Snapshot

Было сложно. И за неимением лучшего слова, а также потому, что Юнги устал… это реально, реально отстойно. Его семья и другие родители говорили ему, как трудно быть родителем. А потом они в шутку добавили, что, если он хочет сохранить собственное здравомыслие, у него не должно быть детей. Он знал, что это была не беззаботная работка, временами и вовсе неблагодарное дело и часто нарушающее психическое состояние. Но это никогда не мешало ни ему, ни Хосоку тратить годы и деньги на ребёнка. Когда Юнджи родилась, Юнги ощутил, как всё во вселенной соединилось в идеальный круг. Все неприятности, которые он и Хосок переживали, больше ничего не значили. Выказывая их стойкость, у них была прекрасная дочь. Хосок выступал в роли донора для их суррогатной матери, поэтому Юнджи унаследовала его внешность. Но по мере того, как она росла, её личность больше походила на личность Юнги. Именно поэтому их связь всегда ощущалась более крепкой. Не потому, что это была простая связь дочери и отца, а потому, что они только что обрели друг друга. По большей части, но не всегда, Юнги понимал, почему Юнджи вела себя так, как она вела себя, и она понимала, почему её отец поступал так, как он поступал. Поэтому в раннем подростковом возрасте Юнджи они с Юнги очень часто ссорились. Ссоры в их семье происходили не часто. В лучшем случае они незначительно раздражались друг на друга, а потом молчаливо обдумывали всё, прежде чем предложить помириться. В последнее время перепалки между Юнги и Юнджи усилились из-за резких, ядовитых слов, которые разбили вдребезги доверие и заставили пролиться слезам. Дело дошло до того, что однажды Юнги остановился в середине жестокого спора, чтобы сказать: — Я всё это нахуй ненавижу, ты самая худшая дочь, которая у меня только могла быть. Он ушёл и направился в свою комнату, не замечая горячего гнева, закипающего на лице Хосока, или того, как Юнджи окончательно сдалась и сломалась.

#

Спустя час, после того как Юнги и Хосок закончили ругаться друг с другом, они поняли, что Юнджи больше нет в квартире.

#

После рождения Юнджи Юнги написал песню. В то время как он ещё делал свою работу по продюсированию чужих треков и совместного написания текстов, его собственные музыкальные стремления оставались нетронутыми. Он был слишком занят. Стресс превращал каждую идею и строчку, напечатанную на ноутбуке или написанную на клочке бумаги, в полный мусор. В ночь после того, как они принесли Юнджи домой, Юнги сгорбился над потрёпанной тетрадью. Хосок спал около него, а Юнджи тихо дремала в своей крошечной люльке рядом с Юнги. Он писал до судорог пальцев, а слова сливались воедино, подходя к концу. Утром он спел Юнджи нежную колыбельную, а Хосок наблюдал, как Юнги баюкал её. Это не должно было быть отполированным треком для продажи. При поддержке Хосока Юнги решил выложить её онлайн бесплатно. Он написал в окне описания две строки текста: Я обещаю никогда тебя не подводить, Ты моя единственная малышка

