Месть Грин-де-Вальда

      Хмурый день тянулся бесконечно долго. Я смотрел на главную площадь Берлина через окно в своём кабинете и свыкался с одной простой, но ужасной мыслью.       Я проиграл сражение за эту площадь. Я проиграл бой за этот несчастный город. Я проиграл войну.       Я и мои солдаты были очень сильны, но русские оказались сильнее. Меня подвели самонадеянность и уверенность в том, что мои лучшие бойцы искренне мне верны.       На самом деле это оказалось не так. Первые дезертиры появились ещё после проигранных боёв за Москву и Кавказ, но тогда я не отнёсся к этому всерьёз, а зря… После сокрушительного поражения под Сталинградом дезертиров стало больше, а уже тогда, когда русские перешли границу Польши и пошли в наступление на саму Германию, высшие чины вермахта и мои люди стали бежать отсюда, словно крысы с тонущего корабля. И в этом они не ошибались — корабль под названием «Третий Рейх» оказался торпедирован под ватерлинией, да ещё и в нескольких местах. Он до сих пор не затонул только по той причине, что я был капитаном, а Адольф — моим первым помощником. Но мы остались одни — почти вся команда сбежала, остались только самые стойкие. И я даже сомневался в их мотивах: они остались то ли на самом деле как верные соратники, то ли оттого, что бежать было поздно, потому что Берлин был полностью окружён и захвачен русскими. Их солдаты вольно ходили по улицам и ездили на своих машинах и танках, будто у себя дома, в Москве или Ленинграде, а их самолёты свободно летали в небе, хорошо хоть, не бомбили дома. В этом русские оказались благороднее моих коршунов.       Единственные два человека, о которых я мог сказать пару добрых слов, это сам Адольф Гитлер и гросс-адмирал Карл Дёниц. Гитлер честно стоял вместе со мной до самого конца, категорически отказываясь уезжать на край света, хотя ему это предлагали неоднократно. Он говорил: «Моя Германия! Я её не брошу даже тогда, когда она будет умирать!» И он держал своё слово. Буквально на днях фюрер отдал своё последнее распоряжение, назначив рейхспрезидентом Дёница. Морской волк это вполне заслужил, потому что не поддался паникёрству, продолжая сражаться с врагом на море и побережьях, рассылая соединениям и адмиралам приказы о ведении боевых действий и предписания с запретом отступать или сдаваться в плен. Его не сломила даже потеря «Вильгельма Густлофа». В ситуации, когда даже самые старые товарищи — Гиммлер, Гёринг*, Борман и другие — сбежали, довериться было больше некому. А из моих бойцов сбежали или сдались в плен все до единого. Я остался совершенно один. Такова была ситуация и с подчинёнными Гитлера. А какова была обстановка с силой моих и его солдат — о ней красноречиво говорил вид из окна. Русские солдаты окружили Рейхстаг, копая на площади окопы. Конечно, я мог высунуться через подоконник наружу и разогнать их всех прочь струёй Адского Пламени, но это было совершенно бессмысленно. На следующий же день русские колдуны, засевшие на окраинах города, пришли бы сюда, выкурили бы меня наружу и скрутили, неважно, какой ценой. Иллюзий по этому поводу я не питал. Они победили, и моё пленение, несмотря на мою силу, было вопросом времени. Рассмотрев въехавший на площадь русский танк Т-34, я отвернулся и стал рассматривать обстановку кабинета, мысленно прощаясь с ним. Помещение было небольшим и обставленным довольно скромно, в отличие от апартаментов нацистских руководителей. Оно было квадратным, окно на площадь располагалось напротив входной двери. Вся обстановка состояла из книжного шкафа в дальнем правом углу, соснового рабочего стола, флага Германии, висящего на левой от входа стене, и длинного дубового комода с противоположной стороны, занявшего всю стену. Ещё вчера там лежали мои инструменты, но я сегодня утром их уничтожил, чтобы они не достались врагу, ведь русские всё равно рано или поздно возьмут Рейхстаг и водрузят на его крыше красный флаг с серпом и молотом. Вопрос только в том, что они сделают раньше — донесут флаг до крыши или арестуют меня.       