«It's why we drink too much on Friday nights Raise our hand in the neon lights Why we break and fall back in love Why we roll around in a bed of a truck» Chase Rice — Three Chords & The Truth ©
Город привычно утонул в вязкой осенней темени. Ветер с рвением голодного зверя погнал по дорожкам сухие листья. Маяк отчаянно вспорол сгущающийся над океаном мрак. Мужчина в кожаной куртке — слишком легкомысленный наряд при здешней переменчивой погоде — выругался, не жалея слов, и в последний раз окинул цепким взглядом вверенный ему участок. Беглый взгляд на часы с неразличимой в темноте гравировкой по циферблату сообщил ему, что время для визитов более чем неподходящее, но и спустить на тормоза произошедшую минушим вечером ситуацию он не мог. Он не привык отступать, жизнь не раз и не два давала понять, что даже летя вниз с утеса, стоит попытаться выбросить наугад руку, возможно и попадется чудом уцелевшая после бури коряга, и встреча с землей будет не столь болезненной. Вот и сейчас мужчина кивнул собственным мыслям, нашарил в кармане ключи от участка и пошел к служебной машине. О том, что ему будет от напарника, если вскроется фокус со злоупотреблением служебными полномочиями, он предпочел не задумываться. «Ты же везучий сукин сын, Джонс», — пробормотал себе под нос помощник шерифа и повернул ключ зажигания.***
Эмма носилась по дому, как сбившаяся со следа гончая. И Руби, и Виктор уверяли ее, что состояние Алисы — это норма для ее возраста, и большой беды не случится просто потому, что так развиваются все дети, но едва не потеряв дочь при рождении, Эмма в прямом смысле воспринимала каждый чих как катастрофу. Телефон трезвонил с интервалом в пятнадцать минут. На сей раз это вновь была Реджина. — Алло? — устало прошептала Эмма, прислушиваясь, не хнычет ли с огромным трудом заснувшая дочь. — Эмс, это я. Как вы там? — Заснула наконец, — Свон примостилась на краешке стула, прикидывая, хватит ли ей сил хотя бы на то, чтобы соорудить себе бутерброд, или стоит не морочить себе голову и сразу рухнуть лицом в подушку. — А ты как? — Такое ощущение, что по мне проехал асфальтовый каток, — не стала кривить душой Эмма. — Мне приехать? — Нет, Редж, не стоит. Тем более, у Генри завтра концерт… Черт, концерт! Я совсем забыла! — Эм, прекрати, у тебя уважительная причина. Я думаю, все поймут. Если Алисе не станет лучше, звони Руби, пусть поднимает с лежки Вейла и езжайте в больницу. — Надеюсь, до этого не дойдет, — пробормотала Эмма, с трудом подавляя очередной зевок. — Возьми завтра выходной, только передай Робину ключи, он утром заедет. Ты же знаешь, у нас одна пара на двоих. Надо как-то решить этот вопрос… — Реджина, скорее, сообщила это сама себе, тоже изрядно волнуясь за здоровье крестницы, после чего отсоединилась. Эмма уставилась на телефон, чувствуя, как ее прошибает холодный пот: ключи! События нескольких прошедших часов завертелись перед глазами, как картинки в калейдоскопе. Вот заканчивается ее смена, вот в закусочную марширует жутко взволнованный Киллиан, вот он начинает чинить проклятую дверь, а вот сама Эмма хватает с крючка пальто и растворяется в ночи. Проклятье! Что она скажет завтра Реджине и Робину? И что, если, какому-то психу станет ума ограбить закусочную семьи шерифа? Свон запустила пальцы в спутавшиеся волосы и уронила голову на стол: «Почему? Почему опять со мной, а?».***
Киллиан без зазрения совести плеснул себе кофе в украденную у Робина чашку и бодро застучал по клавишам. — Кто же ты, душа моя? — пробормотал он, отхлебнув горькую жижу без сахара и привычно обжегшись. Отыскать данные о совладелице кафе, а также, ее домашний адрес и информацию о семейном положении не составило труда, Киллиана волновало другое: как будет выглядеть его полуночное появление на ее пороге и не придется ли ему самому встречать рассвет за решеткой, если перепуганная женщина позвонит брату? Однако ситуация с кафе и странное поведение Эммы не давали ему покоя, а выработавшееся за годы профессиональное чутье подсказывало, что он на верном пути. Джонс переписал найденную информацию и спрятал блокнот в нагрудный карман. Признаться, внезапное исчезновение Свон его обескуражило, что, при его непростой жизни, было очень редким явлением. Итак, у нее была дочь, которая заболела. Реакция матери была Киллиану понятна, но в сердце, все же, шевельнулся червячок разочарования: «Где дочь, там, вероятно, и муж». — Нет, лэд*, а на что ты надеялся? Чтобы у такой лесс да не было кавалера? — ругал самого себя Джонс, оставшись один на один с дверью, и продолжил