Flower of death

Теплые и пухлые губы хранят уже знакомый вкус, заставляющий сердце пропускать удары только потому, что эти губы принадлежат именно ему… Хриплый стон вызывает восхищенный вздох. - Прости… * * * В поглащающей мир темноте, один не совсем нормальный фотограф с особой страстью старается заснять самые необычные и впечатляющие моменты, совсем не заботясь о том, что в этот момент тело умирающего покидают последние признаки жизни. Да и вообще плевать. Убийца не позирует, лишь повторяет как обряд одни и те же действия в конце, ведет окровавленным лезвием ножа по своей щеке, ощущая холодный металл и еще теплую кровь, едва задевает губы и лишь на долю секунды устремляет холодный взгляд в объектив камеры, и этого достаточно. Ничего поразительней он в жизни не видел. Столь прекрасную картину способен оценить только Ким Чонин, что получал от созерцания всего этого не здорового удовольствия. Возбуждение каждый раз бурлит внутри, подогревая кровь. * * * Чунмен совершенно случайно (нет) застает Чонина в одном из парков в компании друзей. Компания эта была совсем не похожа на обычную. Может, дело в шуме, что они создавали вокруг себя, привлекая внимание, а может, потому что совсем без стеснения, не задумываясь, танцевали под не редко сменяющуюся музыку. Это было больше похоже на хвастовство, или… во всяком случае, Ким, до поры до времени считал это дурачеством. Молодые люди показывали какие-то отдельные связки, а иногда им хватало какого-то одного движения для одобрения друзей, словно они показывали друг другу то, чему успели научиться за последнее время. Мён никогда не разбирался в танцах и даже не был ценителем, но из праздного любопытства наблюдал за ними с лавки в нескольких десятках метров. Что он хотел увидеть? Ответа на этот вопрос ни у кого не было. Чонин не особо отличался от других, пока в один из моментов его не вытолкнули в центр образованного друзьями полукруга. Музыка была типичной, танцевальной, но вот сидящий в стороне парень, в скором времени потерял ее связь с движениями танцора. Богатое воображение стремительно нарисовало свет прожекторов, стерло все лишнее, всех людей, все звуки и добавило больше тьмы вокруг, так подчеркивающей всю его такую особенную красоту. Движения хаотичные, странно поставленные, по сугубо личному мнению неопытного критика, то резкие и грубые, словно удары разрезающие воздух, то плавные и волнообразные, эротичные и до немалого удивления гибкие. Во время своего не длительного танца, парень не раз в игривой форме касается своих губ, ведет руками по талии, оголенной коже шеи, и, казалось, что последней каплей стала эта волна всем телом, с чертовски широко расставленными ногами, согнутыми в коленях, разведенных в разные стороны, но нет. Контрольным выстрелом стало движение, в котором Чонин провел невидимый взору пульс от сердца в сторону одного из парней, не имеющей особо привлекательной внешности, но имеющий раздражающие светлые и достаточно длинные волосы, постоянно падающие на лицо и закрывающие глаза, и до тошноты отвратительную, слащавую улыбку. * * * Встретиться у них получается только через пару дней, чтобы ни у кого не возникало никаких вопросов. Для всех: они друг друга знать не знают. Чунмен берет его грубо, страстно и совсем безжалостно, прямо в прихожей своей квартиры, оставляя заметные темнеющие отметины по всему телу, куда только может дотянуться губами, зубами, руками. Чонин же, скорее, не против такого исхода событий, он стонет сорвано, цепляется руками за любую поверхность, реже за крепкие плечи самого Мёна, чтобы ощущать опору, устоять на ногах. Пластичное тело танцора извивается так, что позавидует любая легкоатлетка, каждый изгиб тела не остается без внимания. Руки Кима скользят вновь и вновь по его максимально выгнутой спине, с силой надавливая пальцами, оставляя быстро исчезающие красные полосы и, останавливаются на талии, сжимая ее собственнически. Сладкая боль раз за разом пронзает подтянутое тело, контрастируя с головокружительным удовольствием. Последние силы покидают Кая, но Мён, словно ненасытный зверь, вкушает свою наивную жертву снова и снова. Чонин может и стал бы молить о пощаде, да только глубоко в душе он знал, с кем имеет дело. Нет. Нет. Нет. Нет. Чунмен совершил ошибку, и он это знал. Обратного пути нет, а есть ли возможность продлить игру? Нет. * * * Теплые и пухлые губы хранят уже знакомый вкус, заставляющий сердце пропускать удары только потому, что эти губы принадлежат именно ему… Хриплый стон вызывает восхищенный вздох. - Прости… Рука Чонина мягко оглаживает щеку Мёна, а на лице его расцветает слабая полуулыбка, ведь в глазах напротив читается сожаление, в них читается боль, злость, в них просто что-то впервые читается. Жаль только, что это не продлится долго. Другая рука из последних сил поднимает камеру и делает, судя по всему, последний снимок. - Ты такой дурак. Ким откашливается и согласно моргает, медленно, опасаясь, что больше не откроет глаза, но находит силы это сделать. - Тебе не нужно было со мной связываться. Сам виноват. Боль в груди, пронзившая все тело и не позволяющая двигаться без адской пытки, постепенно затихает. Из уголка приподнятых губ вытекает струйка густой крови, спускаясь вниз по смуглой коже. - Я терплю то, что не выносимо… И ношу это всегда с собой. Смерть. Последний поцелуй, поцелуй смерти, на самом деле не так уж и страшен, не так уж и холоден. * * * Утром, громко крича, какая-то девушка найдет мертвое тело красивого юноши, аккуратно уложенного на влажный после вчерашнего дождя асфальт, усыпанный бесчисленным количеством синих цветков фиалки, словно он не мертв вовсе, просто спит сладко, ожидая, когда его наконец пробудят ото сна. Спустя еще два месяца затишья, когда, как говорят ведущие новостей, маньяк засел на дно, полиция обнаружит Ким Чунмёна, подозреваемого в тридцати двух жестоких убийствах с полным пакетом доказательств в собственной квартире и с небьющимся сердцем. Навсегда окаменевшие пальцы будут держать уголок крохотной записки. «Мы все здесь безумны».