В дверь постучали. Интересно, кто это? Громкого топота и стрельбы я пока в самом здании не слышал, значит это не враг. К тому же враги бы не стали стучаться, а просто-напросто выломали бы дверь. Я снял запирающее заклинание и ответил: — Войдите.       Слегка приоткрыв дверь, в кабинет боком протиснулся Дёниц, бледный, как смерть. О моём существовании среди простецов знали, кроме самого Гитлера, очень немногие, и гросс-адмирал был одним из таких людей. А уж моя подлинная роль была известна только самому фюреру, и то я ему говорил далеко не обо всём, чтобы не запутывать его чрезмерно. Среди остальных «счастливчиков» я представлялся не то оккультистом, не то самим дьяволом во плоти. И отношение ко мне было соответствующим — боязненным и почтительным. Самого Гитлера тоже боялись, но в основном из-за меня, и он сам это вполне осознавал. Конечно, Адольф был далеко не глупым, и ему ни разу не пришла в голову бредовая идея пугать тех, кто в чём-то не был с ним согласен, моим именем, будто маленьких непослушных детей. Но за все двенадцать с лишним лет не было ни единого случая, когда мне бы пришлось проявить свою истинную силу, разъяснений из уст Адольфа «для посвящённых» вполне хватило, а остальное они додумали сами — и умение читать мысли (впрочем, как раз в этом они были правы), и запах серы, и хвост чёрта под одеждой, и Мерлин знает что ещё. Но вопреки страхам Дёница, я выглядел сейчас вполне обыкновенно — человеческое лицо, генеральская униформа, кобура с пистолетом на поясе. Из общего ряда обмундирования высшего офицера выбивалась только красная накидка с чёрным символом Даров Смерти на всё полотно, но ничего пугающего в моём облике не было. Я отступил в сторону от окна, гросс-адмирал заговорил, запинаясь: — Господин Грин-де-Вальд… это ведь вы, как я понял… разрешите обратиться… — Да, это я, разрешаю, — отозвался я. Смотреть на простеца, впервые увидевшего волшебника, было забавно. Гросс-адмирал, внушавший ужас и врагам, и младшим по званию офицерам кригсмарине, выглядел как десятилетний школьник, вызванный к доске отвечать урок, который не был выучен. — Господин… — попытался продолжить Дёниц, — я не знаю, как сказать… — Говорите как есть, гросс-адмирал, — приказал я, — всё равно я об этом узнаю если не от вас, то от кого-то ещё. Вы же не просто так пришли.       Дёниц не захотел терять лицо, поэтому он предпочёл остаться вопреки страху. Глубоко вздохнув, он произнёс: — Фюрер заставил Еву Браун принять яд и застрелился.       Что ж, чего-то в этом роде я и ожидал. И это было правильно. Раз нельзя отступать, значит, единственный выход — смерть. Я не винил своего коллегу-простеца в трусости — он держался до последней минуты, надеялся на чудо, на то, что я подарю солдатам какое-нибудь невиданное ранее оружие, с которым они сокрушат подступающих к Рейхстагу русских. Но чуда не произошло. Он проиграл на своём фронте, уступив мощи армий СССР, США и Великобритании, а я на своём, так и не сумев найти и соединить все три Дара Смерти. А когда воин проигрывает битву, то либо сдаётся в плен, либо умирает. Гитлер не захотел позориться, сдаваясь в неволю, на потеху врагам, поэтому предпочёл смерть. — Понятно, — ответил я. — Что ж, вы теперь занимаете его место. Что вы хотите предпринять? — Я думаю, что нужно постараться подписать с врагом почётную капитуляцию, чтобы выйти из войны с возможно меньшим ущербом, — предложил Дёниц. — Германия истощена до предела, армия разбита, заводы и верфи захвачены неприятелем. Всё, что нам остаётся — мирные жители и мизерные шансы восстановить хоть что-то, если нам это позволят.       