Поезда уходят в дальние края

      Поезд до Москвы отправлялся по местному времени ровно в 7 часов вечера.       Вечер был летний, ласковый. Всё было пронизано какой-то неведомой всем атмосферой: лёгкий запах недавно скошенной травы мягко витал в воздухе, сплетаясь с тяжёлыми запахами мазута и нагретого за день железа шпал. Эти приятные ароматы чувствовали все; абсолютно каждый улавливал тонкий аромат, что слегка кружил голову, и наслаждался им. Действительно, пахнуть так может только летом, только им. Ко всему этому можно добавить запахи петуний, роз и других цветов. Даже на самых красивых вокзалах пахнет так. Солнце ещё высоко висело над городом, отражаясь слепящими бликами от окон поезда, но тени уже были длинные, вытянутые, в фиолетовых, синих и розовых оттенках стелились по асфальту бледным дрожащим шлейфом. Солнце всё освещало своими тёплыми лучами. Все куда-то спешат; кто-то встречает родных и близких, кто-то едет в отпуск или в гости. Неизвестный женский голос как обычно объявляет о прибытии поезда. Почему-то в этой суматохе и чувствовалась вся жизнь и романтика железной дороги, — столько счастливых лиц, ждущих чего-то с нетерпением, вы не увидите нигде. Стена вокзала — такая пронизывающе холодная, шершавая и как будто крошится под пальцами.       Алекс чувствовал всё это. Ещё он чувствовал чужие губы на своих, и это сводило с ума. Эта проклятая служебная поездка. Джеймс работает секретным агентом в ФБР. Не так давно он ездил в командировку, где раскрыл дело о еженедельных пропажах в психбольнице. И вот теперь эта командировка наконец закончена, поезд до Москвы отходит в семь, а они зажимаются у боковой стены вокзала с безлюдной стороны, бешеные и голодные, потому что, если нет, если они будут просто стоять рядом и вести себя прилично, то Александр свихнётся. Хотя Джеймс говорил, что он и без того был чокнутый. — Не успеем, — на ухо выдыхают, и это режет, как бритва. — Поезд отходит в семь, — негодующе, почти капризно выпаливает Алекс и тянется вслед за агентом. — «Семь» — это через пять минут, — Протезник стучит по циферблату наручных часов. Он расстроен, конечно, но одновременно с этим ему, очень, очень весело. — Тогда точно не успеем, — сникает парнишка.

***

Купе на два спальных места и широкое окно, в которое видно вокзальный шпиль. — Чаю бы попросить, — понуро вздыхает ультранасильник, усаживаясь на своё место. — Можно и чаю, да, — рассеянно соглашается Джей, потому что он сейчас совсем не о чае думает. И очень может быть, что вообще ни о чём. — Знаешь, я подумал, что чай — это совсем необязательно. Дверь закрывается с характерным щелчком, и можно вообще не ждать, можно здесь и сейчас. И он берёт. Тянется на цыпочках, целует в шею, поддразнивая, чтобы его в следующее мгновение крепко притиснули к себе, позволяя почувствовать жар чужого тела, утопая в смазанных беспорядочных поцелуях. Джеймс же откликается очень живо, поджигается, как спичка и горит ярко и горячо. Когда Алекса уже наклоняют над столом, расстегивают ширинку, стягивают брюки, дверь снова открывается. Со звонким щелчком, — вызывая безоговорочное глупое чувство дежавю, — что заставляет парней негодовать. — Я принесла вам… постельное… — слово «бельё» юная маленькая проводница так и не произносит, она отступает, пунцовая, а потом с невиданной скоростью для женщины на каблуках убегает в другой конец вагона. Парень в синем костюме печальным взглядом смотрит вслед проводнице, ероша волосы, пока второй идиот, уткнувшись лицом в полку весь трясётся от безудержного хохота. — Чего ты ржёшь? Засмущали бедную девушку, аж стыдно, извращенец этакий! Гнать тебя санными тряпками по вокзалу! — Что-то мне подсказывает, — сквозь смех, задыхаясь, произносит Алекс, — что чай она нам уже больше никогда в своей жизни не принесёт.