ковырять отверткой проржавевший механизм. Почему-то он воспринял положительный ответ Эммы на его предложение помочь, как гарантию того, что она не замужем. И вот теперь, борясь с роллетом и ежась от холода сырой октябрьской ночью, Киллиан отчаянно ругался в темноту. Он пока еще не понял, что закусочная, вообще-то, открыта, телефона Эммы он не знает, и бросить всё, как есть, ему не позволят ни совесть, ни служебные полномочия. А механизм всё никак не поддавался! Жизнь в суровом ветреном краю далеко отсюда приучила его во всем полагаться на себя и не ждать ни от кого заверений в собственной нужности, видимо, поэтому он и стал смотрителем маяка, лишь только сумел встать на ноги и нашел постоянный заработок. Когда-то давно, когда Джонсу едва ли было больше двадцати, он тоже умел зубоскалить с хорошенькими лесс, сбежавшими от родителей на танцы, когда-то давно в Ирландии было теплее, а в руке еще не выворачивало набекрень кость при любом изменении погоды. Судьба вряд ли была к нему благосклонной, с методичностью серийного маньяка отбирая всех тех, кто был ему дорог, и до всех же дотягивалась, костлявая! Киллиан воткнул отвертку в застрявший болт и сплюнул: сырая и промозглая ночь навевала совсем не те мысли, на которые он рассчитывал, когда шел помогать Эмме. Сама же Эмма растаяла в ночи, как лесной призрак из тех легенд, что рассказывали в его краю. Очаровала, завлекла и исчезла. Джонс фыркнул что-то о том, что променял свидание на ржавые шурупы и полез в безразмерную сумку за машинным маслом. Он оказался в Сторибруке не далее, чем четыре недели назад. Первое время бесцельно пропадал в доме, пустовавшем, верно, в самого дня основания города, а потом обнаружил маяк, хибару возле него и отправился на поклон к шерифу. Да, его распределили в это захолустье сразу после выпуска из Академии. Однокурсники крутили пальцем у виска, профессора, прочившие ему по меньшей мере Чикаго или Даллас, а если постараться, то и сам Нью-Йорк, лишь пожимали плечами. Выбор Киллиана посчитали посттравматической блажью и посоветовали обратиться к штатному психологу, но он криво умехнулся, побросал вещи в сумку и оказался в Сторибруке. Ленивая жизнь скучного городка — как раз то, что ему необходимо. Однако же, вместо того, чтобы сразу приступить к своим обязанностям и гонять по ночам городских пьяниц, Киллиан равнодушно пренебрег и уставом, и совестью, и почти месяц пропивал оставшиеся деньги. Шериф был занят бесконечным крючкотворством, потому обратил внимание на обещанного ему помощника лишь тогда, когда пришел запрос из Нью-Йорка. Пришлось разыскивать бродягу по Сторибруку, вправлять мозги и тащить в участок. Так мужчины и подружились. Робину нравилась прямолинейность Киллиана, его отвратительное чувство юмора и неуемное бахвальство, за которым он прятал истинные чувства. Порой одной фразы хватало, чтобы урезонить зарвавшегося пьяницу. «Значит так, лэд — говорил, бывало, Джонс, — Либо ты тихонько топаешь ко мне в участок, либо вяжешь морские узлы на маяке, выбирай». И всё это с ехидной гримасой человека, знающего свою роль в жизни. Киллиан же был благодарен Робину за понимание. Он не стал писать в Нью-Йорк рапорты, длиной в полторы мили, когда напарник не явился на службу, он выслушал и показал, куда двигаться дальше. Робин гонял его на ночные дежурства и нарочно оставлял в офисе, заваленном бумагами, он раздавал налево и направо указания и совал напарнику в руки очередной бутерброд, он тоже знал, что такое жизнь. И не лукавил. За неимением в городе мэра, вечно мотавшегося по свету в поисках сгинувшего еще в юности сына, власть, фактически, принадлежала Робину, горожане не возражали. А его жена, эффектная брюнетка, у которой на всё отыщется остроумный комментарий, держала закусочную, в которой Джонс и решил пообедать тем странным полуднем пару дней назад. Эмма терпеливо выслушала его бурчания и через несколько минут поставила на стол кофейник с ароматным напитком, после чего упорхнула обслуживать остальных. Ему хотелось поддержать обычный, ни к чему не обязывающий разговор, но на погоду ныла проклятая рука, а окна закусочной, как назло, выходили на залив. Вспомнились старые раны и прошлая жизнь, но портить настроение этой улыбчивой женщине совсем не хотелось, потому Киллиан сделал единственное, что всегда помогало ему в подобных ситуациях: взял салфетку и стал черкать на ней рисунок. Мысли проветрились, но Эмма возле его столика так больше и не появилась, он вытащил из кармана мятую двадцатку и ушел, не оглядываясь. Робин задумчиво осмотрел