Дёниц вспотел. Он очень волновался, высказывая своё мнение. Несомненно, гросс-адмирал боялся, что я разгневаюсь и взглядом испепелю его на месте, но у меня и в мыслях не было сердиться на него. Наоборот, предложение было очень разумным и единственно верным. Когда война проиграна, так и надо — спасать то, что ещё можно спасти. — Я одобряю ваше начинание, Дёниц, — сообщил я, — попробуйте. Только учтите, что переговоры об этом необходимо вести с англичанами и американцами. Русские нас щадить не будут и откажут вам, если вы обратитесь к ним с подобной инициативой. И я не удивлюсь, если они захотят отомстить лично вам и застрелят вас на месте.       Мы оба понимали, что я имел в виду. Во время войны на востоке эсэсовцы и агенты гестапо, да и просто солдаты и офицеры, проявляли ничем не оправданную жестокость по отношению к простым людям, даже я пугался их диких и леденящих кровь методов борьбы. Наши войска грабили и убивали мирное население, пытали и насиловали женщин и детей, топили и бомбили госпитальные и эвакуационные транспорты. Мои люди без всякого стеснения делали то же самое — но уже с помощью магии. Русские чародеи вбили себе в голову, что я лично приказывал мучить и убивать их родных и близких, они думали, что в застенках тюрем и концлагерях проводятся жуткие и противоестественные ритуалы, и убедить их в обратном не было никакой возможности. Уже тогда, когда мне рассказали о Зое Космодемьянской, мне стало страшно, я понял, что русские теперь не остановятся ни перед чем, чтобы одолеть нас. И вот наша же неуёмная кровожадность сыграла против нас самих — русские готовы были биться насмерть до последнего нашего солдата, и идти на какие-то уступки для нас они не хотели. — Хорошо, пойду к американцам, — согласился Дёниц. Но уходить он не спешил, переминаясь с ноги на ногу. Было ясно, что он хочет ещё что-то сказать, но не решается. — У вас на уме что-то ещё, — произнёс я, — я вас слушаю.       Замерев на одном месте, гросс-адмирал застыл, боясь даже двинуть бровью. Постояв так немного, он собрался с силами и пролепетал: — У вас ведь большая сила… разве вы не можете остановить это всё… — дрожащей рукой он показал на окно. — Дело в том, уважаемый гросс-адмирал, — признался я, — что я со своей стороны тоже проиграл. Европа была захвачена легко, я это обеспечил. Но у русских есть такие же люди, как я, и они оказались сильнее. Именно по этой причине вы сейчас видите за окном русские танки и русских солдат. Поэтому надежда только одна — почётная капитуляция англичанам или американцам. Удачи, гросс-адмирал, ступайте.       Дёниц, выслушивая моё признание, энергично закивал и даже вытянулся, услышав пожелание удачи. Поклонившись, хотя я его об этом не просил, он вышел и закрыл за собой дверь.       Спустя три минуты раздался пистолетный выстрел. Я вздрогнул. Неужели и Дёниц не послушал меня и решил свести счёты с жизнью? Выглянув в коридор, я увидел лежащего на полу мёртвого офицера с отверстием от пули во лбу. Кровь растеклась вокруг, залив паркет и ковёр, запачкав лицо и воротник мундира, пистолет валялся рядом, выпав из руки. Но самоубийцей был не Дёниц, а кто-то из среднего офицерского состава. Гросс-адмирал, как я почувствовал, благополучно покинул осаждённый Рейхстаг по потайному переходу, ведущему в одно из соседних зданий. Оглянувшись и убедившись, что меня никто не видит, я с помощью поджигающего, восстанавливающего и очищающего заклятий навёл порядок. Вернувшись в кабинет, я вновь взглянул в окно. В этот самый момент из люка танка, который я уже видел, вылез человек в униформе офицера бронетанковых войск и замахал кому-то рукой. К танку подбежал солдат и подал офицеру рупор. После этого офицер стал махать руками и что-то кричать