательного кашля лицо, всклокоченные волосы, грязные рукава. Он походил на школьника, выскочившего играть в футбол на большой перемене. – Приступ астмы, – хриплым от кашля голосом сказал он и улыбнулся. – Правда, хорош? Но это единственное, чему я в совершенстве научился за годы старшей школы. В воздухе будто сверкнула искорка, и мы разразились хохотом, хорошим, добрым смехом до першения в горле и тумане в голове. – Но, хватит, – Всемогущий успокоился раньше. – Я хочу знать, ради чего мы только что совершили как минимум два административных нарушения? – Ну, фактически взлома не было, – протянул я и прошел мимо Всемогущего в комнату. – А я и не говорил про уголовные преступления... Последняя фраза обошла меня стороной, потому что все чувства сжались в одну точку на переносице и принялись терзать мою бедную память. Прошло двенадцать лет, а кажется, вечность. Все в этой коробке десять на десять чужое: пыль в воздухе, мятые жалюзи, неказистый отруб стола, пузатые кресла, кулер без воды, как в лучших приемных коммерческих кабинетов. Даже стены совсем чужие, какие-то кривые и пузырчатые. Я вышел на середину комнаты. Прямо в душу смотрел длинный шкаф под потолок. Он был железным и очень страшным. Только в таких шкафах и хранят бумажные отчеты, ну или переработки крематория... Из-за шкафа-урода торчал угол желтой стены. Видимо, решили не тратиться на краску, и оставили местечко за шкафом нетронутым. Я прильнул спиной к холодному боку громилы и надавил что есть сил. – Изуку, что ты изображаешь? – Помогите отодвинуть, пожалуйста. Всемогущий оценил проблему и задымился; через секунду из облачка пара вышел супер-герой Один за всех. Шкаф посторонился под его рукой, являя кусок стены, изрисованный цветами вишни. – Идите на улицу, я догоню. – Это все, что ты хотел сделать? – Да, дайте мне немного времени. Обещаю, я всё расскажу, абсолютно всё. Может, Всемогущий уловил надрывные интонации в голосе, который меня плохо слушался, может, моё лицо показалось ему мрачным, но он ушел. Я дождался, пока шаги загремят по лестнице. И упал на колени. Три целых цветка, один – на половину замазан треклятой шпаклевкой. Три целых пять десятых самых корявых в мире цветов. Эти розово-алые пятна больше походили на шары, нежели цветки сакуры. Но я-то знаю, что это цветы. Цветы, которые я выводил большой кистью из шерсти козы (мама, а правда, что эту кисточку сделали из хвоста барашка?), чтобы порадовать маму на день рождение. Но она все узнала раньше, моя чуткая мама, найдя меня спящего и всего перепачканного гуашью за тумбочкой. – Что я наделал, мама! Кем стал твой сын? Лжецом. Я прикасался к мазкам гуаши, и краска, ссохшаяся, горстками осыпалась на пол, мешаясь с пылью. – Прости, я так долго не приходил. Отдернул руки, опомнившись, но было уже поздно: от цветов остались только воспоминания в виде грязи на полу да на потных ладонях. – Я всё сделал неправильно, всё. Ты учила меня по-другому. Что надо жить честно, никого не обижать и прощать обиды, защищать слабых, но не зазнаваться. Чтобы быть хорошим, не надо быть сильным. Но, мама, ты была слабой. Была слабой и умерла. И если бы я остался там, в переулке у пекарни, тоже бы умер. Неужели я ошибся тогда? Что плохого в том, что даже такой, такой как я всё еще хочет жить? Как я не сокрушался, раздирая глотку противным скулежом, стена ничего не ответила. Я утёр глаза и поднялся. Эти кривые жалюзи, прочь с моего окна! Обрываю карниз, и в комнату вливается рыжее закатное сияние. Железные дощечки чешуёй переливаются в руках. А на узком подоконнике стоят, кто бы мог подумать, бледные больные фиалки в глиняном горшке...***