#

Юнги пытался никогда не давать обещаний, которые не сможет сдержать. Каждый раз, когда поиски Хосока и оборванные телефоны не увенчивались успехом, он знал, что сломал того, кого не должен был. Он обзвонил номера всех друзей Юнджи, и они все утверждали, что не видели и не слышали ничего от неё. Её не было в школе, в кафе, в котором она всегда останавливалась по дороге домой, или в танцевальной студии. Он даже позвонил своим и родителям Хосока, чтобы понять, успела ли она на автобус, чтобы добраться до них. Он был не позволил ей так поступить. Её не было ни у кого. Звонок в полицию только ещё больше расстроил его. Хотя они и сказали, что повесят уведомление, они мало что могли сделать, так как не считали, что она находится в непосредственной опасности. Юнги извергал все бранные и грязные комментарии, которые знал. Ему было всё равно, насколько безопасным всегда был его город. Юнджи ещё была четырнадцатилетней девочкой, а скоро наступит ночь. Он в гневе повесил трубку, и, несмотря на то, что Хосок ранее настаивал на том, чтобы Юнги остался дома на случай, если Юнджи вернётся, он вышел. Стоя на тротуаре, когда на него пялились несколько зевак, Юнги пытался думать. Когда он убегал из дома, он никогда не уходил далеко: он не мог себе этого позволить. Он оставался дома у друга, если у него не было выбора, потому что это первое место, которое его родители проверили бы. И он не мог доверять своим друзьям или их родителям, чтобы они не выдали его. Его единственным вариантом был изолироваться где-нибудь в тишине без кучи людей. Пребывание в толпе только заставляло его ещё сильнее волноваться. Десятиминутная поездка на автобусе до беговой дорожки, изогнувшейся вдоль реки. Никогда не переполненная людьми, здесь есть много закоулков, в которых можно спрятаться. Юнги часто приходил туда, когда его бессонница становилась слишком невыносимой. Иногда он с Юнджи долго гулял там ночью, прежде чем остановиться в круглосуточном ресторанчике на обратном пути домой. Он не был полностью уверенным, что она будет у реки. Но отсутствие помощи от полиции и последнее сообщение «иду домой, до сих пор не нашёл её» от Хосока, Юнги нужно было попробовать хоть что-то. Поскольку наступил поздний вечер, солнце начинало уходить, согревая своими ярко-красными цветами Юнги. Камешки, крушащиеся под его ногами были бесшумными по сравнению с его сердцебиением. Он обнаружил её сидящей на изогнутых каменных ступенях, ведущих к мелководному берегу реки. Она не подняла взгляда, когда он сел рядом с ней. В первые три минуты никто из них не заговорил. Юнджи крепко обнимала свои колени, всё её внимание было сосредоточено на реке. Вечернее сияние не могло скрыть её мокрые щёки и опухшие глаза. Её губы были плотно сжаты, чтобы сдержать всхлипы или ужасные слова. Если бы она хотела накричать на него прямо сейчас, то она могла бы, но он не хотел, чтобы она чувствовала, что должна заговорить первой. Когда Юнги открыл рот, то не произнёс ни слова, и только через мгновение он смог понять, какие слова ему стоит сказать. Во-первых, он сказал: «Мне жаль», но эта фраза показалась ему слишком лёгкой для ситуации. Поэтому он произнёс: «Я мог бы сказать, что не имел в виду то, что сказал, но ты, наверно, думаешь, что я лгу.» Юнджи засопела и вытерла своё лицо рукавом, прежде чем быстро взглянуть на него. — Мне кажется, я не очень тебе нравлюсь. И не говори «ох, это неправда»! Потому что я не знаю… Иногда ты мне тоже не очень нравишься. Юнги позволил словам повертеться в голове, прежде чем осесть для ответа. — Тогда я не скажу так. Юнджи сжала колени крепче, её ноги сильнее закапывались в бетон, словно она пыталась спрятаться. — Это расстраивает, и я не понимаю, почему иногда между нами бывает так сложно, как этого не бывало раньше, — объяснил Юнги. Он скопировал позу Юнджи, обняв собственные колени. — Но это не оправдывает то, что я сделал и сказал тебе. Юнджи молчала, но больше не было ни шмыгания носом, ни слёз, собравшихся в её глазах. — Я так сильно хочу забрать свои слова назад, потому что это неправда. Ни одно из них. И я знаю, что не могу заставить тебя поверить мне. — К концу его слова прозвучали невнятно, и Юнги попытался вдохнуть сквозь подавленные эмоции, собравшиеся в его груди. — Но я люблю тебя. Ты моя единственная малышка, и я не знаю, что бы я делал, если бы у меня не было тебя. В детстве Юнги очень хотел, чтобы его родители извинились перед ним. После каждой перепалки, именно он возвращался поздно с тихим извинением, готовый двигаться дальше. Но в глубине души он знал, что это была не только его вина. Всё, что он хотел услышать, это то, что его родители тоже сожалели, и что они это имели в виду. Он придвинулся чуть ближе к Юнджи и коснулся её плеча. — Мне так жаль, что я обидел тебя, Юнджи-я. Он едва моргнул, и поток слёз залил лицо Юнджи. Она без колебаний кинулась в его раскрытые объятия, зарывшись лицом в его грудь, и руками сжала его бока. В этот момент всё, что она могла ощутить, — это надёжные руки Юнги и спокойное сердцебиение на своей щеке. — Мне тоже жаль, пап.

#

Юнджи снова заплакала, как только они вернулись домой, за исключением того раза, когда оба её отца обнимали её.

#

Это было непросто, не совсем идеально, но становилось лучше.