остальным, почти все солдаты, кроме троих, покинули площадь. Закрыв люк и встав в полный рост, офицер поднёс рупор ко рту и стал говорить: — Мы нашли тебя, Грин-де-Вальд! Мы знаем, что ты здесь, в этом здании! Тебе больше негде прятаться, мы призываем тебя к ответу за твои злодеяния! Выходи наружу! Либо сразись с нами честно, как солдат, и умри в бою, либо сдайся в плен! Многие из твоих подручных раскаялись в своих преступлениях и получили либо прощение, либо необременительное наказание! Если ты сдашься, последовав их примеру, мы гарантируем тебе справедливый суд! Мы даём тебе на раздумья время до восьми часов вечера! Если ты не выйдешь навстречу нам к этому сроку, мы начнём штурм, и ты погибнешь! Бежать тебе некуда!       Конечно, русский волшебник говорил по-русски, но я отлично понимал его, потому что немалую часть времени своего обучения в Дурмстранге посвятил изучению иностранных языков, в том числе русского и английского. И я прекрасно осознавал, что представитель русских боевых магов был во многом прав. Прятаться дальше было действительно бессмысленно, они бы рано или поздно нашли меня где угодно. Дёниц выбрал капитуляцию, теперь пришла пора выбирать и мне. Борьба, сдача в плен или смерть? Несмотря на то, что война кончилась разгромом, лично я сохранил силы и был способен на многое и сдаваться, едва увидев врага своими глазами, не собирался. Выйдя из кабинета, я наложил на себя заклинание временной невидимости, поднялся на крышу, снял невидимость и нарочно подошёл к карнизу, чтобы меня видели снизу. В меня тут же полетели заклятия, от которых я легко увернулся, но суровый окрик «отставить!» пресёк эти жалкие попытки поразить меня. Да и невозможно было как следует в меня прицелиться, не имея при себе снайперской винтовки, ведь меня и врагов разделяли пространство площади и высота здания Рейхстага. Я нисколечко не сомневался, что у русских сейчас в наличии есть и винтовки, и прочие средства борьбы, которыми они сокрушили германские армады. Ходили слухи, что у знаменитого русского снайпера Василия Зайцева была зачарованная винтовка, которая помогала видеть цели даже сквозь препятствия, но сейчас я был совершенно спокоен насчёт этого: русские привыкли держать своё слово, и если они говорили, что вызывают на честный бой, то так оно и будет. Этим они выгодно отличались от англичан и американцев, готовых на любую пакость в самый неожиданный момент. В этом смысле иметь дело с русскими было намного легче, чем с кем-то ещё. И я стал по-русски говорить в ответ, глядя на танк: — Я согласен биться с вами, русские солдаты! Если вы дошли досюда, то это значит, что вы довольно храбры и стойки! Но сможете ли вы справиться со мной, сильнейшим магом в мире? Я знаю, что проиграл войну, и признаю это, так и быть! Но если я одолею каждого из вас в дуэли, то буду претендовать на право подписать почётную капитуляцию со стороны Германии!       Русские забегали, перемещаясь из одного здания в другое. Пару раз на улице показался какой-то генерал. Как я догадался, они совещались о том, что мне ответить. Спустя две-три минуты, за которые я успел оглядеть саму площадь с прилегающими к ней строениями и улицами, они вывели наружу целую делегацию боевых магов, состоящую из пяти человек. Тот же офицер, который вызывал меня на бой, снова залез на танковую башню и прокричал: — Нет, Грин-де-Вальд! Мы будем биться с тобой до победного конца и насмерть! Ты должен либо сдаться, либо погибнуть! Спускайся вниз и принимай своё последнее самостоятельное решение!       