Ты будешь моим

      — И на что он мне сдался? Зачем распускать эти нежности? — слова срывались с губ, едва разрывая ночную тишину. Голос звучал хрипло, грубо, — пора прекращать все это…       Шаг ускорялся, отдаваясь легким эхом по пустым дорожкам. И куда он шёл? Пожалуй, ответа на это не знал никто. От себя уйти невозможно, невозможно скрыться.       Тем временем Уилл решил, впервые за время своего пребывания, спуститься на кухню. И как раньше эта идея не посетила его голову? Мужчина осторожно шагнул за дверь, как бы опасаясь быть замеченным. Это было скорее инстинктом, чем предосторожностью.       Лестница едва освещена. Сейчас она напоминает скорее картинку из какого-нибудь ужастика или портал в параллельную вселенную, но никак не обычное деревянное сооружение. А, может быть, это всего лишь разбушевавшиеся эмоции, внутреннее состояние, воображение дорисовывают такую картину. Но портал оказался бы очень даже кстати… Всем нам иногда хочется вот так просто уйти от своих проблем, переживаний, от себя самого через какую-нибудь маленькую неприметную дверь. Открыл, зашел — и все… Хотя выход есть, пусть он и не всегда нас устраивает, все мы смертны.       Уилл гнал из головы подобные мысли всеми силами. Тело слегка знобило, а нога уже осторожно ступала на первую ступеньку. Слышится скрип. С каждым шагом смелость уверенно заполняла тело, подобно бурной реке, что несётся по течению. Стоит осмотреться, да и вообще стоило это сделать давно. Все страхи кажутся чем-то несуществующим и ужасно глупым. Кухня видится слишком светлой и достаточно просторной. Ну что ж, будем действовать наугад. Все дверцы открыты, любопытство берет верх. Ужасно хочется посмотреть содержание хотя бы одного из них. Может… может быть так получится узнать Ганнибала, понять его довольно странную форму мыслей? Нет, это Уиллу абсолютно ни к чему. Так ведь? Определенно, да. Какая неожиданность… В первом же ящике оказывается множество бутылок алкоголя… крепкого алкоголя. Это знак свыше. Тем более напиться сейчас хочется больше всего на свете. При том, до такого состояния, что имени своего не вспомнишь, что про все забудешь… и про Ганнибала, и про его намеки, перемены, заточение. Все не важно. Все равно, какое самочувствие будет утром, как отреагирует Лектер. А ещё очень хочется проснуться и понять, что все это был сон, один огромный кошмарный сон. Хотя… точно ли он был кошмарным? Не важно, все не важно. Все надоело, особенно эти вечные вопросы. Ну, почему в жизни нет ничего однозначного, нет простого черного и обыкновенного белого, что четко бы делило мир на две противоположные стороны? А человек вынужден метаться между двумя полюсами, причаливая то к одному, то к другому берегу… Осталось только найти чем открыть бутылку. И это не вызвало затруднений. К чему стаканы? К чему приличия? Первые глотки отдают легким, но приятным жжением в горле. Чувство безразличия постепенно сменяется легкой эйфорией, усиливающейся с каждым глотком, также как и головокружение. Мысли путаются между собой, создавая немыслимые образы.       После долгого перерыва алкоголь кажется особенно терпким и опьяняющим, таким долгожданным. Вот уже осталась половина бутылки. Идея уйти из этого дома становится все настойчивее и перестает казаться абсурдом. Сейчас вообще мало какая мысль может показаться неадекватной, что поделать, крепкий напиток творит чудеса. Хотя…       Грэм делает усилие и встает на ноги, сразу хватаясь за край столешницы, чтобы хоть как-то удержать равновесие. Голова кружится только сильнее, перед глазами все размыто, звуки отзываются эхом. Бутылка пуста. Сознание абсолютно смешанно. Все воспринимается очень отдаленно и нереально. Течение времени сбилось. Захотелось пить.       Послышался легкий, едва уловимый звук открывающейся двери. Затем последовали шаги. Грэм замер в ожидании.       — И что же ты здесь делаешь? — строгость в голосе, голос сурового родителя. В ответ молчание, лишь подливающее масло в огонь, — Приключений захотелось? — взгляд упал на пустую бутылку. Дыхание перехватило от возмущения.       — Только не надо читать мне нотации, — голос, не терпящий возражений.       — Почему же?       — Я знаю, что ты скажешь… Я всё слышал не раз.       — Если бы ты знал, то не стал бы так делать. Вроде переходный возраст прошел, чтобы так сопротивляться здравому смыслу и бунтовать, — взгляд Лектера обдавал холодом, заставляя невольно поежиться. В словах сквозила раздражимость и дерзость.       — Человек не может жить без бунта, иначе это существование.[Vivere militare est*]       — Я бы поспорил, если бы ты был в более трезвом и вменяемом состоянии. Но сейчас я бы, на твоем месте, помолчал и пошел бы протрезвел.       — Нет, — скорее не отрицание, а не повиновение всем указам и просьбам.       — Не веди себя как ребенок. Хорошо?       — Нет, — слова звучали все тверже. Взгляды в очередной раз встретились в схватке эмоций.       — Прекрати. Не надо меня раздражать, а то можешь ощутить последствия.       — Для тебя это нормальное состояние. Разве нет? Всегда раздражен, строг, безразличен. Да, ты только о себе и можешь думать! — звучали нотки обиды, обиженного ребенка, обделенного вниманием, — А потом еще говоришь о чем-то… о взаимности! Как ты можешь? Тебе никто не важен, ты никого не любишь, кроме себя. Только говорить и можешь! И меня не любишь. И я тебя нет, и никогда не полюблю, я не смогу полюбить такого тирана, как ты, а Вам этого и не надо, доктор Лектер, — повисло молчание, прерываемое лишь частым дыханием.       — Уходи, — слова отдаются глухим эхом в сердце, резонируя. Голос звучит спокойно, тихо, нет ни капли раздражения или злости. Стена безразличия. Уилл остановился, как будто пораженный, уверенный, что ему послышалось, — Уходи, ты этого хотел, давай. Я жду.       — Ты… ты серьезно? — сознание все еще отрицает происходящее. Это сон?       — Абсолютно. Сам говорил, что у нас может только Стокгольмский синдром получится. Надеюсь, этого ещё не произошло. Прошу, уйди, — слова звучали обреченно, как будто предсмертная речь. А, может быть, это и было так, погребение чувств, невзаимности, возможности, надежды… Все это медленно опускали и настало время кинуть горсть земли, похоронить, смириться.       От такой тишины, звонкой, как натянутая струна, перехватывало дыхание, что-то глубоко внутри ломалось, разбиваясь на осколки, которые вонзались во все вокруг.       «Взаимодействие людей похоже на дикобразов холодной ночью…»