его с головы до ног, когда он, пошатываясь, возник в дверях участка и протянул пачку обезболивающего. О том, как прошло знакомство с закусочной, напарник не спрашивал. Киллиан проглотил таблетку и уселся за бумаги с рвением праведника, которому осталось две сотни ступеней до врат Рая. А вечером, всё же, решил извиниться перед Эммой за своё странное поведение. И вот теперь, когда тучи за окном непреклонно пророчили грозу, а часы показывали половину третьего, Киллиан глотал остывший кофе, вертел в руках бумажку с адресом и раздумывал над тем, что делать с ключами, Эммой и собственной жизнью. Позвонить Робину? Оставить ключи под ковриком? Решив прикрыться ложью об обязательном ночном дежурстве, Джонс накинул куртку и вышел из участка.***
Эмма зажгла несколько ночников, чтобы яркий свет лампы не мешал с таким трудом заснувшей Алисе, и вновь села за стол в кухне. О том, чтобы самой отправиться спать не могло быть и речи: ребенок то и дело вздрагивал от резких звуков и вновь принимался кричать. Пару раз Эмма хватала телефон, чтобы попросить помощи у Руби или Реджины, но потом, все же, не давала собственному отчаянию взять верх. Да и женщины вряд ли чем-то ей помогут, посоветуют дать дочери жаропонижающее, накапать себе успокоительное и ждать до утра. Утром станет легче. Утром приедет Вейл, и ее подменит Руби. А пока… До рассвета еще так далеко! В юности Эмма свято верила, что рассвет — это самое прекрасное время суток. Солнце несмело показывается из-за облаков, еще не решаясь нарушить совершенство грядущего дня своим ярким появлением. В такие моменты она чувствовала себя единой с миром и верила, что все обязательно получится. После, собирая по углам нехитрые пожитки и рыдая на пороге родного дома, Эмма, как-то, утратила веру в чудо, предоставив цинизму вести себя по жизни, однако в редкие моменты умиротворения, ей по-прежнему хотелось верить в магию рассвета. Автомобильные фары осветили потолок в кухне, Эмма подняла голову и сонно уставилась в окно: кого еще принесло в такой час? Хлопнула дверь, залаяли потревоженные шумом собаки и в дверь осторожно постучали. — Эмма? Эмма, вы не спите? — громким шепотом спросили с той стороны. Нахмурившись и зевая во весь рот, Свон пошлепала к дверям. Странно. — Вижу, не только у меня сегодня бессонница, — поприветствовала она явно смущенного чем-то Киллиана. — Я на дежурстве, и раз уж оказался поблизости, то решил завезти ключи, — прошептал в ответ он и пригладил взлохматившиеся вихры. — Проходите, раз так, — пожала плечами Эмма и отступила в дом, — Мы, вроде, перешли на «ты». Глупость сложившейся ситуации, бессонная ночь, внезапное появление Киллиана, ключи — всё делало текущее положение вещей просто непостижимым, но и коротать остаток ночи в одиночестве Свон не хотела. Она провела гостя в кухню и щелкнула кнопкой на чайнике. — Располагайся, обычно я куда приветливее к гостям, но сегодня, сам понимаешь. Киллиан забрался на стул и осмотрелся: в мягком свете ночника кухня казалась еще уютнее, словно таким и должен быть дом, которого у него никогда не было, словно таким и должен быть кофе, над которым колдовала Эмма. — Ты прости, что я так, без приглашения, но оставить закусочную куковать до утра я тоже не мог. А объяснять Робину, что я делал ночью под дверью вместе с его сестрой… — Джонс неуверенно развел руками, Эмма расхохоталась. — Да уж, я бы тебе не позавидовала. Моим кавалерам во времена старшей школы было несладко, Робин бы не посмотрел, что ты коп, заставил бы отжиматься на раз-два. — Это как раз не проблема. — На самом деле, — потянувшись за чашками, начала Свон, — Спасибо, что починил роллет, и не бросил кафе, и…вообще… Пока Киллиан раздумывал над ответом, Алиса посчитала, что время, выделенное взрослым, подошло к концу и разразилась настоящей истерикой. Эмма охнула, сунула Джонсу чашку и вылетела из кухни. — Прости, сам понимаешь! — сообщила она на лету. Первые пятнадцать минут Киллиан прислушивался к возне за дверью и бессмысленно хлебал ароматный кофе. Потом послышалось мурлыканье Эммы над дочерью: вероятно, она пела некую колыбельную, а еще через пятнадцать минут всё стихло. Раздумывая, как ему поступить, Джонс машинально черкал что-то на салфетке, после чего встал из-за стола и отправился в детскую. Осторожно, стараясь слишком не скрипеть — у Эммы, явно, были натянутые отношения с дверьми — он вошел в комнату и замер на пороге: Свон спала, прижимая к себе шумно сопящую Алису. Улыбнувшись и так же неслышно исчезнув, Киллиан оставил в прихожей ключи и запер за собой дверь.