Отказ в поединке на моих условиях не стал для меня неожиданностью, да и не рассчитывал я на милосердие русских, просто хотелось немного потянуть время. Вот она, решимость биться до последнего немецкого солдата, о которой я недавно предупредил Дёница. В данном случае последним вражеским солдатом был как раз я сам, и русские во что бы то ни стало хотели либо убить, либо пленить меня. Но я знал, что не дам им такой возможности. Вздохнув, я спрыгнул с крыши и мягко приземлился на брусчатку, пошёл вперёд. Русские пошли мне навстречу, вскинув палочки. Один из них, высокий и седой, спросил, когда мы достаточно сблизились: — Ты сдаёшься или будешь сражаться?       Я не собирался немедленно капитулировать. При мне были Бузинная палочка и бесценный опыт ведения боя, приобретённый на предыдущей войне. И поэтому мой ответ оказался соответствующим моему настрою: — Вы хотели сразиться со мной, сражение и получите. — Хорошо, — русский кивнул, — готовьтесь! — крикнул он остальным. Они отошли немного назад, и битва началась. Вперёд вышел низкорослый волшебник с обожжённым носом, и мы схлестнулись. Остальные стояли на относительно безопасном расстоянии и смотрели, не делая попыток вмешаться. Это было хорошо, битва оказалась на самом деле честной — один на один. Мы перестреливались заклятиями, прыгали, перебегали с места на место, ставили магические щиты. Мой враг оказался очень умелым бойцом, но я всё же сразил его, когда он устал, пусть и не насмерть — его задело моим взрывающим заклинанием, оторвав левую руку. Товарищи оттащили побеждённого мной противника в сторону и, закрыв рану, вызвали медиков. Отправив раненого в полевой госпиталь, русские выставили следующего бойца — высокого чернявого сапёра восточного вида — с узкими глазами и длинным носом. Эта схватка длилась дольше первой, мы даже сблизились, он пытался бить меня по голове сапёрной лопаткой. Но это его и погубило — он не увидел, что я левой рукой достал пистолет. Выстрел в грудь покончил с ним. Третий русский, сероглазый блондин, оказался намного осторожнее, он отошёл довольно далеко и обстреливал меня из палочки, не решаясь подходить близко. Эта утомительная перестрелка длилась довольно долго, и я сам уже начал уставать. Наконец, улучив момент, я отразил очередное заклятие в самого неприятеля, и тот, от неожиданности не успев защититься, рухнул замертво. Осталось двое. Седой, увидев, что я справился с тремя его товарищами, сказал соратнику: — Этот фрукт тебе не по зубам, как видно. Оставь его мне, целее будешь.       Последний боевой маг, брюнет среднего роста, весь в порезах и ссадинах, обидчиво вскрикнул: — Это что же, пройти Курск и Варшаву, увидеть самого главного фашистского колдуна в двух шагах и не сразиться с ним?! Меня же дома засмеют и трусом назовут! Обидно! — Ты же видишь, какой он сильный, — возразил седой, — ты можешь погибнуть. Дома я скажу, что приказал тебе отступить, и никаких вопросов к тебе не будет. — Давайте всё же подпишем почётную капитуляцию, меньше людей потеряете, — предложил я с заметной долей насмешки в интонации.       Седой и брюнет стали переглядываться, первый выглядел хмуро, а второй нерешительно, было очевидно, что они колебались. Подумав, седой сказал мне: — Если ты победишь меня, то мы подумаем над твоим предложением, но я ничего обещать не буду. Решения принимаю не я, для такого ответственного шага необходимо связаться с Москвой. Ответ мы дадим тебе в течение двух-трёх дней, а пока сиди в Рейхстаге, под домашним арестом. Обстреливать здание мы не будем. Но всё это — повторяю — только в случае твоей победы в поединке со мной, Грин-де-Вальд.       Это был не тот ответ, который мне нужен, но хоть что-то, отличающееся от предложения сдаться в плен или погибнуть. По-видимому, слух о том, что русские бросали на амбразуры всё новых солдат, не считаясь с потерями, оказался враньём. Или русские набрались опыта и стали осторожнее? Но это было уже неважно. Я ответил: — Начнём же бой, я готов к нему. Нападай.       