На лестнице столкнулся с бригадой скорой помощи. Учтиво поклонился и даже указал условную дверь, за которой в муках агонии пребывал условный больной. Я не нашел Всемогущего внизу. Ушел? В порыве холодного испуга я кинулся за угол. Пусто. Сердце стукнуло в глотке. Даже не знаю, что было страшнее: остаться одному после признания, или просто вот так вот остаться одному. С горшком фиалок в руках застрять наедине с тяжелой душой, по дну которой катается липкая жижа. Я побрел по кривому скату улицы, озираясь на все грязные стены и подворотни. Раз, два, три... Раз, два? Когда я досчитал до ста, совсем было отчаялся, но, как в лоснящейся глянцем мелодраме, мутная камера взора сфокусировалась на тусклом палисаднике, на подвыпившей лавке. На её кривых досках сидел он, Всемогущий, покачивая носком кожаного ботинка. – Вот вы где, – по-глупому улыбнулся я и сел рядом. Мое присутствие ничуть не смутило его томной задумчивости: он даже не шевельнулся. С наступлением вечера стало зябко, а тут еще ветер налетел. Я поставил хрупкий горшок между нами и покрепче завернулся в толстовку. Листья какого-то огромного лопуха качались и шумели над нами. Изредка с клена, только-только схваченного пожаром осени, летели искорки. Они совершали парочку красивых танцевальных па и разбивались о щербатый асфальт, безвременно кончая с жизнью. А вообще, я просто искал слова. Пялился на листья, мусор, грязь на кроссовках и искал, мучительно искал то самое слово, но все, что срывалось с губ было неразборчивой толкотней междометий. – Что это за цветы? Всемогущий поднял горшок на уровень глаз и покрутил его в разные стороны. Ха, что за новая причуда? Как будто он не знает. – Фиалки, – вышло у меня на автомате. Стоп, вышло. – Это любимые цветы моей матери, – я зацепился за спасательный круг, кинутый мне, и будто бы враз освободился от болота в голове. – Вот, листочки, видите, какие они пушистые? Я взял у Всемогущего горшок и с видом сведущего ботаника оторвал изумрудный листик. – Возьмите. Фиалки очень неприхотливые растения и быстро отражаются черенками. Просто дайте ей немного воды, и она пустит корешки, а потом в горшок. И вот, вырастет в вот такую красавицу. Всемогущий взял листок и глубоко всмотрелся в него. Прошло немало времени, а он все держал изумрудный лист на ветру и ничего с ним не делал. Я затаился. Было бы намного проще, если бы он со злостью скомкал или с неряшливостью спрятал его в карман пиджака. А он просто гладил зеленые прожилки большим пальцем, и мне казалось, что в руке его трепещет вовсе не лист, а мое живое сердце. – Эта фиалка, она твоей матери? – Да, когда-то была ей... – мой голос сорвался на вздох, и я пожалел, что хоть и на мгновенье, но позволил себе утешится мыслями о прошлом. – Но это было очень давно. Берите уже, я уверен, она не будет против. Всемогущий кивнул и аккуратно опустил листик в нагрудный карман. – А отец? – Да я и не знал его, собственно-то. Пожимаю плечами и откидываюсь на лавочку. Хмельные доски скрипят под весом моей головы. Листья лопуха кивают в такт дыханию; вдруг внутри колко что-то лопается, будто лампочка, и хочется говорить без устали, как Урарака, тут же забывая сказанное: – Я обещал вам все рассказать. Придется выслушать весьма долгую историю. Она тянется вот уже двенадцать лет с самого моего... – Изуку. – Моего детства. Мне тогда было пять. Да, или около. Я, знаете, был обычным ребенком... – Изуку, послушай. – У меня была мама, Инко Мидория. Она была очень хорошей женщиной, и я только сейчас понимаю, насколько я предал всё то, чему она меня учила. Все, что случилось со мной за эти пару месяцев, это неспроста, это – моё возмездие. – Изуку! Окрик Всемогущего попадает, как вожжей под хвост. Я замолкаю, теряюсь в пространстве, группируюсь на лавке в более менее приличное положение. – Изуку! Хватит нести чушь, и послушай меня наконец. Всемогущий уперся руками в колени, смотрит на меня тяжело, явно не с пустой головой. – Хорошо, – говорю, смешной, будто даю позволение. – Тебе нужен опекун? – Что? Что вы имеете в виду? Опекун, опека... Опека полиции, богоугодного заведения, колонии для несовершеннолетних преступников в конце концов чорт побери! – О-пе-кун. Опекун, который вступит в наследство. – А, это... Видимо, Всемогущий хочет пофантазировать насчет юридической стороны вопроса. Н-да, что-то подобное я слышал от девчонок из конторки. – Так есть у тебя опекун или нет? Я глянул на Всемогущего еще раз. Что же скажут мне его глаза? А что скажут мысли? Что, если все-таки найти лазейку в эту светлую голову? Нет, не хочу. Если это – экзамен, то я отвечу честно. Быть может впервые скажу правду. – Нет. – Что же, в таком случае им стану я. Свет, камера, мотор! Режиссер в кресле, статисты на местах, зрители размякли у экранов. Дубль два четыре и что-то там еще в комедии с злободневным названием "Моя жизнь".