И русский чародей напал. Выстрелив оглушающим заклятием, он прыгнул влево. Отразив удар, я начал бить в ответ. Между нами загремела канонада вспышек и лучей, никто из нас не мог взять верх в течение довольно продолжительного для поединка времени — целых пяти минут. Отлучённый от сражения товарищ моего оппонента спрятался за танком и наблюдал за схваткой оттуда. В какой-то момент я сотворил два фантома, похожих на меня настоящего как две капли воды, но русский раскусил эту уловку: клоны были бледными и прозрачными. Не обращая на них внимания, он пытался пробить поставленную мной защиту. Я уже порядком устал, руки тряслись. Но и соперник выдохся, я увидел одну ошибку, другую, третью. Но воспользоваться ими я не успевал, так как сам был на грани истощения. Наконец русский опустил палочку и устало произнёс: — Твоя сегодня взяла, фашист. Но помни, что война проиграна, и тебе не на что рассчитывать, кроме плена и суда. А насчёт капитуляции я свяжусь с Москвой.       Я кивнул и повернул назад, к Рейхстагу. Одолеть меня им не удалось, как я и ожидал. Конечно, живым я им не дамся, всё-таки нападу на них сам после подписания капитуляции, и уж тогда буду биться до последнего. Русские ушли с площади, я тоже приготовился уходить, но почувствовал за спиной перемещение трансгресии. Кого это принесло? Ещё одного любителя помахать палочкой? Кого-то из моих подчинённых? Обернувшись, я оторопел. Передо мной стоял, облачённый в кожаную куртку и кожаные же штаны, мой давний друг и враг одновременно, которого я не видел пропасть времени. Альбус Дамблдор. Он заметно возмужал, его лицо покрывали рыжеватая козлиная борода и усы. — Что. Ты. Здесь. Делаешь? — произнёс я отрывисто, чуть ли не по слогам. Уж его я готов был увидеть в последнюю очередь. Воевал со мной не он, так что ему здесь надобно? Что ты здесь забыл, Альбус?! — Я пришёл остановить то безумие, которое ты вытворяешь, Геллерт, — сказал Дамблдор. — И как ты прошёл сюда? — вот тут я был по-настоящему удивлён. Русские не пускали на свою территорию чужаков. — Уважаемый Чемберлен договорился с русскими о том, что я как один из сильнейших магов Британии буду прикрывать наступление на Рейхстаг, страхуя русских, — объяснил Альбус. — Меня выбрали, потому что я знал тебя в прошлом и имею представление о том, чего от тебя ожидать.       Ну конечно же, Чемберлен, а я и забыл о нём. Мерзкий тип. Ещё перед началом войны он уверял меня, что Британия не вмешается, если я обращу свои силы на восток. То, что его сместили с поста премьер-министра, не мешало ему быть министром магии, и он начал мне пакостить. Обещание нейтралитета было нарушено, англичане объявили Германии войну, едва мои войска перешли границу Польши. А сейчас по милости этого жалкого человечишки на мою голову свалился Альбус, как будто без него забот мало. Но помешать мне он вряд ли сможет, потому что, в отличие от меня, не умеет воевать. — Вряд ли ты меня остановишь, — я злорадно усмехнулся, — русские вон всю войну прошли, и то не смогли, а ты всё это время у себя в Англии просидел. Я сильнее всех, у меня Бузинная палочка. — Я хорошо знаю тебя, ведь мы давно знакомы, — продолжал Дамблдор, явно не слушая меня, — остановись, прошу тебя. Я замолвлю словечко перед господами судьями из Международной Конфедерации магов. — Сколько пафоса, Альбус, как и раньше, — с заметной издёвкой ответил я. — Вернись в реальный мир. Я уже не мальчишка, меня нельзя уговорить или запугать, читая нотации. За мной были войска и целая страна, покорившая Европу. Да, я проиграл, но не сдаюсь. — Что ж, тогда придётся иначе, — Дамблдор вздохнул, — ты не оставил мне выбора.       Бывший друг напал на меня. Подозревая подобное, я увернулся от первого заклятия. Тут я осознал, что у меня кончаются силы. Альбус был никудышным бойцом — мало двигался, часто палил заклятиями наугад, но я всё равно не мог его достать, потому что устал. Но оборону я мог держать довольно долго. Так оно и вышло - мы довольно много времени потратили, перестреливаясь заклятиями. Собрав все свои силы и приказав себе забыть, что передо мной бывший друг, я начал теснить Альбуса назад, всё ослабляя его щиты. Осталось уже недалеко до поражения самоуверенного британца. Поняв это, Дамблдор сделал знак рукой, и меня поразили заклятием обездвиживания из какого-то окна здания впереди. Я упал, Бузинная палочка выпала из моей руки. Дамблдор выстрелил в упор поджигающим заклятием, я зажмурил глаза и стиснул зубы, чтобы не закричать. Адская боль затопила меня, я едва сумел немного утишить её. Альбус сказал: — Мне жаль, Геллерт, но нужно было это прекратить. Ради общего блага, как ты сам любил говорить. Магия не должна быть в руках тех, кто настолько бесцеремонно обращается с ней, как ты. А твои идеи о чистоте магической силы и крови признаны очень опасными. — Ты дурак, Альбус, — простонал я. — Каково же будет магии, если ей никто не будет владеть по-настоящему?! — Для силы волшебства должны быть разумные ограничения, — продолжал упрямиться Дамблдор, — ты и твоя война показали это явно, как ничто иное.       Отойдя от меня, он трансгрессировал прочь отсюда. Идиот! Напыщенный идиот и самовлюблённый осёл! Он хотел быть единственным сильным магом мира, это для меня было ясно как день. Но что я мог сделать?! Я чувствовал, что умираю, жизненная сила покидала меня. Я попрощался с этим миром, отметив, что немало сделал для него. Но прошло пять минут, десять, я чувствовал, что ещё могу мыслить и дышать. Очнувшись, я увидел небо Берлина, уже темнело. Закрыв глаза, я уснул, чудовищная усталость сразила меня вернее вражеского проклятия.       Я ощутил себя где-то в потоке какой-то жидкости, похожей на воду, но довольно холодной, и услышал потусторонний тихий голос, звучащий словно у меня в голове: «Геллерт Грин-де-Вальд, ты очень сильный маг и радеешь за то, чтобы магия процветала. Но твои методы очень жестоки, в этом ты ошибаешься. Видишь ли ты, какая опасность исходит от того, что задумал Альбус Дамблдор?» «Да, — ответил я мысленно неведомому собеседнику, — он хочет принизить магию и сильных магов. Но от этого сама магия хиреет и деградирует, она может вовсе исчезнуть». «Верно. Ты сейчас на грани жизни и смерти. Но у тебя будет второй шанс. Ты перейдёшь вперёд по времени, в мир, где Дамблдор обрёл большие силу и влияние. Твоя задача состоит в том, чтобы остановить его. Я знаю, что ты справишься». «Как?!» «Думай, Грин-де-Вальд. Дамблдор живёт не в вакууме. В мире, где он властвует, есть свои проблемы, и ты можешь ими воспользоваться, только держи глаза и уши открытыми». «Хорошо, я готов, — согласился я, — переноси меня в мир Дамблдора». «Это ещё не всё, — продолжал голос, — ты часто был груб и злобен, в новом мире таким средствам борьбы не место. Научись доброте и светлым чувствам, не воспринимай свою миссию как личную месть. Иначе ты окончательно падёшь и погибнешь». «Как будто я не лягу в могилу в любом случае», — скептически отозвался я. «Разница есть, Грин-де-Вальд, — продолжал настаивать голос, — в случае успеха люди тебя запомнят намного крепче, ты будешь искренне любим, если для тебя это что-то значит. Ты станешь намного могущественнее, чем ныне, тебе откроются такие высоты, о которых ты сейчас и помыслить не можешь. И всё это — в состоянии живого человека, как сейчас». «Да», — я сразу же согласился, да и выбора особого не было. Меня бросило сначала в жар, потом в холод. Открыв глаза, я увидел себя лежащим на лужайке недалеко от простенького одноэтажного дома. Стоял вечер, как и в Германии. Встав с земли, я понял, что договор заключён, и пришла пора приступать к исполнению своей части.